– Гражданин Шеин, мне доложили, что у вас имеются новые показания по делу. – Липягин прошел к столу, сел напротив арестованного и посмотрел исподлобья. – Ну, и что ты там вспомнил такое срочное? – Я хотел официально заявить… – не очень уверенно начал парень, посмотрел на портрет Андропова на стене, будто ища у него поддержки, и продолжил, тверже: – При товарище Андропове… официально заявить… Я никого не убивал, начальник. Это не я. Липягин непонимающе посмотрел на Шеина, нахмурился. Тот сидел перед ним тихий и печальный. Майор привстал из-за стола, постепенно осознавая все возможные последствия услышанного, и с угрозой навис над Шеиным. – Что значит… – грозно прорычал он. – Ты же добровольно!.. Ты же признательные показания… – Это шутка была, – тоскливо проговорил Шеин, кажется, вовсе не испугавшийся гнева грозного майора. – Я домой хочу. Отпусти меня, начальник. * * * Был необычно пасмурный даже для осеннего Ростова вечер, какой-то ленинградский, сырой, туманный. Только что закончился дождь, и фонари отражались в многочисленных лужах. Витвицкий и Овсянникова вышли из театра, пошли по бульвару, неторопливо беседуя. Витвицкий украдкой поглядывал на свою спутницу, та перехватила его взгляд, и мужчина, заметив это, смущенно отвел глаза. Овсянникова улыбнулась уголками губ – ей нравилась вот эта интеллигентная робость психолога, его деликатность и так редко встречающаяся в мужчинах тонкость понимания. Они шли молча, каждый думая о своем и оба – друг о друге, но пауза в конечном итоге слишком затянулась. – Как вам спектакль? – наконец спросила Овсянникова. – Интересная постановка. С точки зрения психологии у Вампилова все очень достоверно. – А вы и к искусству с точки зрения психологии подходите? – улыбнулась девушка, как бы вызывая Витвицкого на словесный поединок. Витвицкий пожал плечами, вместо ответа спросил сам: – А вам? Понравилось? Неожиданно Овсянникова задумалась, хотя вроде бы была готова ответить сразу. – Если честно, не очень, – сказала она после паузы. – Мне у Вампилова «Старший сын» нравится. Фильм с Леоновым смотрели? Он какой-то светлый, и люди там хорошие. А эта «Утиная охота» и этот Зилов… Бр-р-р! Я таких зиловых по долгу службы постоянно наблюдаю. – То есть ты на искусство тоже через призму своей работы смотришь? – неожиданно спросил Витвицкий. – Выходит, мы одинаковые. Овсянникова остановилась, внимательно и серьезно посмотрела на спутника. Тот непонимающе моргнул, наконец понял, что ненавязчиво перешел на «ты», и смутился. – Ой, простите, Ирина, я… не хотел тыкать… Оно как-то само вышло. – Ничего, Виталий. Так даже лучше, – девушка опять улыбнулась, и Витвицкий улыбнулся в ответ. – Тогда, может быть, перейдем на «ты»? Овсянникова взяла Витвицкого под руку, и они продолжили свой вечерний променад по бульвару. – А знаешь, как наш театр в народе называют? – спросила Ирина и, не дожидаясь ответа, сказала сама: – Трактор. – Почему трактор? – А ты здание хорошо рассмотрел? Оно на трактор похоже. Капитан пожал плечами. – Может быть… В Москве есть дом-корабль. И дом-многоножка. – И что об этом думает твоя наука? – снова подала мяч на дискуссионное поле Овсянникова, тихонько посмеиваясь. – О домах? – удивился Витвицкий. – Нет, об архитекторах, которые такие дома придумывают. Так, непринужденно болтая и в разговоре узнавая друг друга все лучше и лучше, они удалялись в туманную даль бульвара, и в этот момент им не было дела ни до загадочного убийцы, ни до расследования, ни до клубка интриг, что плелся в московских и ростовских кабинетах. Они были просто счастливы… * * * Утром следующего дня из здания аэропорта бодрой походкой человека, сделавшего важное дело, вышел полковник Ковалев. Оглянувшись, он увидел служебную «Волгу» и стоящего рядом Липягина и направился к нему. – Здорова, Эдуард Константинович, – Ковалев сунул Липягину руку, крепко пожал, улыбнулся. – Ну, что у нас плохого? Спустя пару минут, уже в выехавшей с территории аэропорта машине, полковник слушал подробный доклад о случившихся без него событиях. – Я резину тянул как мог, Александр Семенович, – говорил Липягин. – Но вы сказали до пятницы, а сегодня воскресенье. И он, профессор этот, падла, настойчивый и тугой такой… В общем, пришлось разрешить беседу. – И как? Побеседовал? – Ковалев прикурил, опустил стекло. – Отчет готовит, – кивнул майор. – Ну, пусть готовит. Что бы он там ни понаписал, москвичи теперь с нами по-другому говорить будут, – засмеялся Ковалев. – Вот увидишь, Эдик. Против лома нет приема, если нет другого лома. – Это да… Но… Есть еще одна новость, товарищ полковник. Услышав официальное «товарищ полковник», Ковалев бросил на подчиненного внимательный взгляд, и улыбка сползла с его лица. – Валяй, – сказал Ковалев и глубоко затянулся. – Шеин отказался от своих показаний, – мрачно проговорил мужчина. Ковалев на глазах помрачнел, выкинул окурок в окно, смачно харкнул туда же. – Блядь, суки… * * * А спустя несколько часов в кабинете Ковалева на общем совещании, где были все участники расследования, кроме улетевшего в Москву Кесаева, Некрасов представил свой отчет. – …В силу своих ограниченных умственных способностей эти люди не могли совершить убийства, – говорил он, расхаживая вдоль стола. – При этом по той же причине они не могли придумать все те истории, которые рассказали вам на допросах. Из этого я делаю вывод, что Тарасюк, Жарков и Шеин – либо кто-то из них – могли находиться на месте преступления после совершения убийства или даже во время его совершения. Но сами – не убивали. – Евгений Николаевич, а вы представляете себе географию преступлений? – несколько раздраженно спросил Ковалев. – Как они могли случайно стать свидетелями нескольких убийств в разных городах? – Я ученый, а не сыщик, Александр Семенович, – спокойно ответил Некрасов. – Следить за географией, искать улики и собирать доказательную базу – ваша работа, не моя. Впрочем, могу ответить на ваш вопрос: вероятно, что-то они видели сами, а о чем-то могли слышать. – Исключено, – подал голос Липягин. – Информация закрыта. Более того, дело, которое мы ведем, имеет гриф секретности. – Да бросьте! – пренебрежительно махнул рукой профессор. – Об этих ваших секретах вся область судачит. С места поднялся замещавший Кесаева Горюнов. – Разрешите? – он повернулся к Ковалеву. – Александр Семенович, вам не кажется, что вы сейчас пытаетесь отрицать очевидные вещи? – Для меня они не очевидны. И для очень многих людей тоже, – покачал головой Ковалев и спросил у Некрасова: – Товарищ профессор, у вас еще что-то? – Да, есть еще одно наблюденьице… После беседы с подозреваемыми и на основании их рассказов у меня возникло ощущение, что некоторые моменты, детали, подробности и так далее им подсказали следователи в ходе допросов… За столом стало шумно, заговорили все и сразу, и в этом гомоне слышались возмущение и негодование. Полковник нахмурился, и только Липягин сидел молча, разглядывая обручальное кольцо на пальце. – Евгений Николаевич, вы отдаете себе отчет в том, что сейчас сказали? – громче, чем следовало, спросил Ковалев, перекрывая шум. – Это серьезное обвинение! – Я, Александр Семенович, всегда отдаю себе отчет в том, что говорю, уж поверьте, – иезуитски улыбнулся Некрасов. – И никакого обвинения тут нет. Я же не сказал, что ваши подчиненные делали это намеренно. Просто… Так устроена психика наших пациентов… простите, подследственных. В интеллектуальном плане они довольно ограниченные люди, но отделы мозга, отвечающие за фантазию, за вымысел, у них во многом даже более развиты, чем у обычных пациентов, понимаете? Есть теория, что эти вещи взаимосвязаны. Придумать что-то на пустом месте они, конечно, не могут, для этого нужно обладать развитым абстрактным мышлением, но если дать их фантазии толчок, отправную, так сказать, точку. Например, у детей… – А попроще объяснить можете? – оборвал Липягин, не отрываясь от созерцания кольца. – Без теорий и абстракций? – Что? Попроще… – психиатр усмехнулся. – Что ж, могу и попроще. Не могли бы вы пригласить сюда кого-нибудь из пациентов… из нашей троицы? Любого. Так вам, товарищ майор будет нагляднее, а следовательно, понятнее. Липягин поднял голову, вопросительно посмотрел на Ковалева. Тот раздраженно кивнул. Пятнадцать минут спустя в кабинете сидели все те же люди, но к ним добавился Шеин. Его разместили на стуле в стороне, на запястьях защелкнули наручники. Поодаль застыл конвойный.