– Ше-е-е-ховцев, – задумчиво протянул Курнатовский, – Матвей Данилович, уж больно молод. По сути, мальчишка, как вы. Сидите, не вскипайте, – я усмехнулся, Курнатовский прав: пожалуй, мы с Матвеем одного возраста. Глядя на молодое, открытое лицо Шеховцева с наивным чубчиком белых волос, сложно поверить, что он был участником военных операций. – Так. Что имеем? Отец – помещик. В Добровольческую армию Шеховцев ушел из старшего класса гимназии. Рисковый, на мотоцикле ворвался прямо в центр захваченного города, попал в плен и бежал, опрокинув на землю и ударив кирпичом конвоира. Несколько дней пробирался к своим. В штабе не так давно, но со всеми дружен, всеми любим. Ну, вы его лучше меня знаете. – Не очень близко. Приятный малый. Любит прихвастнуть разве что. Знаете подробность его побега? Он ее забавно рассказывает. Отсиживался ночь в какой-то канаве, перепутав знамя корниловцев – кумачовое полотно с черной полосой – с другими красными флагами. Утром только разглядел точно, что это не большевики. – Да уж… Так, кто остался? Ну, чиновник по ведомству железнодорожных путей – Алексей Владимирович Беденко. Живет в номерах «Бристоль», не лучшая гостиница, скромен. Прибыл со всеми нужными документами, приказом. Сам я их не видел, но сведения точные, будьте уверены. Как мне дали понять, подробности его дел тут известны Льву Кирилловичу лучше, чем другим. Пропустив намек на ЛК, я поинтересовался: – Шеховцев рассказывал, и так, немного с похвальбой, что они с Беденко встречались еще раньше. – Да, во время наступления на Царицын и в такой… не идиллической обстановке. Вот и задумаешься: что Беденко там делал? Одни только мысли, фактов на этот счет нет. Засиделись мы до того, что деликатная Мария Алексеевна заглянула к нам и кивнула на часы. Решено было завтра пойти мне к ЛК и, во-первых, просить его разузнать о тексте телеграммы все, что возможно, а во-вторых, расспросить его обо всех участниках той ночи. – Я все-таки не оставлю без внимания слова Штрорма, порыщу в этом направлении. Но и вы там подробнее с ЛК потолкуйте, он знает явно больше, чем мне расскажут, – сказал на прощание Курнатовский. За его спиной Мария Алексеевна куталась в платок, держа лампу. Дом давно спал. Глава тринадцатая Ростов. Стрельба в гостинице Удивительно звонкий в холодном воздухе раздался выстрел, за ним – еще и еще один. Свистки. Крики: «В трамвай прыгнул, в трамвай!» Плюющийся искрами и осыпающий ими деревья трамвай прошел мимо нас и завернул за угол. Подъезд у гостиницы был освещен, как сцена. Разом напомнив мне плотную стаю воробьев, толпа у дверей качнулась и сгрудилась вокруг человека, лежащего на земле. – Пропустите, со мной врач! – ЛК уже энергично раздвигал толпу. Но я не успел даже попытаться оказать помощь. Нас очень быстро оттеснили какие-то военные. Впрочем, ЛК они, видимо, знали, с ним перебросились негромко парой слов. Раненого уносят. От гостиницы медленно отъехал автомобиль с черным верхом, навстречу нам из вестибюля бегут люди на улицу. Растерянный швейцар придерживает дверь и говорит всем и никому: «Ведь холодно, я повернулся дверь закрыть… холод не напускать». Прямо у входа ЛК ступает в широкую лужу – в ней бьются толстые серые рыбы, открывают рты. Выстрелов мы слышали три. Одна пуля, видимо, попала в окно, где выставлен аквариум с живой рыбой – ее выбирают себе на ужин гости ресторана гостиницы. От трещины стекло все разошлось, вода и рыба хлынули на пол. Швейцар неловко отодвигает рыб ногой подальше от выхода. По пути к номеру ЛК на лестнице нас окружило несколько человек с расспросами, мы отвечаем коротко и уже у номера сталкиваемся с Чекилевым. Это неожиданно: зачем он тут? Пальто Чекилева темное от тающего снега, значит, он здесь недавно. Не мог не слышать суматоху внизу и все-таки не спустился? Впрочем, причина визита объясняется – какое-то дело к ЛК. – Я жду вас, это крайне важно. – Не сейчас. Слышали выстрел? – Слышал крики и свистки. Но сейчас спокойного времени нет, так что не удивился. Так и не сказав, в чем заключалась суть его посещения, он ушел, но сейчас и не до него. ЛК то и дело звонит по телефону куда-то. Новостей, которых он ждет, пока нет. – Нужно все же поговорить с Чекилевым. Вообще, эта идея поселиться в гостинице мне уже не кажется удачной. Думал, буду избавлен здесь от всех вопросов быта. Но тут буквально проходной двор: стучат в любое время! И хорошо, если бы только по делу. Он раздраженно прошелся по комнате. – Без преувеличения, кто угодно свободно входит в номер. А кроме того, уверен, что местная обслуга, простите, роется в моих вещах! Конечно, я не держу здесь бумаг, но все же вещи часто не на месте. Доходит до глупости: сегодня вот не мог отыскать бритвенный прибор. Вообще, вещи, как чужие, не идут в руки. Стоит ли удивляться, что здесь стреляют? Здесь что угодно может быть. Надо бы съехать, но ведь некогда и некуда. Подождите, нужно принять лекарство. ЛК жил в этой гостинице всегда, когда бывал в городе. Несмотря на вспышку раздражения, на самом деле здесь он был избавлен от всех вопросов быта и даже больше: русские и иностранные газеты, электрическое освещение, первоклассный ресторан и, главное, телефон – все это предоставлялось гостям самым любезным образом, а обслуга не теряла присутствия духа даже в дни перестрелок на улицах. Из ванной послышалось приглушенное ругательство. ЛК вышел еще более раздосадованным, усы топорщатся, как у моржа на льдине (я видел в журнале «Вокруг света»). Однако смешное сравнение сразу вылетело у меня из головы – он плотно прижимал к руке испачканное полотенце. – Егор, дайте там чистый платок. Просто нужно прижать. – Сначала дайте осмотреть. Это что, порез? – Бритва почему-то в саквояже, в глубине. Да еще и открыта! Наткнулся рукой. Нет, в самом деле, прислуга переходит всякие границы! – Покажите! Думаю, стоит обработать йодом. – Оставьте вы свой саквояж, Егор, Бога ради! Медицинское вмешательство и госпитализация мне пока не требуются. Видно было, что он устал, рассеян и вообще дал немного слабины. Он был из тех, кто считает любую болезнь именно своей слабостью, и единственным лекарством, которое признавал, были некие французские патентованные пилюли. Их он принимал от болей в желудке. Но черт его знает, что там было намешано и откуда ЛК вообще их взял. Странно, но стрельба у гостиницы явно выбила его из колеи. Я забинтовал чистым платком глубокий порез, не слушая протестов. – Лев Кириллович, кто этот раненый? – Егор, все крайне серьезно – это атаман Рябоконь. Если он умрет, будет скандал, который грозит нам расколом. Ему давно приходят письма с угрозами, а сейчас уже не скупятся на энергичные меры – и вот перешли к делу. – От кого письма? Но ЛК, как часто бывало, говорил не то, что я хотел узнать, а то, что он считал нужным сказать. Я привык восстанавливать картину по обрывкам. Кое-что я знал и сам, хотя был увлечен работой и довольно долго не замечал революцию, пока она сама не заметила меня. С момента начала боев Добровольческая армия и казаки находились в осторожном союзе. Среди обеих сил были свои дружеские и враждующие группировки, и единодушно половина Добровольческой армии и все казаки ненавидели начальника штаба вооруженных сил. Я не смог бы сказать, за что, ведь я даже никогда его не видел. Тут же подвизались союзники, почти сразу же страны Антанты прислали своих представителей в Новочеркасск, столицу области Войска Донского. Атаман Рябоконь, в которого сегодня стреляли, – председатель Кубанской Рады. Он давно выступал за отделение и независимость Кубани и явно планировал при хорошем исходе отделить ее и возглавить. – Рябоконь в городе – для работы на конференции по созданию южнорусского союза. Он выступает за объединение всех борющихся сил, но только на словах. Объявить независимую республику – его давний план. И на это, по словам ЛК, у него были существенные средства. Делиться же ими для победы общего дела Рябоконь не собирался. Мне даже показалось, что невысказанной целью приглашения Рябоконя для работы на конференции был разговор о казне атамана, а вовсе не политические споры. – Еще до Февральской революции его подозревали в этом желании отделить Кубань, – продолжал ЛК, – и, когда он был в должности председателя правления Черноморско-Кубанской железной дороги, произвели у него и у всех подчиненных обыск, но прямых доказательств не нашли. Кстати пришлись намеки Курнатовского на возможную связь вежливого добродушного толстяка, чиновника Беденко с внутренней разведкой. В город Беденко приехал, получается, одновременно с этим атаманом. – Лев Кириллович, а этот Беденко, который тут вроде бы по линии железной дороги, а на самом деле – по другому ведомству, он как-то с этим связан? Но ЛК, не ответив, снова заговорил о другом. – Рябоконь – умный и решительный человек, пользуется широкой поддержкой. К чести его скажу, зимой его отряды без промедления пришли к нам на выручку, когда уж думали, что не удержим город. Но приносить жертвы в ожидании будущих перспектив атаман не готов. Опасается, что в итоге всей наградой казакам будут «барабаны, как при Екатерине», если можно так выразиться. Барабаны, да… – ЛК настучал короткий марш по подоконнику, посматривая на телефон. – Может, он и прав. Но сейчас не время для раскола. Раскол погубит все. К тому же Рябоконь собрал значительные финансовые средства. Очень значительные. Они вполне могут составить казну республики, о которой он мечтает. Но эти средства нужны сейчас, иначе не только никакой республики не будет, но и вообще ничего. Помощь союзников в вооружении, обмундировании ничтожна. Он этого не слышит. Не слышал… ЛК поднял и послушал телефонную трубку. – Не звонят. Узнать бы: что там? Позже мне придется уйти – важное дело. Если до тех пор не будет звонка, я попрошу вас быть тут. Я видел, что покушение на Рябоконя выбило его из колеи. Но мне не терпелось вернуться к обсуждению следствия, которое я в глубине души уже называл «моим», – пусть оно и не такое сенсационное, как это покушение на «золотого атамана». Ведь, собственно, в этом и состояла цель моего прихода, которую я не успел объяснить, столкнувшись с ЛК у гостиницы. Нужно было рассказать все и попросить помочь мне узнать, что за телеграмму последней принял убитый. Факты я старался излагать короче, но при этом не теряя общего рисунка. О том, что полиция не нашла следов взлома, и о моих выводах при осмотре тела. Лев Кириллович был очень взволнован и, обычно безукоризненно вежливый, отвлекался во время моего рассказа на телефон. Однако он внимательно выслушал неприятный, но единственно верный вывод, что возможный убийца – из числа тех, кто находился в штабе, как это ни невероятно. Телеграфиста он знал, или, по крайней мере, тот сумел не вызвать у него подозрений. Предстояло выяснить, кто имеет доступ к источникам морфия превосходного качества и как минимум мог знать, что Вареник приобретал для себя наркотик. – А эти пропавшие клише для печатания денег? – ЛК становился все внимательнее по мере моего рассказа, но продолжал посматривать на телефон. – Взяты для отвода глаз, более того, украденные клише найдены у ближайшей пристани. Вообще, если бы не спазм мышц мертвеца, то убийце и клише брать бы не пришлось. Поэтому так важна последняя телеграмма, которую принял телеграфист. – Хорошо, про телеграмму я для вас узнаю. Дайте мне имена тех, кто вызывает подозрения… Глухой, какой-то булькающий звонок прервал его. По репликам ЛК в телефонную трубку я понял, что сообщили: Рябоконь не ранен – убит. Не часто я видел ЛК таким взвинченным. Мне показалось, что он рассказывает больше, чем собирался. Итак, очень значительные средства готовились вывезти из страны. Речь шла о казне армии – атаман Рябоконь должен был вложить в нее и свою долю. По крайней мере, на это всерьез рассчитывали. – Сейчас план – объединить силы, это верно. Но главное – объединить и средства. Начистоту скажу: сейчас такие дни, что любой союз или невозможность союза станут решающими. Может так выйти, что эти деньги помогут нам отыграть победу. Если случится, что… В общем, вы сами все понимаете. Часть денег еще раньше удалось разместить в иностранных банках, есть бумаги на предъявителя. Но Рябоконь до последнего времени был против плана создания общего неприкосновенного запаса. Контрразведка получила сведения, что недоверчивый атаман еще в начале зимы, когда большевики готовились взять столицу Кубани, какие-то из ценностей приказал вывезти на подводах в горы. Сделано это было доверенными казаками. Упрямый человек. – И что, его убедили? – спрашивая, я осторожно подбирал слова. – Думайте, что говорите, Егор! – раздраженный ЛК даже повысил голос, затем добавил уже спокойнее: – Давайте о сути. Мы затеяли эту операцию по вывозу средств давно. Но все-таки не удалось соблюсти необходимую строжайшую секретность, особенно в то время, когда казалось, что мы проигрываем. Кроме того, здесь, несмотря на неясное положение власти, продолжают действовать германские агенты. Еще во время войны мы обратили внимание на две радиостанции в Таганроге. Личный состав там долго работал без цензурного наблюдения. Мы взяли под контроль ситуацию только после того, как сумели убедить начальника почтово-телеграфного округа помочь нам ознакомиться с переговорами и депешами. Разумеется, негласно. Но, боюсь, было слишком поздно. Во время немецкой оккупации здесь и вовсе… – ЛК на секунду запнулся. – В общем, некоторые из людей, которым мы доверяли, потеряли наше доверие. Если коротко, есть подсадная утка. Человек, который был определен работать на немцев для нас. Но в результате обманул и их и нас, исчез, а после и вовсе начал собственную игру. Теперь нет связи ни с Санкт-Петербургом, ни с Москвой, да и, в общем, никакой связи нет. Кто этот человек, мы не знаем. Но знаем, что он здесь. Объявиться должен был вместе с очередной переменой сил, под шумиху, когда все внимание было в страшной Сальской степи. Он помолчал. Видно, вспомнил гибель донской конницы зимой в этой пустой и мертвой равнине. Клубки вмерзлых в снег казаков и лошадей. – А может, и еще немного раньше, – снова продолжил ЛК, – но подозрений не вызывает, вполне возможно, еще и продолжает водить за нос своих германских друзей и пользуется их поддержкой. Это упалый зверь. – Упалый? Вы знаете, я не охотник. – Затаившийся, – ЛК был страстным охотником. – Это не хищник, скорее – крыса. Хитрый, умный, прячется он хорошо. Но главное, он знает о деньгах. Его цель – деньги. Наша цель – его взять. – Послушайте, Лев Кириллович, вы говорите, «зверь» может пользоваться поддержкой как двойной агент. А ведь убийца угостил телеграфиста смертельной дозой препарата отличного качества. Такого нет в наших аптеках, он – контрабандный немецкий. – Интересно… И даже более того. Спасибо вам за отчет. Позже у меня будут все полицейские протоколы, но важно было вас услышать. Я был благодарен ему за то, что он ясно дал понять, как мне доверяет: ни слова ЛК не сказал о том, что все рассказанное мне про атамана, деньги и появившуюся в штабе армии «крысу» должно остаться между нами. Когда я вышел на улицу, подъезд был уже чист и пуст, как ни в чем не бывало. Воздух, очень свежий, морозный, вынимал у людей и лошадей изо рта облачка пара. В небе, как ювелирное украшение, висел тонкий молодой месяц с привязанной звездой. Из-за угла нарастал звук, напоминающий аплодисменты в театре, – звук марширующих сапог. Действительно, вскоре из-за поворота вышел взвод в походной форме с холщовыми сумками за спиной. По золотым погонам можно было узнать офицеров. Они пошли по длинному бульвару, конец которого терялся в темноте. Ночью я почти не спал. Пытался объединить в схему все, что нам было известно. Начав работать в сыскном с Курнатовским, я решил вести записи по собственной системе о каждом деле, в котором удалось поучаствовать. Конечно, я мечтал о небольшом переносном фонографе – с его помощью записи бы велись быстрее. Но он был мне не по карману. Однако польза моих карандашных отчетов тоже была, а если бы кто-то случайный нашел их, то благодаря простому шифру мало что понял бы. Записи помогали не терять детали и тренировать память. Память была предметом моей злости – я крайне плохо запоминаю лица. Правда, в остальном память работает отлично. Я, например, и через несколько лет могу вспомнить маршрут или нужный дом. Это какая-то интересная особенность мозга – вот бы заняться ею, если найдется время и возможность! Но пока же я решил максимально отточить память на детали костюма, внешности, предметов. Упражнения придавали уверенности, что, встретив малознакомого человека, я не ошибусь. Для этого я использовал новую систему мнемотехники датчанина Отто. Итак. Телеграфист увлекался морфием, это несомненно. Но бедный Вареник вовсе не был заядлым морфинистом. Да и взять такую огромную дозу чистого лекарства ему было негде, но даже и взяв, зачем всю ее употреблять? Ведь это верное самоубийство. Видимо, я все-таки уснул ненадолго, потому что вдруг очнулся с отвратительным чувством и вспомнил, что мне приснилась рыба на полу, в луже воды, лицо у нее было человеческое, и оно широко улыбалось. От такого сна толку не было, но мне стало совсем не по себе, когда я понял, что именно меня разбудило.