– Тут вы на целую голову выше меня. Моя смерть имеет огромное значение, в особенности для меня самого, и мне бы не хотелось, чтобы она пришла ко мне сегодня. Как только я передам вас СС, мы с моими людьми навсегда покинем вашу прекрасную страну. Так что, может быть, мы останемся в живых. – Примите мои поздравления, – сказала русская. – Кстати, мне никогда не доводилось видеть такие смешные каски. Они очень напоминают шляпки грибов. – Это каска парашютистов-десантников. Мы – знаменитая боевая группа фон Дреле, временно прикомандированы к 14-й мотопехотной дивизии группы армий «Северная Украина». Майор Карл фон Дреле к вашим услугам. Знаете, мы прыгаем с парашютами из самолетов. Такой сорвиголове, как вы, это наверняка понравится. Если бы вы не были заняты другими делами, я бы непременно взял вас с собой. – Что такое «Крит»? – Петрова указала на нашивку на рукаве кителя. – Это сорт сыра? – Нет, есть «фета», греческий сыр из овечьего и козьего молока. А Крит – это греческий остров в Средиземном море. В 1941 году мы высадились на него. Пока мы спускались на парашютах, в нас все время стреляли. – Наверное, если бы вы не вторглись на этот остров, в вас бы и не стреляли. – Я прекрасно понимаю точку зрения греков и соображения военной необходимости, которые ими двигали. Так что личной обиды я на них не держу. – Мой муж Дмитрий был летчиком. Он не смог выпрыгнуть из подбитого самолета и сгорел в нем. Немецкие зажигательные пули. – И тут также нет ничего личного, даже если вы с вашим Дмитрием восприняли это как личную обиду. Многие мои товарищи погребены среди снегов и полей пшеницы, поэтому я кое-что смыслю в скорби. Кто эти двое, что были с вами? Карл махнул рукой, и Петрова посмотрела на двух пленных, жадно уплетавших немецкие пайки. – Это простые люди, школьный учитель и крестьянин. Они ничего не знают. Они тут ни при чем. – Я не могу их отпустить. Эсэсовцам они тоже нужны. Русская промолчала. Луч солнца озарил ее лицо, спокойное и прекрасное. Сделав еще одну глубокую затяжку, она медленно выпустила дым. – Сюда за вами едут эсэсовцы. А вы храните спокойствие. Очень впечатляет. – Я с самого начала не надеялась остаться в живых. И смирилась с собственной смертью. Я убила Гределя, а все остальное не имеет значения. Из моих родных в живых никого не осталось, поэтому я встречусь с ними на небесах, если небеса существуют. Послушайте, майор, вы производите впечатление человека цивилизованного. Можно обратиться к вам с одной просьбой – даже с мольбой? Я понимаю, что я ваш боевой трофей и вы получите за меня какую-то награду. Но отпустите этих двоих. Они безобидные мирные жители, пытавшиеся бежать от войны. Для вас я – билет к спасению. А от них вам не будет никакого толку. Подумайте над этим. Право, я терпеть не могу таких благородных героев, как вы. Видите того парня, который кормит ваших друзей? Он даже чем– то их рассмешил. Он тоже благороден. От этого становится тошно. У него шесть нашивок за ранения и значок за участие в семидесяти пяти боевых операциях. Семьдесят пять боевых операций! Это покрывает его послужной список где-то до 1942 года, но значков за еще большее количество операций просто не бывает. Если бы эсэсовцы могли, они убили бы его, по политическим причинам. Им хорошо известна его противоречивая натура. Мне бы хотелось отправить его домой; он это заслужил. И остальные ребята, они также заслужили такое право. Но если я не передам ваших друзей СС, Вилли не отправится домой, как и все эти ребята, ставшие мне семьей. Они сложат голову здесь, на какой-нибудь забытой богом горе. Совершенно бессмысленно. А вот это уже имеет значение. Вот почему я не могу вам помочь, как бы мне этого ни хотелось. Если мне придется выбирать между жизнью Вилли и жизнью ваших друзей, а именно это вы мне и предлагаете, я без колебаний выберу жизнь Вилли. Я говорю вам все это, чтобы вы знали, что мною движет вовсе не злоба, хотя последствия этого для вас окажутся пагубными. – Ничего личного тут нет. – Если честно, что-то личное тут есть, и мне это совсем не нравится. Но долг есть долг. – Мне очень отрадно, что молодой офицер выслушал меня и обошелся со мной достойно. – Мне очень отрадно, что женщина-снайпер держалась так хорошо. Это свидетельство хорошего воспитания. Прошел час. Трое пленных насладились последней трапезой. Десантники оставались на позициях, боевое охранение выдвинулось по дороге на полкилометра вниз к Яремче, дожидаясь прибытия бронетранспортеров полицейского батальона или русских танков. Карл и Вилли сидели в палатке вместе с радистом, отслеживая развитие событий. Карл курил и размышлял. В какой-то момент он решил – какого черта! – и прикончил остатки английского трубочного табака. Это наполнило его голову сочным, тяжелым гулом. Грохот орудий, вой реактивных снарядов не смолкал ни на минуту, хоть и варьировался в интенсивности. Он то нарастал, то затихал. И все же выстрелы из стрелкового оружия пока что не доносились, из чего можно было сделать вывод, что бой идет далеко и можно не обращать на него внимания. От размышлений Карла оторвал радист. – Карл, на проводе Хорст! – Да-да, – очнулся Карл, хватая трубку, – Карл слушает! – Карл, я их вижу. Они еще в нескольких километрах. По дороге едут три эсэсовских бронетранспортера. – Отлично, я все понял. Когда, как вам кажется, они прибудут сюда? – Полагаю, не раньше чем через полчаса. – Отличная работа. Ладно, возвращайтесь сюда, на позиции. – Хорошо, Карл. – Оставь телефон там. Не теряй время на то, чтобы смотать провод. В любом случае он нам больше не понадобится. – Все понял. Конец связи. – Конец связи, – подтвердил Карл. Встав, он подозвал Вилли. – Ты можешь для разнообразия наполнить вещмешок не гранатами, а хлебом? Добавить овощей, фляжку с водой. – Карл, что ты задумал? – Вилли, просто сделай то, что тебе сказано. Я по-прежнему здесь командир, не забыл? – Да, Карл. Карл подошел к одному из захваченных в плен бандитов, которые теперь сидели все вместе в одном окопе. – Что ж, – сказал он, – я решил отпустить обоих мужчин. Вилли сейчас соберет им съестное в дорогу. Мой совет: спускайтесь вон в то ущелье, затем возьмите вправо и найдите пещеру или овраг в нескольких километрах от дороги. По эту сторону гор вам лучше не оставаться, потому что здесь, вероятно, разгорится бой, повсюду будут свистеть пули, а то и мины. Прогремит мощный взрыв – это мы закупорим проход. Не высовывайтесь из укрытия по крайней мере еще двадцать четыре часа после того, как прекратится стрельба. После чего выходите с поднятыми руками. Простые солдаты готовы палить во все движущееся, так что лучше дождитесь офицера или хотя бы сержанта. Он усмирит своих бойцов. В этот момент появился Вилли с двумя полными вещмешками и двумя флягами с водой. Карл повернулся к женщине. – Как я уже объяснил, с вами я так поступить не могу. У вас есть несколько минут, чтобы попрощаться со своими товарищами. Скоро сюда прибудут эсэсовцы, и тогда я уже больше ничего не смогу для вас сделать. – Карл, ты… – начал было Вилли. – Я знаю, что делаю. – Но ведь в приказе четко говорилось: схватить женщину и тех, кто с ней. Эсэсовцам только это и нужно, чтобы обратить все против нас. Возможно. Но мне кажется, они крайне обрадуются тому, что получат в свои руки женщину-снайпера, и до всего остального им не будет дела. К тому же я сделаю упор на скорый приход иванов. Поверь мне, Али-Бабе это не понравится. Он поспешит удрать в Ужгород и спрятаться за нашей новой линией обороны. Уверяю, меньше всего этому арабу хочется оказаться в самой гуще боя двух противников, к которым он испытывает одинаковое презрение: Красной армии и 21-го воздушно-десантного полка. Мы взорвем Чрево Джинджер, после чего я отправлюсь прямиком к Мюнцу, если он еще останется жив, и скажу, что оба партизана были при смерти и не имелось смысла отправлять их дальше. Ему придется принять мое объяснение, и, опять же, он будет рад отправить эту женщину в Берлин со всеми ее секретами. – Хорошо, Карл, раз ты так считаешь. Мы никогда в тебе не сомневались. Но, Карл, сейчас все трое у нас в руках, и, как мне кажется… – Вилли, мужчины бесполезны. Нам есть смысл отдавать эсэсовцам женщину. Но от этих двух болванов им нет никакого толка. Уверяю, никто ничего даже не заметит. Отдохнув, Учитель и Крестьянин взяли вещмешки с продовольствием, прошли по ущелью и свернули вправо, где начиналась тропа, ведущая в густой лес. Немцев там не осталось, они уже сбежали. Партизаны были в полной безопасности. Они торопливо спускались по каменистой тропе, проложенной в лесу. И вдруг оба разом остановились. – Я должен увидеть все сам, – решительно произнес Учитель. – И я тоже, – подхватил Крестьянин. – Ты лучше спускайся вниз. Смотреть там нечего. – Нет, я должен. – Должно быть, у тебя голова из мрамора. Ступай, тебе посчастливилось остаться в живых. И помни, что сказал тот немец: выжди, не беги навстречу Красной армии, как только она здесь появится, иначе тебя пристрелят. – Я никуда не пойду. Я тоже должен все увидеть. – Ты можешь запросто погибнуть. – Что ж, всякое бывает. – Ну, тогда пошли. Они поспешно вернулись назад в ущелье со стенами из известняка. Укрываясь в зарослях, они осторожно пробрались туда, откуда был виден опорный пункт немецких десантников. Учитель сразу же заметил три бронетранспортера, раскрашенных бурыми и зелеными пятнами, которые тяжело ползли на широких гусеницах по грунтовой дороге. Казалось, они двигались вперед на одной силе воли. В кабине головного бронетранспортера подобно капитану корабля стоял человек. Через несколько минут машины должны были добраться до ущелья. Учитель перевел взгляд на позиции десантников, сначала ничего не увидел, затем… – Смотри! – воскликнул Крестьянин. – Это Мила! – Она самая, – подтвердил Учитель. Петрова в сопровождении молодого немецкого офицера прошла к дороге. Она курила. – Что он задумал? – спросил Крестьянин. – Он собирается ее отпустить? – Он не может ее отпустить. Его за это расстреляют. – Тогда что. – Это покажется жестокостью, – сказал Учитель, – однако на самом деле все как раз наоборот. Это единственный возможный благополучный исход. Вероятно, офицер поплатится за это своей жизнью, но он не может отдать Милу эсэсовцам, которые будут ее пытать. Как и мы с тобой, он в нее влюбился. – Я вовсе не.