Опять глазами Тонкослуха спрашивают. — И визг какой-то, и хрюканье. След в след на сухое место вышли. По-пластунски меж сосенок на пригорок выползли. Глянули. Ахнуть бы, да дыхание спёрло. Холодок по спинам взад-вперёд заходил под ватниками. То в жар, то в холод от страха. На мысу, что жёлтым клином в болото врезался, медведица медвежатам баню устроила. Схватит зубами медвежонка за шиворот и ну полоскать в воде, как бабы бельё полощут. А медвежонок визжит, хрюкает, зубы скалит, брыкается. Одного помоет, другого схватит. Потом третьего. Их трое было. Лохматые, серо-грязного цвета, косолапые. Вырвется какой из зубов матери и ну кататься и кувыркаться в жёлтой прошлогодней траве да лапами скрести себе живот, бока, шею. А потом бегать придётся — греется. А медведица изловчится, хвать за шиворот — и опять полоскать… Вымыв медвежат, медведица тоже мыться начала. Забрела в воду по брюхо и ну обливаться да полоскаться. Когтищами шею чешет, грудь. Даже с головой окунается. Кряхтит, ворчит от удовольствия. Медвежата друг за дружкой бегают, грызутся, кувыркаются. Харитон Четвёртый рюкзак освободил, поближе к медвежатам пополз. Рискованное дело задумал Харитоша. Чем-то кончится… — Назад ползите, — передал следопытам, а сам ещё ближе к медвежатам. Спроси, и сам толком не расскажет, как это случилось, но накрыл рюкзаком Харитоша одного медвежонка и рюкзак шнурком затянул. И ползком от сосны к сосне — подальше от греха. Ноша не тяжёлая, но опасная. Медведица купается. Кряхтит от удовольствия — беды не чует. А спохватится, горе вам, следопыты-несмышлёныши! Медведица бегает быстро. Иноходью и то любого человека настигнет, галопом — и говорить нечего. Силища в ней медвежья, храбрость звериная, особенно когда за дитё родное заступиться надо. II — Федя! Гляди! — Коля! Слушай! — Андрей! След губи! — За мной! Не отставать! К переправе, сколько духу есть! — на бегу отдавал приказания Четвёртый Харитон. Сквозь сосны — бегом. Через валежник — кувырком. Через бурелом где ползком, где поверху — дали дёру ребята. Впереди Харитон, за ним Коля, потом Федя. Сзади Андрей — след губит. В правой руке у Андрея бычий рог, наполненный нюхательным табаком, сдобренным мятными каплями. Из рога зеленоватой струёй табак сыплется и облачком пыли на следы ложится. Где густо, где пусто… Нюхательный табак с мятными каплями любой след губит. Какое бы чутьё у зверя ни было — стоит ему нюхнуть этого снадобья, и пропало чутьё на сутки, а то и дольше. Что бы ни нюхал зверь — всё табаком пахнет. В прошлом году, за месяц до открытия охоты, Камушкин со своим гончаком Казбеком начал истреблять зайца. Что ни день — то заяц, а то и два. Ни советы, ни запреты на Камушкина не действовали. Ружьё на плечо, свистнет Казбека — и в лес. Досадно стало следопытам. Подманили они к себе собаку и дали нюхнуть табаку из пригоршни. Их Ковча по секрету научил этому. Казбек с полсуток чихал да облизывался. И как Камушкин ни бился, гончак ни одного заячьего следа в лесу причуять не смог. А дня через два ещё дали Казбеку нюхнуть. — Чутьё пропало у собаки, — жаловался на деревне Камушкин. Вот какое это снадобье — нюхательный табак, одобренный мятными каплями… III Вдруг медведица насторожилась. Вроде почуяла что-то недоброе. Перестала скрести себя лапищами. Глянула на медвежат. Мишка тут и Машка тут, а Ваньки нет. Глазам не поверила. Приподнялась на задних лапах, ноздри растопырила, носом повела. Мишкой пахнет, и Машкой пахнет, а Ванькой не пахнет. Мишка к ней и Машка к ней. Мишка за хвост мать схватил, Машка за ухо треплет. А Ваньки нет. Мишку шлёп и Машку шлёп. Ринулась иноходью медведица от куста к кусту, от сосны к сосне по Ванькиному следу: тут пробежал, тут кувыркнулся, тут полежал — чует медведица. А тут? Человеком ударило в нос медведице сразу из-под четырёх кустов. Взревела от ярости и галопом бросилась по следу. В пригорок в секунду, что на крыльях, взлетела. С пригорка в лощину не рассчитала — через голову кувыркнулась. Остановилась. Вроде след потеряла. Человеком не пахнет. Носом туда-сюда. Глазами уставилась: на колодине мох сорван и след. Сунулась носом в след, потянула и… спёрло дыхание, защекотало в носу, в груди, и хозяйка леса так чихнула раз и другой, что фонтаны голубых искр хлынули из её маленьких глаз. Гулкий, с хрипотой чох эхом покатился по лесу от сосны к сосне, от ели к ели, с гривы на гриву, с гряды на гряду по всему лесному острову. И для медведицы, кроме запаха нюхательного табака, сдобренного мятными каплями, никакого другого запаха в лесу уже не было. Ещё пуще взревела медведица… IV — Медведица медвежонка хватилась! — крикнул Коля Тонкослух. — Голос подаёт! За нами гонится! Брось, Харитон, медвежонка — пропадём! Следопыты остановились. Прислушались. Тишина. — Сначала взревела, потом чихать начала, а сейчас опять ревёт, — продолжал Коля. — Чихнула, говоришь? — переспросил Харитоша. — Значит, след потеряла. Молодец Андрей, хорошо губил. Теперь передохнём малость, — и снял с плеч рюкзак с медвежонком. До сих пор молчавший пленник тоже голос подал. То ли надоело качаться в рюкзаке, то ли мать услышал. Завизжал, заскулил, заворчал. Вот-вот рюкзак разорвёт — на волю просится. Харитоша поослабил шнурок, и из рюкзака показался мокрый чёрный пятачок с двумя дырочками — медвежонок нос высунул. Ещё поослабил — и медвежонок всю голову высунул. Глянул на склонившихся над ним ребят — испугался. Глазёнки закрыл, уши поджал и так пронзительно закричал, что у следопытов в ушах зазвенело. — Плохо дело, — сказал командир, — теперь медведица на голос пойдёт. Вперёд, что есть духу, к переправе, — и сунул в рот медвежонку кусок сахару. Медвежонок замолчал. То ли сосал сахар, то ли не было мочи кричать, опять качаясь и болтаясь из стороны в сторону в рюкзаке за плечами Харитона. Бегут ребята по лесу. Впереди Харитоша, за ним Коля, потом Федя. Сзади Андрей — след губит. — Слышь, Харитон, отпусти медвежонка, — опять просит Коля. — А что? Медведица настигает? — Да нет. Жалко мне просто. — Кого жалко? — И медвежонка жалко, и медведицу жалко. Вот кого. Отпусти! — Чудак ты, Тонкослух. Мы же не насовсем его взяли. Поправится на наших харчах, подрастёт, и опять его в лес отправим. «На мол, мамаша, получай своего сынка, давай на откорм другого», — шутил Харитоша. — Помнишь, каким был Васька, когда из лесу привели — еле на ногах стоял, а теперь первый лось на весь лес, что слон. А важный какой: Васькой покличешь — ухом не пошевелит. Подойти соизволит, коли назовёшь Василием Ивановичем, да не один раз. Вот и из медвежонка, — продолжал Харитоша, и всё это на бегу, — вырастим медведища Михаила Ивановича, грозу лесов…