Мужики ничего не поняли. Куда уж им! Они бы и в последний день Помпеи потягивали пивко, обсуждая гетер и недавнее выступление кентуриона Главка, пока от пепла за шиворотом не стало бы горячо. Молчаливая подруга с лебединой шеей и умным – слишком умным! – лицом смотрела понимающе. Но от нее Сысоева никаких подлостей не ждала. А вот Алевтина, жадная до чужих промахов, хищно водила длинным своим носом, бровками шевелила вопросительно. Чуяла, что случилось что-то, прошло мимо нее, – да не могла сообразить, что именно. «Шиш тебе на босу морду», – солидно пожелала Нина. И с чувством удовлетворения опустилась в кресло. Удовлетворение, правда, было слегка омрачено некоей тревожной нотой. Как если бы благодаря своевременному вмешательству начальника подчиненные вовремя опомнились и не устроили групповую оргию под прицелом камер своих сотовых. То есть ситуация разрешилась мирно, но тенденция настораживала. У Нины были и другие поводы тревожиться. Куда более серьезные. Однако за пятьдесят лет старшая Сысоева обросла такой броней самообладания, что Атос завидовал бы и просил мастер-класс. Проще было пройти сквозь Великую Китайскую стену, чем догадаться, что на уме у Нины, если она этого не хотела. – Дорогие мои! – Растроганный Олег поднялся и потянулся за бокалом. – Давайте выпьем в этот прекрасный час за… – За гибель свободы! – проскрипел дядя Гриша. Пока женщины соревновались, чье колдовское кунг-фу крепче, Григорий утащил со стола бутылку калиновой наливки и потихоньку прикладывался к ней. Прежде Григорий сладкое спиртное не уважал. Но чем меньше оставалось жидкости в бутылке, тем тверже он убеждался, что совершал гигантскую ошибку. «Ошибки надо исправлять!» – заявил себе Гриша. И немедленно приступил. А именно – украдкой смылся в дом, чтобы из темной пасти буфета изъять еще одну бутылочку: пузатенькую, сияющую на свету, как кристалл, розовым содержимым. Нина в пылу наведения порядка этого даже не заметила. – Чьей свободы, дядь Гриш? – озадачился Олег. Григорий всхлипнул и зачем-то схватил за руку Пахома Федоровича. – Гибнет свобода! – драматично выкрикнул он. – Да чья? – Холостяцкая! – Чего?! – Растопчут ее, бедную, – всхлипнул Гриша. – Пустят под нож. – У-у, понеслось, – с мрачным удовлетворением человека, любящего напомнить «а я предупреждал», констатировала Алевтина. Пахом Федорович вздрогнул и шевельнул волосатыми ноздрями. – Под насыпью, во рву некошеном! – рявкнул он. – Лежит и смотрит как живая! – А я предупреждала! – Алевтина! – Кто ему налил? Вот кто, я спрашиваю? Прищуренные глазки Алевтины обшарили присутствующих и остановились почему-то на Саше. – Ты налила! – Я? Сашины пальцы действительно нежно обнимали горлышко графина с водкой. Но лишь потому, что она представила, как Кристина лупит ее тощую мелкую Галку, и решила в крайнем случае вмешаться. – Споить его хочешь! – обвинила Алевтина. Ее терзали муки неудовлетворенного любопытства, и она была зла, как оголодавший заяц, обнаруживший вокруг вожделенной рощицы ограждение под током. – Приехали городские и давай наших мужиков отбивать! Саша выпустила графин и заинтересованно оглядела дядю Гришу. Надо же понять, что ей инкриминируют! Дядя Гриша, несомненно, был хорош. Буйные кудри прилипли ко лбу, из-под расстегнувшейся рубашки выпирала складка обильного живота, не сказать пуза. Щеки красные, глаза масляные, уши оттопыренные. Красавец! Однако Саша не могла не признать, что Григорий не лишен известного обаяния, проистекающего из его огромного жизнелюбия. Как этот ловелас и веселый алкоголик женился на сначала замороженной, потом размороженной, а потом снова замороженной треске Алевтине, она не могла взять в толк. – Алевтина! – привстала Нина. – Ты что несешь? – Вижу я, как она на моего мужа смотрит! – запальчиво отбилась та. – Так и шарит глазюками своими, так и шарит! Саша еще раз пошарила глазюками, чтобы уж наверняка оправдать репутацию. – Вот! – обрадовалась Алевтина. – Вишь, прям таки раздевает его! – Ты что, выпила? – заподозрила Нина. – Пей со мной, паршивая сука! – завопил Пахом Федорович так, что подпрыгнули чашки и гости. – Пей со мной! – Опять Есенин, – констатировала Стриж. – В огород бы тебя, на чучело! – настаивал патриарх. – Пугать ворон! Алевтина отшатнулась. – Свят-свят, чего это он? Зачем сразу на чучело-то? Олег постучал ложечкой по тарелке. – Ты мне еще отцовский сервиз кокни, – покивала Нина. – Мама! Галя! Пахом Федорович! Ну мы же взрослые люди! Можем мы выпить за нас, в конце концов? Олег укоризненно оглядел собравшихся. – Отчего не выпить бедному еврею, если у него нет срочных дел? – согласился патриарх. «За одесскую «Мурку» взялся! – восхитилась Саша. – Вот неугомонный старикан!» Она уже поняла, что всплески диких скандалов регулярно окатывают семейство Сысоевых. И… ничего не меняется. Если хотя бы десятая часть от предъявленных нынче обвинений прозвучала на любой знакомой Саше свадьбе, гости разбегались бы во все стороны быстрее, чем кролики от своры борзых. Это означало бы конец вечеринки. Вдребезги испорченное торжество. Добрая половина присутствующих потом делала бы вид, что друг с другом незнакома. А злая половина кидалась при встрече в драку. Сысоевы же встряхивались, вытирали физиономии от брызг – и продолжали общаться как ни в чем не бывало. Вон Алевтина: только что обвинила Сашу в покушении на ее мужа и уже просит передать грибочки. – Смогу я сказать сегодня тост за нас с Галкой? – рассердился Олег. – И закончим на этом торжественную часть. Галка посмотрела на Сашу. Саша посмотрела на Галку. На лицах обеих подруг явственно выразилось: «Неужели?!» Один-единственный тост – и все? Галка прошла инициацию? С честью выдержала испытание? «Можно откапывать старушку?» – Не можешь! – пробасил кто-то. Закрутили головами, завертели, нахмурились. Кто это сказал, кто? – Не можешь! – зычным басом повторили из-за стола, и стало ясно, что это Пахом Федорович. Подождали, не последуют ли за этим вступлением стихотворные строки. Но вскоре стало ясно, что старец неожиданно переключился на прозу. – Почему не могу, Пахом Федорович? – оторопело спросил Олег. Его, как и остальных членов семьи Сысоевых, относительно связная речь патриарха повергла в изумление. Старец подвигал кадыком и веско уронил: – Нет ее. – Кого ее? – Аграфены. – Кого?! – Матрены. – Ну уж ему-то не наливали! – шепотом взмолилась Нина. – Лукерьи! – рявкнул почтенный старец. – Почем мне знать, как ее зовут, эту вошь! Все дружно посмотрели на макушку Пахома Федоровича, словно ожидая увидеть там дерзкое членистоногое, явившееся на торжество инкогнито.