– Да, а ты так и не сказал мне, где Мила раздобыла новую винтовку. – Как только я сам это узнаю, ты в списке на первом месте. Поужинаем? – Всегда готова. Они прошли несколько кварталов по улице, которая теперь называлась проспектом Независимости, а до того была бульваром Сталина, Гитлерштрассе, Варшавской авеню и Будапешт-утканев, и выбрали одно кафе из многих, украшавших эту улицу, ставшую пешеходной. Заказав мясо, они принялись за еду. – Знаешь что? – наконец сказал Свэггер. – У меня нет абсолютно никаких мыслей. – Давай сыграем в игру, которая называется «знаем-предполагаем», хорошо? Сопоставим то, что нам известно, с тем, чего мы не знаем. – Ладно. Мы знаем, что Мила исчезла в июле 1944 года. Предположение: ее направили на Украину с особым заданием, если верить другой женщине-снайперу Шумской. Предположение: направил Милу Василий Крылов, Гарри Гопкинс Сталина, потому что он имел власть. Известно: ничего. Одни косвенные указания. Известно: нацисты устроили засаду на партизан в горах под Яремчей, многих убили, забрали оружие. Предположение: партизан выдали, оно основано на моей интерпретации боевого журнала 12-й дивизии СС, согласно которому операция была спланирована заранее. Предположение: Милу выдал Крылов. Потому что только он один и мог ее выдать, так как был самой крупной фигурой на доске. Кроме того, только он один мог подчистить архивы в России, и к тому же у него было влияние, которое помогло ему подчистить архивы и в Германии, независимо друг от друга. Пока что никакого мотива. Далее еще одно предположение. Миле удалось спастись. Следующая неделя или около того – ничего. Известно: 26 июля 1944 года началось крупное русское наступление. Известно: зверская расправа в Яремче, сто тридцать пять человек убиты. Предположение: как мы думаем, это была ответная мера за покушение, притом неудачное, на Гределя. Предположительно Мила была убита или схвачена, а потом убита. Мы знаем, что немцы дали деру, Гредель и его козлы из полицейского батальона… так, тут что-то есть. Кажется, у меня что-то есть. – Давай послушаем. – Крылов. Кто он такой? Что с ним сталось? Какой у него был мотив? Пожалуй, вот куда нам следует отправиться дальше. Твой Уилл сможет этим заняться? – Не вижу никаких проблем, вот только если я попрошу его навести справки о Крылове, он со мной разведется. Видишь ли, у него есть работа. – Он профессионал. Ему не составит труда. Я сегодня же сообщу об этом Уиллу по электронной почте. Расплатившись, они направились обратно к «Наде». Город был красивый – розоватые здания в георгианском стиле, яркие фонари, неспешно прогуливающиеся люди, оживленные кафе. Свэггеру захотелось выпить пива. Плохая мысль. Он постарался думать о чем-нибудь другом. Мелькнувшая тень, стремительное движение, быть может, звук, выдающий ускорение, но каким-то образом Свэггер подсознательно выделил это, схватил Рейли за плечо и оттолкнул назад, а сам развернулся, и все это с той сверхбыстротой, которую не знал уже много лет, и тут его ударила машина. Глава 18 Городская ратуша Станислав Июль 1944 года – Подробности меня не интересуют, – сказал доктор Гредель. – Оружие никогда не будоражило мое воображение. Полагаю, смысл всего этого в том, что теперь русская снайперша осталась без оружия, ей придется искать новую винтовку, и это можно будет использовать против нее, так? Так точно, – подтвердил гауптштурмфюрер Салид. Обергруппенфюрер СС держал в руках советскую винтовку со снайперским прицелом ПУ, закрепленным на прочной стальной станине. – Смею предположить, наши винтовки более изящные, более современные. Правильно ли я понял, что этой модели оружия уже больше пятидесяти лет? – Так точно. Русские разработали эту винтовку в 1891 году. То есть к началу Русско-японской войны ей уже было четырнадцать лет, – заметил Гредель. – Будьте добры, объясните, почему мы теряем людей от такого технически несовершенного оружия? – Просто винтовок слишком много, господин обергруппенфюрер. Только и всего. – Что ж, разумное замечание. У нас лучшие в мире пулеметы, и все же мы не успеваем убивать русских достаточно быстро. Как уже случалось нередко, Салид не знал, нужно ли отвечать. Он совершенно не разбирался в здешних правилах приличия, что было еще одним следствием его воспитания среди предельно сдержанных, хладнокровных арабов. – Ладно, – сказал доктор Гредель, потеряв интерес к винтовке, – выкладывайте данные. Цифры. Пожалуйста, мне нужна точность, как я уже говорил. – Слушаюсь, доктор Гредель. Во время засады были убиты двадцать четыре мужчины и одиннадцать женщин. После чего в шести деревнях мы расстреляли по десять заложников в каждой. Все эти деревни расположены на дороге через Яремчу, от которой отходят тропы в горы, к месту засады. Мы считаем, нескольким бандитам удалось уйти, и они, естественно, попытаются укрыться в деревнях. Далее мы считаем, что нам удалось опередить уцелевших партизан, и мы на доходчивом примере продемонстрировали жителям деревень, какие нежелательные последствия может иметь помощь бандитам. Гауптштурмфюрер Салид нервничал. Он не сомневался в том, что засада была успешной, но в то же время опасался, что бегство Белой Ведьмы обернется против него, хотя его вины в этом, несомненно, не было. Никто не мог с уверенностью сказать, что эта женщина находилась в колонне, поскольку в живых не осталось ни одного свидетеля. Увы, среди женских трупов не обнаружилось ни одного, который бы при жизни обладал необыкновенной красотой. Доктор экономики сосредоточенно записал приведенные Салидом цифры в маленькую книжечку. Помолчав, он отвернулся от письменного стола и, откатив кресло на колесиках чуть вправо, взялся за стоящий на столике арифмометр. Склонившись к вычислительной машине, Гредель нажал нужные кнопки, затем повернул рычаг, и под аккомпанемент стука и звона из арифмометра поползла длинная полоска бумаги. Оторвав ее, Гредель внимательно изучил синие цифры. Данные, данные. – Вы похожи на льва, который питается животными, отбившимися от стада, – наконец снова нарушил молчание Гредель. – До тех пор пока он не превысит некий определенный уровень воспроизводства, его атаки по большому счету бессмысленны, и стадо даже не обращает на него внимание. Уверен, на каком-то инстинктивном уровне каждая социальная единица, человек или животное, начинает бояться за вымирание своего вида. То есть страх возникает, когда больше не остается достаточного числа самок, чтобы каждый год обеспечивать определенное количество потомства; на этой стадии племя, стадо, стая, рой перестает существовать – умозрительно существовать. Таким образом, он больше не может оставаться сплоченным, отсюда анархия, распад, отказ от естественных инстинктов. Аномалия. Салид послушно кивнул. – Маленькая деревня, Ясиня, не имеет значения, – продолжал доктор Гредель. – Но остальные пять, особенно Яремча, очень важны, поскольку они достаточно большие, чтобы в них теоретически могли зреть тайные симпатии к бандитам. Вы следите за моей мыслью, гауптштурмфюрер Салид? – Так точно, господин обергруппенфюрер. Но я только никак не могу взять в толк, довольны вы моей операцией или считаете, что я потерпел неудачу. Я должен знать, что мне сказать своим людям, а для этого я должен почувствовать, чем вы удовлетворены. – Что значит «удовлетворен»? Кто может сказать, что приносит удовлетворение, а что нет? Как определить границу? Я этого не знаю. Я предпочитаю иметь дело с цифрами. Они точные и четкие. – Так точно, – подтвердил капитан. – Это чистой воды наука, математика. Вот в чем научный базис нашей философии расовой чистоты, и это нравственно, поскольку обосновано математически, то есть научно. Мы делаем то, что предписывают цифры. Вам все понятно? Салид ничего не понимал, но подобострастно улыбался, пытаясь установить хоть какую-то человеческую связь с этим арифмометром, заключенным в тело жирного мужчины, сидящего напротив него в кабинете в здании ратуши, под яркими знаменами рейха. – А теперь, – продолжал Гредель, – я хочу, чтобы вы вернулись к себе в казармы и хорошенько отдохнули. – Господин обергруппенфюрер, наши казармы… – Знаю, знаю. Но такое положение дел изменится. Вам и вашим людям нужно больше пространства, больше удобства как знака вашей значимости в деле осуществления нашей конечной цели. Вы переезжаете во дворец Андриевских. Это был аристократический особняк, чья история насчитывала полдесятка столетий, огромный замок, обнесенный зубчатыми стенами и построенный для того, чтобы противостоять не вражеским армиям, а зависти, которая может быть разрушительнее любой армии. Когда-то там жил род польских князей, повелевавших всей Южной Украиной. После революции уцелевшие наследники, вероятно, жили в замке без гроша за душой, охраняя его былое величие, до тех пор, пока Сталин во время советской оккупации 1939–1941 годов не отправил их в лагеря, положив конец пятисотлетнему роду Андриевских. Однако русские владели замком совсем недолго и не успели уничтожить его величие, поэтому он по– прежнему оставался одной из главных достопримечательностей Станислава. Знаю, знаю, – продолжал доктор Гредель, – Андриевский дворец в настоящее время занят парашютистами, специальным подразделением в составе 2-й воздушно-десантной дивизии, которая сейчас находится в Нормандии. Когда-то оно называлось 21-м полком, но этого полка больше не существует. Тех, кто остался в живых, объединили в боевую группу фон Дреле. У них такие мундиры и каски, каких нет больше ни у кого. Ни в войсках СС, ни в вермахте. Разве что у люфтваффе. Заноза у меня в боку. Они в большой чести у этого проклятого фон Бинка. Сейчас эти ребята отправились на какое-то задание, но когда они вернутся, я прикажу фон Бинку переселить их на поле рядом с 14-й мотопехотной дивизией. На мой взгляд, им пойдет на пользу копать сортиры, ставить палатки и натягивать колючую проволоку. А тем временем полицейский батальон займет дворец князей Андриевских и насладится его комфортом. Бойцам нужно отдохнуть перед той работой, которая их ждет. – Я очень рад это слышать, доктор Гредель. Было в докторе Гределе что-то внушительное, и этого нельзя было отрицать. Макс Вебер называл это харизмой, некой аурой, которую ощущали все, кто имел с ним дело. Обусловлена она была безграничной верой Гределя, его уникальным талантом запоминать огромные объемы информации. Разговаривая с человеком, он словно приглашал его в круг избранных, которым было известно неизмеримо больше, чем всем остальным. Говорили, что когда Гредель в двадцатые преподавал в Мюнхенском университете экономику, молодой художник по фамилии Шикльгрубер[17]слушал его лекции и уходил с них, испытав вдохновение. Впоследствии парень вознаградил своего учителя, предоставив ему могущественное место в правительстве и взяв с собой в новый крестовый поход. – Завтра я даю ужин у себя в гостинице. В семь вечера, – сказал Гредель Салиду. – У вас есть парадный мундир? – Разумеется. Значит, ровно в семь вечера, вымытый, побритый, в парадной форме. Вы познакомитесь с генералами и главами отделов, которые руководят тем, что осталось от Германской Украины. Произведите на них впечатление, и они дадут вам все, поставят во главе всего. Завтра вечером я представлю вас одному офицеру, и если вы его очаруете, эти три бронетранспортера передадут полицейскому батальону, и больше не надо будет ни ждать, ни просить, ни объяснять. Они просто станут вашими, с неограниченным запасом горючего и боеприпасов, и вы сможете распоряжаться ими, как вашей душе угодно. – Замечательно, господин обергруппенфюрер. – Ну а на следующий день придет время расширить границы деятельности. Вы снова отправитесь в те пять деревень, и на этот раз в каждой расстреляете по двадцать заложников. Это заставит местных жителей стать послушными. Я хочу сделать так, чтобы они заглянули в глаза своему вымиранию. И тогда в дело включатся их гены. В них десятками поколений заложено бояться и повиноваться. И мы лишь подтвердим принципы природы. В горах на высоте тысяча двести метров, окрестности Яремчи Она заставила Крестьянина повторить сказанное, и Учитель перевел его слова с украинского. – Я спущусь вниз и с наступлением темноты войду в Яремчу. Разведывать буду три ночи, без спешки. Постараюсь никому не попасться на глаза, двигаясь бесшумно. И попытаюсь раздобыть винтовку. – Какую именно винтовку? – уточнила Петрова. – С оптическим прицелом. – И наконец, информация. В деревне есть немцы? Или туда только заглядывают их патрули, и если так, как часто, какими силами? Как они себя ведут? Находятся в боевой готовности или держатся спокойно и не вылезают из своих бронетранспортеров? Учитель перевел ее слова. – Уверена, ты сделаешь все как надо, – напутствовала Крестьянина Петрова. Довольно улыбнувшись, тот выбрался из пещеры и пошел прочь. – Надежды на то, что он раздобудет винтовку с оптическим прицелом, нет почти никакой, – заметил Учитель. – И ты это прекрасно понимаешь. – Ему нужна цель, к которой надо стремиться, только и всего. – Такие винтовки есть только в немецкой армии, да и в ней, готов поспорить, лишь в спецподразделениях. Их не бросают где попало. Немецкие солдаты берегут свои игрушки. – Если Крестьянину удастся раздобыть хотя бы вполовину приличную «Мосинку» или даже немецкий «Маузер», думаю, я и с открытым прицелом смогу сделать выстрел метров со ста. Ничего сложного: выбрать позицию, максимально сосредоточиться, выровнять дыхание, полностью подчинить воле указательный палец на спусковом крючке. – Оптический прицел даст тебе еще пару сотен метров, а может быть, и все двести пятьдесят. Это возможность спастись. Поверь мне, убив одного из главарей эсэсовцев, лучше не попадаться к ним в руки. – Что ж, значит, мне придется умереть. Идет война. Такое случается сплошь и рядом.