Чей–то робкий голос спросил: — Здесь сейчас находится комиссар ВВА, товарищ Афанасьев. Мне хотелось бы с ним поговорить. Я сотрудник Минской газеты. С ним, надеюсь, ничего не случилось дурного? Я слышал выстрел… — Дай, я сам с ним поговорю, — заворчал Афанасьев. — Тоже журналист! Ведь знают, что для всякой болтовни у меня есть приемные часы в кабинете. Лезут ночью, почем зря. Он заорал в замочную скважину: — Меня нет сейчас! Я занят делом! Я болен! Я умер, и для всяких пустяков воскресаю от пяти до шести, по вторникам и пятницам. Всего хорошего! — Товарищ Афанасьев, — запротестовал слабый голос за дверью. — Знаю, что я Афанасьев. Можете идти, меня вы не увидите. Прощайте! ГЛАВА IV. СЪЕЗД ДРУЗЕЙ ВОЗДУШНОГО ФЛОТА. Синее стекло. Подъезд. Хлопающие мотоциклетки, рычащие и бесшумные, как совы, авто. Душное тепло вестибюля. Дом Союзов. Представители прессы, в числе которых Пайонк. Тришатного нет, — он на свидании. Доклады. Награждение Афанасьева Орденом Красного Знамени. Афанасьев предлагает план разработки нового аэродрома. Чертежи остались в его служебном кабинете, в общежитии ВВА. Афанасьев отводит в сторону своего друга, красвоенлета и инструктора Юргенса, просит его поехать в ВВА за чертежами. Мимо затерявшегося в толпе на лестнице Пайонка, Юргенс выходит из Дома Союзов. Пайонк, тщетно пытавшийся добиться интервью от Афанасьева, идет за ним. Юргенс садится в автомобиль комиссара ВВА. ГЛАВА V. В ДОЖДЛИВУЮ НОЧЬ. ТАИНСТВЕННЫЙ КРИК. Шурша по мокрому гравию, автомобиль вонзился в темный лабиринт Петровского парка. Была ночь. Накрапывал дождь. С деревьев в лицо Юргенсу летели холодные брызги. На поворотах сучья цеплялись о брезентовую покрышку. Низко, над самым кузовом висело туманное, унылое пятно — луна, закрытая облаками. Юргенс плотнее закутался в шинель. Он думал о своей школе, о ее будущем. Он думал о новой стальной птице, которую создал комиссар школы Афанасьев. Это была покорная, исполнительная, осторожная птица, при первом признаке серьезного пожара выбрасывающая своих пассажиров на волю под опекой парашютов. Он вспомнил, как однажды, охваченный пламенем, он пытался снизиться. Только выдержка и самопожертвование механика спасли его от ужасной смерти. Поджариваемый с двух сторон, он потерял сознание. Механик бросился на его место и докончил спуск. Нет ничего безжалостнее и страшнее огня на самолете, когда тут же находятся баки с бензином. Стоп. Автомобиль остановился у длинного трехэтажного здания. Два–три освещенных окна отражались в лужах перед домом. Он был непривычно тих и темен. Все курсанты и служащие были на Съезде. Дверь отворил Флегонтыч, старый, глухой швейцар ВВА. — Здорово, Флегонтыч. Ночь–то какая сырая, иззяб. — Здорово, милай. Никак, Афанасьев? — Я за него, — весело отозвался Юргенс, погружаясь в темную дыру подъезда. Юргенс шел бесконечным гулким коридором, всматриваясь в плохо освещенные номера на дверях. Вот, наконец, кабинеты комсостава. Он, посвистывая, отпер дверь. * * * По пустому коридору разнесся крик ужаса и гнева. А–а–а-а-а. Глухой шум борьбы, стук, и снова дом погрузился в молчание… ШОФЕР НЕ МОЖЕТ ЗАСНУТЬ. Шофер сладко дремал, дожидаясь Юргенса. Один раз ему показалось, что он слышал сквозь сон странный, тяжелый и тупой стук. Но из теплой оленьей дохи было лень высовывать нос. — Ишь, скамейку в саду на растопку сломали, — сонно подумал он. Кто–то дотронулся до его рукава. Он скосил глаза. С лицом, мокрым от дождя, и с блуждающими глазами, в свете фонаря стоял перед ним Тришатный. — Михаленко, не подвезете ли вы меня до дому? Вишь какая погода. До ниточки вымок. — Дожидаюсь товарища Юргенса. Он тут в кабинет к Владимиру Платонычу зашел. Изумление и тревога отразились на лице Тришатного: — Юргенс? Не комиссар? Ну, я пойду, пожалуй… не стану дожидаться… Он нырнул в темноту. Шофер усмехнулся. — У Самарихи был… Боится, что жена узнает… Ну–ну. Он снова задремал. Со стороны аэродрома кто–то приближался к дому с фонарем. С другой стороны, наперерез фонарю бежала темная фигура, шлепая по намокшей глине. Оба, и сторож с фонарем, и другой — подошли к автомобилю одновременно. — Тут был какой–то шум, ты не слыхал, браток? — спросил сторож. Другой был тщедушным маленьким существом в рваных, хлюпающих ботинках, с кепкой, повисшей на одном ухе. Он был похож на облезлого, больного щенка, и казалось, вот–вот он встряхнется как щенок, и от него фонтаном полетят брызги, — до того он вымок. Лицо его было перекошено от ужаса, глаза чуть не выпадали из орбит. — Там — в саду… я видел… Из окна кто–то упал… Здесь сейчас должен находиться Афанасьев. Я знаю, что это он упал. — Какое несчастье, какое несчастье… — Что такое! Кто упал? Шофер соскочил на землю. Сторож поднял фонарь, освещая лицо взволнованного Пайонка. Тот чуть не плакал. Очки его замутились от дождя. — Я ожидал в саду, за углом… Хотел поговорить с ним. Наша газета мне платит за это… Я слышал, как хрустнула его шея… Он мертв… мертв!.. Сторож, шофер и Пайонк кинулись в сад, храбро шагая по лужам. Фонарь дрожал в руках сторожа. Дождь струями стекал по стеклу. Желтое пятно прыгало по темным кустам и по лужам. ТРУП ПОД ОКНОМ. — Здесь! На мокрой куче щебня, у стены, лицом вниз лежало неподвижно распростертое тело. Шея была неестественно подвернута. Одна рука закинута за спину.