– Если вы уверены, что можете бдительно сторожить, то я не возражаю против вашего предложения. Но вот что: имеете ли вы привычку проводить ночи с карабином в руках, лицом к лицу с опасностями? – Не беспокойтесь, – отвечал Кенет, улыбаясь, – этот карабин из Кентукки, и сам я из Кентукки. Если вы намерены бодрствовать ради безопасности вашей дочери, – продолжал он нерешительно, – то мы с Ником беремся караулить так бдительно, что недобрые соседи наверняка вас не потревожат. – Саул Вандер не сомкнет своих глаз всю ночь, – отвечал проводник, – сунься-ка неприятель, попадет он в руки человека, который хорошо знает его натуру и не раз водил отряды к жилищам бобров. – Верно, – сказал Ник, – ведь и я поднаторел в подобных передрягах. Нет ни одного камешка в реке Красной, которого я бы не заметил. Не мне ли известно, откуда выходит каждая капля этих вод? Не я ли спал на берегах всех потоков, несущих в нее свои воды, начиная от ручейка не шире носика чайника и заканчивая широкими реками? Осталось ли тут озеро, в котором я не ловил бы рыбы? Есть ли гора, на вершину которой я бы не взбирался? Назовите мне хотя бы одно местечко, где я не попадал в критические обстоятельства, где не раздавались бы выстрелы моего карабина. Покажите мне хоть одну травяную лужайку, где не паслась бы моя лошадь, назовите мне хоть одного хищника, за которым не бегала моя собака. Где та земля, истоптанная бизонами, за которыми я не охотился? Что касается краснокожих и тварей разных пород, не я ли знаю их так же хорошо, как и… дорогу пищи в мой рот. Ник остановился и посмотрел на небо, быстро тускневшее. – Все, что я говорил, совсем не ради хвастовства было сказано, понимаете ли? – колко сказал Саул Вандер. – О да, понимаю! – отвечал Ник. – Но когда дело идет о мужестве, тогда я уверенно могу встать вровень с любым, кто хоть раз в жизни носил ранец и заряжал ружье, ей-же-ей! Право так, и я ваш покорный слуга. – Видите ли, – сухо отвечал Саул, – я никогда не славился особенным искусством морочить людей баснями, но знавал некоторых фокусников, которые в этом искусстве гораздо талантливее, чем во всяком другом деле, понимаете ли? – Нет, не понимаю, – возразил Ник лукаво, – должен сознаться, что меня одолевает ужасная скука, когда то и дело говорят: понимаете ли это, понимаете ли другое, когда все тут непонятно! Что касается вашего намека на то, будто бы я годен только тары-бары разводить, так плевать мне на все эти намеки, хотя, – вдруг продолжил он, одумавшись, – не будь у нас дел поважнее, так из этого могли бы выйти страшно затруднительные обстоятельства. – Полноте, – поспешил вмешаться Кенет, – ну кто не знает, что вы храбрейшие из храбрых? По чести! Много стран обойдешь, а других таких охотников не найдешь, славных своей отвагой, опытных и закаленных. Все отдают вам должное. Но вот и ночь спустилась. Ну, в каких же местах вы поставите нас, Саул? – Выбирайте сами любое место, ведь я могу вполне положиться на вас, понимаете ли? – Да, уж это наверное понимаем, – проворчал Ник. Кенет уже осмотрелся и определил самое безопасное место: это был перелесок, покрытый частым кустарником, вьющимися растениями и высокой травой. Но он не сразу отправился туда, заметив, что Волк выглядывает из палатки Сильвины и наблюдает за его передвижением. Кенет сделал длинный крюк и, удостоверившись, что его не могут видеть, занял свою позицию. Тучи вскоре заволокли все небо и скрыли блеск мерцающих звезд, непроницаемый, черный саван ночи окутал стан охотников. Пронизывая темноту, зоркий взгляд Кенета стремился к палатке Сильвины. Долго стоял он, поглощенный мечтами любви, но, опасаясь, что они отвлекут его от дела, он стал расхаживать взад и вперед, прислушиваясь ко всем звукам леса и иногда поглаживая свой карабин, как верного друга, на которого можно положиться. Однако образ прелестной девушки преследовал его; напрасно он старался отогнать его, еще прекраснее и еще милее, он опять вырисовывался перед ним. И вот он невольно остановился и прислонился к дереву, чтобы думалось свободнее. Кенет не заметил, как пролетела значительная часть ночи. Вдруг какой-то шорох заставил его вздрогнуть, что-то блестящее сверкнуло перед глазами, кто-то попытался нанести ему удар, и холодная рука страха сжала его сердце. В мгновение ока Кенет отскочил и бросился на врага. Только сейчас он разглядел, что это Волк подкрался к нему с поднятым ножом. Айверсон ловко увернулся, избегая удара, и, крепко перехватив руку, готовую повторить попытку, не выпускал ее. Волк вырывался с таким же бешенством, как и ловкостью. Может быть, ему и удалось бы увернуться от Кенета, движениям которого сильно мешал карабин, но в эту минуту на индейца бросилась Напасть. – Потише, потише, мой добрый пес! – сказал Кенет, видя, что Напасть вцепилась в плечо юноши и стала немилосердно теребить его. Повинуясь его приказанию, собака выпустила добычу. Маленький индеец перенес свое поражение со стойкостью старого воина, закаленного в многолетних боях. – Изменник! – воскликнул Айверсон. – Не знаю, что удерживает мою руку и почему ты еще жив? Волк не отвечал и угрюмо смотрел на собаку. Кенет медленно вынул пистолет. – Ну, змееныш, что ты скажешь в свою защиту? – Ничего, – отвечал тот смело, – когда волк попадает в западню, он никогда не рассчитывает на жалость охотника. – Такова уж твоя порода! Но скажи мне, негодяй, чем я заслужил твою ненависть? После некоторого колебания мальчик ответил: – Волк долго был твоим другом. Он любил тебя, потому что чтил как храброго из храбрых. Теперь он ненавидит тебя за то, что ты влил яд в уши Восхода Солнца. У Волка был один друг, и этим другом была она. За нее он дал бы растерзать себя на мелкие куски, а ты – ты отвратил ее сердце от него! – Я имел причину на то, потому что слышал рычание волка, хотя и не знал, на кого он точит зубы. – Волк никогда не укусит ее, нет, только не ее! Произнося это, индеец гордо выпрямился, и глаза его засверкали, как раскаленные угли. – Учитывая то, что мне известно, – возразил Айверсон, – я не могу тебе поверить. Я мог выдать твои планы, однако не сделал этого. До этой ночи я сохранял тайну твоих проделок, которые стоили бы тебе жизни, если бы были раскрыты. В благодарность за это ты исподтишка поднял нож на меня. Если я размозжу тебе голову, то Саул Вандер только поблагодарит меня и скажет, что я прав. Молодой индеец гордо поднял голову и сказал: – Волк, как и любой индеец, – всегда желанная дичь для бледнолицых. Что ж, убей меня, если есть охота. Сейчас со мной легче справиться, чем потом, когда у меня отрастут зубы и когти. – Нет, паршивец, я и пальцем не коснусь волос на твоей голове. Пошел вон! Волк не пошевелился. С удивлением вытаращил он глаза на Кенета и как бы обдумывал, на что решиться. – Пошел вон! – повторил Кенет. Индеец повернулся, остановился, еще раз взглянул на Айверсона и, медленно отходя, вскоре скрылся в темноте. «Верен своей натуре, – раздумывал Айверсон, – в его сердце бушуют инстинкты. Мне стало жаль его молодости, и я пощадил его – может быть, безрассудно». Заметив, что собака Ника расположилась около него, усевшись на задних лапах, Кенет хотел ее погладить, но животное выразило свое неодобрение глухим рычанием. – И ты тоже верен своей натуре, – сказал он, – странный зверь! Спас мне жизнь и не хочет моей ласки! Однако не мне жаловаться на Напасть: слишком я обязан ей, чтобы ставить в укор внешнюю нелюдимость. Ах, Напасть, добрая Напасть! Ты поистине оригинальная собака оригинальнейшего хозяина, моего спасителя. Пускай имя твое звучит немного зловеще, но дела твои преисполнены добротой. Ты истинная напасть для моих врагов, но для меня – ты благодетельница. Никогда не забуду я тебя, добрая Напасть! В ответ на хвалебные речи собака не пошевелила и кончиком мохнатого хвоста, но посмотрела на Кенета с безмолвной и несколько подозрительной суровостью. – А, если ты не хочешь ни говорить, ни открывать свое сердце навстречу моему дружелюбию, так посмотри же, нет ли там признаков опасности, – сказал он, указывая ей на деревья. Повинуясь, Напасть мигом вскочила и бросилась в указанном направлении. Вскоре Кенет услыхал ее лай, каким она обыкновенно привлекала к себе внимание. Молодой человек бросился на зов и наткнулся на труп индейца, голова которого представляла страшное знамение присутствия таинственного истребителя. – Это выше всякого разумения! – воскликнул Кенет. Не успел он так воскликнуть, как вдруг послышался шорох и из глубокой тьмы раздался голос: – Где ты, друг Кенет! Ты что, спишь, стоя на часах? Молодой человек, к тебе приближаются язычники. Они, как черви, кишат вокруг лагеря. Если тебе дорога жизнь, садись на коня и улепетывай. – Трус! – закричал Кенет, узнав голос Авраама Гэмета. – Какая дерзость давать мне подобные советы! Неужели вы думаете, что я могу бежать, когда другие дерутся? – Поступай как знаешь, – отвечал квакер спокойно, – не мое дело обсуждать твои дела. Если у тебя есть охота проливать человеческую кровь, я не ответчик за тебя. Скоро раздастся вой краснокожих в этих мнимых пустынях. Они нападут на ваш жалкий отряд трое против одного… – Как ты это узнал? Где ты пропадал? – Теперь не до вопросов. Не теряй времени на пустые мелочи. Лучше поторопись к своим товарищам, если не хочешь отстать от них, – возразил Авраам с нетерпением. В ту же минуту Напасть яростно залаяла. – Вот и собака их чует, – заметил квакер. – И прекрасно! Она подаст сигнал тревоги в лагере. – Мимоходом я и сам потревожил охотников, потому что видел приближение филистимлян. Вставайте! – прокричал он. – Спешите в бой или спасайтесь бегством. – Бегу к ним! Но что же будет с вами? Ведь ваша религия запрещает вам драться? – Не тревожься за меня, друг Кенет, позаботься лучше о себе и о бедной красавице, ибо я боюсь, что до утренней зари дикари снимут с нее длинные волосы. – Что же вы стоите, как статуя, и не деретесь? – разозлился не на шутку Кенет. Воздух огласился зловещими, похожими на вой волков звуками. Затем послышался топот, словно стадо оленей устремилось на равнину. Вскоре топот сменился злобными воплями и лязгом оружия. – Спеши к палатке твоей избранницы! – закричал Гэ-мет. – Туда направлена атака краснокожих! Но Кенет не слышал уже этих слов, подскочив, как раненый лев, он ринулся в лагерь. Грохот перестрелки указывал, что битва началась. Со всех сторон слышались крики, стоны, проклятия. Свалка была ужасной. Над всем господствовал голос Саула Вандера. Пронзительный вопль поразил слух Кенета. Бросившись прямо к палатке Сильвины, он ринулся на окружавшую ее ватагу чудовищ в человеческих личинах. Ему смутно почудилось, что квакер не отставал от него, но мысли его были так поглощены опасностью, угрожавшей Сильвине, что ему было не до того, чтобы проверять этот факт. Он увидел красную руку, схватившую Сильвину за длинные распущенные волосы. Ярость загорелась в сердце Кенета. Удары карабина, которым Кенет орудовал, как дубиной, посыпались направо и налево. Он пробился к Сильвине и мигом свалил с ног схватившего ее за волосы черноногого. Но потрясение нервов, ужас свалки, освещавшейся только молниями сверкающего оружия, стоны раненых, хрип умирающих, запах крови и пороха, все это окончательно привело его в какое-то опьянение, и голова у него пошла кругом. С этой минуты Айверсон наносил удар за ударом, уже не сознавая, что делает и что происходит вокруг. Глава XIV Ворон Красной реки Как только Сильвина освободилась из рук краснокожего, она помчалась, как стрела. Ей все время чудились шаги преследующего ее дикаря, и она мчалась, не чувствуя ног под собой. Наконец силы ее иссякли, и она опустилась на землю. Сердце ее сильно билось, и она постаралась успокоиться и собраться с духом. Девушка не знала, где очутилась и на какое расстояние от лагеря убежала. Она чувствовала, что ей остается одно средство спасения – ей надо спрятаться где-нибудь, пока не наступит рассвет. К несчастью, она попала в низменное и болотистое место. Как ни легка она была, но ноги ее вязли в трясине, и в довершение ее несчастий яростно подул северный ветер. Сильвина опять встала и все шла, дрожа всем телом, пока наконец на восходе солнца не достигла сухой местности, поросшей роскошной травой. Взмокшая от усталости, она невольно опустилась на траву и вскоре крепко заснула, не думая об окружающих ее опасностях. Солнце стояло высоко, когда она проснулась. Она медленно открывала глаза, и ей показалось, что какие-то звездочки блеснули перед ней. Что это такое? Она была точно очарована какой-то непреодолимой силой. Еще не совсем очнувшись ото сна, Сильвина не могла в первую минуту определить, что это за явление. С каким-то необъяснимым удовольствием она любовалась этими блестящими звездочками. Но вдруг она вся содрогнулась, на лбу выступил холодный пот: она вглядывалась с таким удовольствием в чудовищную гремучую змею! Блестящие звездочки – это ее глаза! Свернувшись клубком, змея в упор смотрела на молодую девушку. Чтобы избавиться от этого ужасного, привлекающего внимание ощущения, Сильвина постаралась зажмуриться, но не смогла. Она хотела закричать, но голос замер в ее груди, и дыхание перехватило в горле. Ей хотелось пошевелиться, бежать… Но ноги отказывались ей повиноваться. Ужасные чары! Жестокое влечение! Удушающий сон, страшнее пробуждения! В ее ушах жужжала странная, расслабляющая, снотворная мелодия. Изо всех сил она молилась, чтобы Господь послал ей смерть прежде, чем эта отвратительная тварь закончит свое одуряющее воздействие. Она как бы ощутила холод скользкого тела, но внезапно перед ней промелькнула черная тень – словно прыгнула пантера. Звездочки исчезли, чарующее жужжание прекратилось, волшебная сила, сковывающая ее, исчезла. Сильвина вскочила на ноги с радостным возгласом, в ответ послышалось ласковое рычание Напасти, которая, сдавив шею змеи, трепала ее во все стороны и, точно кнутом, хлестала хвостом твари. Все еще под влиянием пережитого ужаса, Сильвина схватилась руками за голову, желая собраться с мыслями и осмыслить свое положение. Несколько успокоившись, она посмотрела на собаку с глубокой благодарностью. Напасть выпустила из зубов своего врага, предоставляя ему на свободе умирать. – Благородное животное, – проговорила Сильвина, гладя рукой голову собаки, которая, против обыкновения, не мешала ей. – Благородный друг! Ты можешь понять мою благодарность?