Шеин бросил взгляд на стоящего у стены Витвицкого и снова искоса поглядел на седого барина. Некрасов явно был здесь главным и казался совершенно неопасным, напротив – внимательным, на лице его застыло выражение едва ли не отеческой заботы. И Шеин расслабился. Быть может, этого и не произошло бы, заметь он раскрытый блокнот на коленях мужчины, но Евгений Николаевич работал не первый день. Блокнот под столом он всегда держал таким образом, чтобы собеседник ничего не увидел и не заподозрил. – Здравствуйте, товарищ Шеин, – очень мягко начал он. – Меня зовут Евгений Николаевич, я к вам из Москвы прилетел. – Ко мне? – подозрительно нахмурился парень. Не мог этот московский солидный дядька приехать лично к нему. – К вам, – кивнул Некрасов совершенно серьезно. – Вы же хотели говорить с Андроповым? Юрий Владимирович не смог. Прислал к вам меня. Шеин часто заморгал и обвел взглядом комнату, будто искал подвох. – А это… – он покрутил в воздухе указательным пальцем. – На магнитофон записывать, что ли, не будете? – Зачем? – искренне удивился мужчина. – У нас же не допрос. Шеин снова заморгал. Ему ужасно хотелось верить в то, что Андропов прислал к нему этого доброго барина, но верилось в это как в волшебника на голубом вертолете. – Что, правда, из Москвы? – спросил Шеин и услышал в собственном голосе столько недоверия, что ему сделалось стыдно. Задержанный смущенно отвел взгляд. – Из столицы, – подтвердил Некрасов, будто и не заметив ничего. – Самолетом. Вы, товарищ Шеин, летали когда-нибудь самолетом? Дядька был хорошим. Голос его звучал мягко, по-доброму, у плохого человека голос так не звучит. Да и внимательный какой, спрашивает, интересуется лично им, а не как остальные. Шеин помотал головой. – А куда бы хотели полететь? – снова задал личный вопрос Некрасов. – Куда? В Москву? – растерялся от такого внимания Шеин и тут же твердо добавил: – В Москву. К товарищу Андропову. – Хорошо, – улыбнулся его собеседник. – А представляете, как это – лететь? Шеин представлял. Еще в интернате он видел кино про несчастную любовь одного летчика. Преданный, тот летчик потерял любимую женщину, а спустя много лет столкнулся с ней, летящей на борту его самолета. С ней и с выросшим без него, не знающим отца уже взрослым сыном. Он тогда пригласил сына в кабину пилота, а потом мальчик рассказывал матери, каково это – лететь в кабине. – «В иллюминатор смотреть не то, ничего не видно, – бодро процитировал Шеин. – Если хочешь что-то увидеть, смотреть надо в лоб, а не сбоку… А закат багровый, как малина»[3], – припомнил он еще, улыбнулся и добавил: – Я знаю, я в фильме видел. Некрасов улыбнулся в ответ, видно, тоже смотрел то кино. Как же оно называлось? – А как на посадку самолет заходит, видели? – мягко спросил он. Парень снова помотал головой. – А вы представьте, – предложил Некрасов. – Ну… заходит на посадку… ну… – вопрос вышел неудобный, колючий, Шеин заерзал на краешке стула. – Я не знаю. Я не летал. Я вот на троллейбусе знаю, как ехать. Шеин посмотрел на московского дядьку, приехавшего к нему от самого Андропова. Обижать внимательного собеседника не хотелось, но тот, кажется, совсем не расстроился такому его ответу. Поняв это, Шеин приободрился и даже улыбнулся Некрасову. Как тот делает пометку в блокноте под столом, Шеин не заметил. * * * С Жарковым Некрасов говорил совсем иначе. Каждый человек в силу характера и индивидуальных особенностей требует своего подхода. Если Шеину не хватало мягкости, то Жарков мягкий тон скорее воспринял бы как сюсюканье и на контакт пошел бы вряд ли. Потому профессор был с ним строг и собран. Как учитель. – Вы рассказывали, что с Шеиным угнали машину, чтобы поехать в Днепропетровск. Что это была за машина? – продолжал беседу Некрасов. – «Москвич», – уверенно ответил Жарков. – Темно-красный. Как паспорт, такой цвет. – А в интернате вашем у кого-то машина была? – У директора была, – кивнул парень. – Большая и черная. Еще у завхоза нашего. Дяди Бори. – А у него какая? – «Москвич», – сообщил Жарков. – Красный, как обложка на паспорте. Красивый… Он вдруг замедлился, словно поймав себя на созвучии. – Это вы у него машину угнали? – уточнил Некрасов. – Не-е, – замялся Жарков, – это мы… не… у него другая… Такая, но другая… * * * Тарасюк по-хозяйски развалился на стуле и смотрел дерзко, даже нагло. Некрасов выбрал с ним иной тон и выглядел, что называется, своим парнем. Такая тональность вполне устраивала Тарасюка, и он легко делился подробностями: – …Я ей зенки вырезал, бля! Понятно? – стращал Тарасюк. – Понятно, – по-свойски согласился ученый и неожиданно резко сменил тему: – А сестру твою как зовут? – Верка. – А лет ей сколько? Задержанный подобрался и с подозрением поглядел на Некрасова: – Тебе это зачем, начальник? – Маленькая? – обидно усмехнулся психиатр, пропустив вопрос мимо ушей. – В куклы, поди, играет? – Ничего она не играет, – сказал, словно сплюнул, Тарасюк. – Замуж она вышла. Ей играть некогда. – Скучаешь по ней? – поддразнил профессор и достал из кармана кукольные глаза, очень похожие на те, что принес в отделение Тарасюк. Подержал на ладони, акцентируя на них внимание, выложил на стол перед собеседником. При виде кукольных глазок лицо Тарасюка исказилось от ненависти. – Да ну ее на хер! – задушенно процедил он. – И мужа ее гребаного в пизду! И куклу ее эту… ненавижу! На шкафу сидит, глаза таращит… Тарасюк запнулся, будто вспомнил что-то, гримаса ненависти сменилась злой улыбкой. – Больше не таращит, сука! – бесновато захихикал он. – Я ей зенки вырезал, бля! * * * Спустя несколько часов Некрасов и Витвицкий сидели за столиком в гостиничном ресторане и пили кофе. Витвицкий задумчиво потягивал горячий напиток, Некрасов листал убористо исписанные странички блокнота. Он был явно доволен собой. – Что скажешь, Виталий? – поинтересовался он, отложив, наконец, блокнот. – Не знаю… – Витвицкий отставил чашку. – С глазами от куклы вы хорошо придумали. Нетривиальный ход… Он замолчал и снова впал в раздумье. – Ну, чего стушевался? – подбодрил учитель. – Я свое мнение составил, так что можешь смело говорить, что думаешь. – Я вам уже говорил, Евгений Николаевич. Полагаю, это не они. – И на чем основаны твои предположения? Капитан пожал плечами: – Есть несовпадения в их показаниях с деталями и уликами… и потом… Я чувствую… – Плохо, Виталий, – вздохнул Некрасов с таким видом, будто Витвицкий все еще был его студентом. – Чувствовать и на улики опираться следователи должны, а не мы. Но в главном ты прав. Это действительно не они. Профессор взял со свободного стула свой портфель, водрузил себе на колени, расстегнул застежку и аккуратно, как сокровище, спрятал в портфель блокнот. – Настоящий убийца сильно отличается от этой «святой троицы» и по психотипу, и по социальному статусу, – продолжил он, возясь с застежкой. – Но про него я пока детально рассуждать не готов. Рано.