Это превратилось в своеобразный ритуал. Как только кончались патроны, Мила вставляла новую обойму, загоняя в магазин еще пять патронов, после чего отбрасывала пустую обойму и, дослав затвор вперед, опускала винтовку на натянутый ремень. В окуляр оптического прицела она видела апофеоз смерти, поставленной на поток, но к этому времени слух ее уже отключился и для нее все превратилось в немое кино. Один и тот же десятиметровый ролик пленки, закрученный в бесконечную петлю: пылающий человек, дергающийся в спазмах энергии, пожирающей его плоть, прибытие избавительного посланника, и обмякшее тело падает на землю, продолжая гореть. Передернуть затвор и снова искать цель. Всего Мила в тот день убила больше пятидесяти человек, и из них лишь первый не был объят пламенем. Бой закончился к пяти часам вечера. Немногие уцелевшие танки отползли к своим позициям зализывать раны. Не вызывало сомнений, что хотя потери русских были гораздо больше, им удалось остановить немецкое наступление. Больше того, теперь стало ясно, что война, по сути дела, закончилась. Оставалось только пройти еще какую-то тысячу километров, и хотя задача эта будет невероятно сложной и унесет миллионы жизней, гитлеровское вторжение в Советский Союз закончилось с разгромом 2-го танкового корпуса СС. Германские войска больше никогда не смогут перейти в наступление. Если Мила и понимала это, ей было все равно. Она бесконечно устала, и ее мучило чувство стыда. Она не испытывала никакого торжества. Вокруг нее простиралась безжизненная равнина, заставленная подбитыми танками, половина из которых еще продолжала гореть. Воздух был заполнен смрадом гари и крови, изредка то тут, то там с грохотом взрывался снаряд, до которого добирался огонь, но стрельба прекратилась. Все устали и больше не могли стрелять. Клонящееся к горизонту солнце прожигало висящую в воздухе мглу дыма и пепла, окрашивая поле под Прохоровкой в багрянец, словно подчеркивая обилие пролитой крови. Красным было все: серые немецкие танки, зеленые русские танки, золотистая пшеница, зеленые деревья, белая плоть – все окрасилось в алый цвет. Достав фляжку, Мила отвинтила крышку и приложила горлышко ко рту. Поток теплой воды смыл пленку пепла, покрывшего ей губы. Откинув капюшон, Мила тряхнула освобожденными волосами и огляделась вокруг. «Запомни все это, Петрова», – приказала она самой себе. Бесконечное разрушение. До самого горизонта неподвижные стальные остовы и смерть. Сталинград посреди пшеничного поля, но без городских развалин, которые могли бы скрыть картину беспощадной бойни. Рядом раздался свист, громкий и настойчивый, и Мила, очнувшись, вернулась с поля смерти под Курском к армейским сапогам, застывшим в полуметре от ее лица. Выругавшись вполголоса, эсэсовец выбил трубку о ствольную коробку автомата. Тлеющий табак просыпался на землю в считанных сантиметрах от Милы. Наконец сапоги шагнули вперед. Послышался оклик, обмен ругательствами на сербском языке, грубый хохот. Сапоги скрылись. Приподняв голову, Мила широко раскрыла глаза. Немецкий патруль скрылся в лесу. Кто-то отозвал солдат – срочно. Выждав еще полчаса, Мила наконец села на земле. Сапоги. Она хорошо помнила сапоги. На поле под Курском лежали тысячи обгоревших трупов, черных, обугленных. Однако сапоги почти на всех оставались целыми, потому что по какой-то причине, хотя живая плоть воспламенялась, выделанная кожа не горела. Мила видела перед собой одни только сапоги мертвых. Глава 35 Карпаты Новая Яремча Наши дни После захода солнца в горах делать особенно нечего. – Спокойной ночи, и желаю хорошенько отдохнуть, – сказал Свэггер. – Завтра мы поднимемся в горы, и я попробую понять, откуда стреляла Мила. Она должна была занять позицию на границе выжженной зоны, и я попытаюсь определить расстояние. Он понимал, что Мила вынуждена была стрелять с дистанции больше пятисот метров. У нее не осталось выбора. Она не могла находиться в выжженной зоне, поскольку в этом случае она оказалась бы на открытом месте, у всех на виду. Но в пятистах метрах от моста, где уцелевшие деревья давали защиту, немцы поставили людей. Там затаились ребята в маскхалатах. Рядом ждали наготове проводники с собаками. Это была ловушка, и немцы не сомневались в том, что схватят Милу, как не сомневались и в том, что она обязательно придет сюда, потому что здесь находилась ее цель – единственная возможность сделать прицельный выстрел. Свэггер знал, как работают мысли снайпера. Миле предстояло стрелять сверху вниз, но она все равно должна была брать прицел выше. Как она могла надеяться на успех, ведь вокруг все кишело немцами? Западня была расставлена мастерски. Ну и хитрая же бестия этот Гредель! Но Свэггера ставила в тупик винтовка. Не то, где Мила ее раздобыла, а то, почему она сделала то, что сделала. Она не смогла бы поразить Гределя из винтовки Мосина, даже с оптическим прицелом. Нет никаких свидетельств, что из непристрелянного «Мосина» кто-либо хоть когда-то поражал цель с первого выстрела. А, сделав выстрел, Мила была обречена. Она жертвовала жизнью ради нулевой вероятности. Это было самое настоящее самоубийство, совершенное ради тех, кто ее предал. Но Мила не могла поступить иначе. У нее не осталось выбора. Свэггер снова задумался о месте. Мост, туман над водопадом, изображение стрелка на тарелке, выполненное неизвестным художником, который, скорее всего, не присутствовал при этом. Выжженный склон горы на северо-западе, единственное возвышенное место, откуда можно было сделать выстрел. Абсолютно голая пустыня на протяжении пятисот метров, и бедная Петрова там, наверху, подошедшая так близко, насколько только было можно, чтобы сделать выстрел, после которого на нее спустят всех собак. Быть может, она выстрелила дважды, сначала в стоявшего вдалеке фашиста, а затем засунула дуло в рот и нажала на спусковой крючок. И тогда никаких допросов, никаких пыток – просто еще один снайпер, выполнивший свой долг до конца. Но тут у Свэггера в голове возник образ. Сначала он увидел позолоченную стену. Это еще что за чертовщина? Образ проплыл на самых задворках его сознания, но все же достаточно близко, манящий, соблазнительный: золотая стена. Затем в голове прояснилось. Свэггер вспомнил, что за горой, выходящей одним склоном к водопаду, с наполовину выжженным лесом, на юго-западе возвышался золотистый склон другой горы, так далеко, что почти терялся в туманной дымке. До него было не меньше тысячи метров. Из винтовки Мосина поразить человека с расстояния в тысячу метров невозможно. Это можно сделать только из… Боб рассмеялся. А это уже действительно смешно. Каким-то образом Петровой удалось раздобыть… Но это невозможно. Ведь так? Задумавшись на мгновение, он открыл на телефоне программу работы с электронной почтой. «Ты уже встал? Нужно срочно поговорить. Ты сможешь позвонить мне на.» – он набрал номер спутникового телефона Рейли. Через несколько секунд раздался звонок. Боб ответил. – Свэггер. – Здорово, дружище! Как поживаешь, янки? – это был Джимми, Дж. Ф. Гатри, английский историк, пишущий о снайперах. – Привет, Джимми, как у тебя дела? – Замечательно. Я так понимаю, ты звонишь, потому что все– таки решил приехать на состязание снайперов в Бисли. Ребята будут в восторге. – Нет-нет, я звоню по другому поводу. Я хочу одолжить твои мозги. – Они твои – всего за один пенни. Если у тебя нет пенни, сойдет и полпенни. – Когда мы говорили в последний раз, ты работал над книгой об оружии английских снайперов Второй мировой войны. – Это моя любимица – «Энфилд-4Т» с прицелом Н-32. Классика. – Ты все еще работаешь над ней? – Стук-стук, вжик-вжик, приходится крутиться, чтобы что– нибудь узнать. – У тебя есть достоверные данные о поражении цели первым выстрелом без пристрелки на расстоянии в тысячу метров и далее? – Такое бывало не раз. В Италии, на севере Франции, в самой Германии ближе к концу войны. 4Т была среди снайперских винтовок настоящим асом. – Тебе известно, что из каких-нибудь других винтовок того времени совершали настолько дальние прицельные выстрелы? – В Европе я ничего подобного не находил. У 4Т самый подходящий баллистический эксцентриситет. На дистанциях до двухсот пятидесяти ярдов это никак не проявлялось. Но вскоре английские и канадские снайперы обнаружили, что есть нечто особенное в поведении пули 303-го калибра «Рэдфорд арсенал» весом 176 гран, выпущенной из «4Т», оснащенной оптическим чудом Н-32 «Холланд и Холланд», который, несмотря на всего трех с половиной кратное увеличение, обладал необычайно прозрачными линзами, прекрасно работающими на больших расстояниях. По какой-то причине, и объяснение этому не найдено до сих пор, если 303-я отклонялась от траектории, она неким образом корректировалась, подстраивалась, «поправляла» себя. Возвратившись на изначальную траекторию, она оставалась на ней до самого конца, следствием чего была необычайно высокая точность стрельбы на больших расстояниях. – Могла такая винтовка каким-либо образом попасть в июле 1944 года в украинские Карпаты? Понимаю, что это предположение абсолютно бессмысленное, поскольку до ближайших английских войск, вероятно, находившихся на севере Италии, было никак не меньше пятисот миль. И все же есть какая-нибудь вероятность? – Нет, ни тени, – решительно заявил Джимми. – Даже намека. Из чего вовсе не следует, что такого не было. У меня есть архивы «Холланд и Холланд», у меня есть архивы английской армии, у меня даже есть до сих пор засекреченные данные о тайных операциях, совершенных неким ведомством под названием Управление специальных операций, которое занималось тем, что разжигало пожар в оккупированной Европе. Возможно, тем же самым занимались и на Украине, пока она была оккупирована. – Ты мог бы проверить? И чем быстрее, тем лучше. – Ладно, хорошо, все материалы у меня под рукой, и я немедленно принимаюсь за работу. Кстати, я с готовностью оказываю услугу своему другу. Надеюсь, он отплатит мне тем же. – Договорились. Я буду на состязании. Когда оно состоится, девятого октября? – Великолепно! Да, для ребят это будет очень важно. Хорошо, я принимаюсь за поиски. Москва «Аквариум» Изучение прошлого Крылова Уилл сидел на полу хранилища архивов КГБ на девятом этаже здания на Лубянке. Кропотливая работа хотя бы отвлекла его мысли от таинственных похождений жены на Украине и тоске о милом уютном вечере у себя дома. Помимо марлевой маски на лице и тонких резиновых перчаток Уилл также натянул толстый свитер, поскольку в помещении поддерживался холод. Он листал толстенную папку с материалами, имеющими отношение к Крылову, читая в свете фонарика, так как освещение в этом обширном помещении, заставленном шкафами с архивами, было слабым. Ему приходилось торопиться, потому что Ликов мог гарантировать только шесть часов. Если задержаться дольше, могут возникнуть неприятности. Уилл листал тонкие страницы, убористо заполненные отпечатанным на машинке текстом, быстро читая по-русски и мысленно благодаря своих мучителей из языкового колледжа Монтерей, пятнадцать лет назад вколотивших русский язык в них с Кэти. В основном он находил подтверждение уже известных фактов о Василии Крылове: четыре года в Мюнхене, с 1929 по 1933-й, ссылка на досье НКВД за номером А-78-Б11256 (Аркадий Крылов). Предположительно оно содержало сведения о его отце, который формально являлся официальным представителем в Германии народного комиссариата торговли, но на самом деле координировал деятельность немецких коммунистов и профсоюзов, ведущих борьбу за власть с молодчиками в коричневых рубашках. Маленький Василий учился в немецкой реальной школе, дававшей замечательное образование. Свободное владение немецким языком, прекрасная успеваемость по всем предметам. Василий поступил в Мюнхенский университет и успел проучиться в нем два года, но затем к власти пришли нацисты, вышвырнувшие из страны всех красных, в том числе дипломатов. Господи, каким же дотошным был НКВД: в досье имелось даже расписание занятий в университете. Уилл предположил, это было следствием немецкой педантичности: чекисты ничего не выбрасывали – расписание занятий, библиотечная карточка, записка школьного учителя маме с жалобой на то, что Вася окунул косичку какой-то Гретхен в чернильницу. Да, мальчик учился блестяще, одни пятерки; Уилл убеждался в этом, быстро пробегая взглядом документы давно минувшей эпохи. И вдруг он наткнулся на нечто такое, что заставило его недоуменно протереть глаза. «Господи Иисусе!» – мысленно пробормотал он. Как вскоре выяснилось, это «господи Иисусе» было первым из тех, которые затем звучали непрерывно на протяжении всей ночи. Яремча Берег Прута Проснувшись, Рейли и Свэггер сытно позавтракали – гостиница славилась своей кухней – и отправились к водопаду. Оставив машину на берегу, они быстро прошли к мосту. Свэггер указал поверх лжедеревни на лесистый склон, сияющий золотом в солнечном свете. На таком расстоянии – примерно в тысячу ярдов – детали расплывались, но Свэггер все равно пристально смотрел на него, не в силах оторваться. Если Мила стреляла оттуда, размышлял он, из приличной винтовки… – Итак, каков наш план? – спросила Рейли. – Было бы очень хорошо, если бы у меня имелись дальномер, компас и бинокль, однако ничего этого у меня нет. Поэтому я просто отмечу отсюда потенциальные позиции для стрельбы, и мы посмотрим, сможем ли отыскать их на месте. Затем я удовлетворю свое любопытство на тот счет, какой винтовкой должна была воспользоваться Мила. – О, смотри! – воскликнула Рейли. – Еще один американец!