– Полный зал, – обвел рукой трапезную Тобиас. – Вот, все они видели то, как я этих двоих встретил, а также как они меня и этого бедного мальчика убить хотели. – Прекрасно, – судейский зевнул, не раскрывая рта. – Завтра сами приходите и пяток этих молодцев прихватите. Снимем показания, подготовим королю записку по этому поводу и, если все будет удачно, через месяцок он это дело рассмотрит. – Как же так? – расстроился дядюшка. – Король судебные дела рассматривает по вторникам, я знаю. Почему месяц? – Непросто это, – чиновник озадаченно нахмурил брови. – Есть некая очередь. Дело-то личное, не государственной важности, у него и ход другой. – Государственной, – заверил его дядюшка. – Государственной. Вы ко мне нынче на обед загляните, мы это обсудим. – Почему нет? – покладисто согласился чиновник. – Обед – это хорошо. Но только без вина. Печень, знаете ли, пошаливает. У дядюшки и впрямь все было на мази. Четверо крепышей в такой же серой судейской одежде, шустро надели на нас кандалы, освободили от остатков оружия, которое их начальник прихватил с собой, а после шустро повели на выход. – Что, вы тоже против нас будете свидетельствовать? – не удержавшись, спросил я у сестер Гарольда, которые так все это время и просидели молча. – Тоже любопытно глянуть, как нам руки-ноги рубить будут? Ответа не последовало. – Да какая вам разница? – без тени недовольства и даже как-то учтиво сказал мне судейский. – В Силистрии показания женщин судом не рассматриваются. Кто будет им верить, по крайней мере, находясь в здравом уме? За воротами нас поджидала черная карета с задернутыми шторками окнами и без каких-либо гербов на дверях. Нас шустро запихнули в нее, и она мигом тронулась с места. Глава шестая Что меня немного удивило – к нам никто не присоединился. В смысле – в карете кроме меня и Гарольда никого больше не было. У нас в Раймилле тоже подобные черные экипажи имелись, правда, немного по-другому выглядящие, но назначение у них было такое же – перевозка опасных преступников. И тех, что на корону злоумышляли, и тех, что попроще – убийц там, или грабителей. Как правило, везли их после оглашения приговора от тюрьмы до Веселой площади, где злодеи и заканчивали свои дни в петле или от топора палача. А здесь – ничего подобного. Нет, с каждой из сторон кареты на приступках имелось по дюжему молодцу в сером, и на козлах двое устроились, но это все не то. Вот у нас, помню, по четыре судейских прямо в карету набивалось. Сам видел не раз такое на Веселой площади – сначала слуги закона из экипажа вылезают, а уж потом преступник, цепями звеня, выбирается. Я-то на казни любил дома ходить. Нет, сам процесс мне не нравился, чего в нем хорошего? И потом – сейчас вон тот бедолага на эшафоте, а завтра, не приведи боги, ты сам. Подумать страшно. Но вот по чужим карманам шарить в то время, когда злодея жизни лишают, просто прекрасно. Все кричат, все ждут чужой смерти, а потому за своим добром следят не так внимательно, как обычно. Я как-то раз у одного благородного кошель таким образом стянул, так в нем аж два золотых оказалось, и еще серебра добрая пригоршня! Хотя, если честно, меня бы на Веселой площади казнить не стали, не стоит себе льстить. Мелковат я был для нее, не те грехи. Меня бы вообще казнить не стали. Скорее всего, продали на угольные копи, где всегда люди нужны. А что тут удивительного? Там работники мрут как мухи. А так все что-то да получают – король пару серебряков за мою шкуру, владельцы угольных копей нового работника, а я заслуженное наказание и непременную смерть лет через семь-восемь. Как свои легкие, от угольной пыли черные, выблюю, так и сдохну. А может, руки бы по локоть отрубили, такое у нас тоже в чести было. И живи дальше как знаешь. Но то дома. Зато здесь меня казнят как благородного – на площади, при стечении народа. Правда, непонятно за что, но это уже не столь важно. Если, конечно, до такой крайности дело дойдет. – Гарольд, – вкрадчиво сказал я. – Слушай, я как-то не очень понимаю – отчего нас никто особо не охраняет? – В смысле? – уточнил мрачный Монброн. – Ну вот смотри, – я кивком указал на дверь кареты со своей стороны. – Если со всей дури по ней ногой вдарить, то путь на волю будет свободен. Сломать, конечно, её не сломаю, но вон того громилу, что за ней стоит, сброшу на дорогу наверняка. Потом сам спрыгну – и лови меня. – Так-то оно так, – подтвердил Гарольд. – Да вот только что потом делать? Если ты бежишь от стражи, то, по сути, бежишь от королевского суда. Для простолюдина эти слова ничего не значат, а вот для нас с тобой честь суть наша жизнь. К тому же подобное несомненно докажет несуществующую вину. Раз бежал, значит преступник. А еще ты немедленно будешь объявлен вне закона, и с этого момента тебя может убить любой житель Силистрии. Более того – куча народа будет искать тебя как раз для того, чтобы прикончить, а после получить награду за твою голову. Королевскую награду, именную. – Даже так? – А то, – невесело рассмеялся Гарольд. – Ты не пожелал королевского правосудия, и это означает одно – недоверие к нашему славному монарху. Значит, не веришь ты в его справедливость и непогрешимость. Это оскорбление, которое смывается только твоей кровью. – Подытожим, – потер я переносицу, звякнув кандалами. – Если не бежать, то нас казнят. Если бежать – то убьют в ближайшее время. Знаешь, вариант с «бежать» все равно оставляет больший простор для фантазий. Может, и не поймают нас. Дадим о себе знать ребятам, найдем кузнеца, снимем цепи и быстро-быстро покинем город. А потом пускай ловят, не жалко. – Беги, – на полном серьезе заявил Гарольд. – Используй этот шанс. А я не могу. Не могу, понимаешь? Все и так паршиво, а это окончательно лишит меня шанса и на месть, и на все остальное. – Понимаю, – покивал я, в очередной раз поражаясь тому, как он продолжает цепляться за некие основы своего былого бытия, которые кроме него никому, похоже, и не нужны. – К тому же, никто не поручится за то, что твой дядюшка только этого и не ждет. Эта мысль мне пришла в голову еще тогда, когда нас усадили в карету. Мол – бегите, парни. И всем будет хорошо. Вам за Гранью, мне тут. – Запросто, – Гарольд усмехнулся. – Видал, какое Тобиас представление устроил? Со слезой, с кровопусканием. – Да кабы он один, – я закинул ноги на скамью напротив. – Ты только не обижайся, дружище, но братец у тебя еще та скотина. – Знаешь, я не хочу его оправдывать, – помолчав, сказал мне Гарольд. – Да и не стану, потому что нет в этом смысла. Но доля моей вины тут есть. – Тра-ля-ля, – скорчил рожицу я. – Слушай, давай обойдемся без вот этих вот тягостных размышлений и жалостливых признаний. Мы знакомы уже два года, и никогда ты себе подобных сомнений не позволял. Ты всегда верил в друзей, сталь и удачу, не сворачивал с намеченного пути и не жевал сопли, так не начинай превращаться невесть во что. Я и без того тебя в последнее время не узнаю, так много стало в тебе этой… Как ее… А! Сентиментальности. Хорошее слово, я его от Ворона узнал. – Ну-ну, – подбодрил меня Монброн. – Что еще? – Еще? – закусил удила я. – Слушай, что еще. Дядюшка Тобиас, по сути, объявил твоей семье войну, и Генрих переметнулся в его стан. Он предал родную кровь и выбрал другую сторону, не ту, на которой ты. Про сестер и мать говорить не стану ничего, они женщины, да и не моего ума это дело. А что до братца твоего – сволота он, вот и все. А какой разговор с такими людьми на войне, ты знаешь. И если я не прав, то можешь прямо сейчас плюнуть мне в лицо. – Не буду плевать, – с каким-то облегчением расхохотался Монброн. – Потому что ты прав. Во всем. Знаешь, я себя в последнее время ощущаю, как человек, который попал в густой туман, причем в знакомых ему местах. Вроде очертания везде привычные, но все какое-то чужое. Вот я бреду в этом тумане, натыкаюсь на углы там, где их не было, спотыкаюсь, дороги отыскать не могу. А я же еще и вас за собой веду. Одно дело самому голову на плаху положить, совсем другое еще и ваши с собой за компанию туда же пристроить. Что ты улыбаешься? Мне прошлого лета до конца дней хватит. Флоренс, между прочим, до сих пор снится. Придет под утро во сне, стоит, улыбается и молчит. Ни Ромул, ни Флик не приходят, а она – часто. – Это означает только одно – Ворон мало тебя нагружает работой, – назидательно произнес я. – Мне вот ничего не снится, сплю как убитый. – Ну, Аманда сказала, что я так взрослею, – возразил мне Гарольд. – Не поверишь, но перед отъездом из замка я с ней поделился своими мыслями. Случайно получилось, сам не ожидал. – Верю, что случайно. Нарочно с ней давно никто не разговаривает, – не удержался я. – Она всех от себя разогнала. – Ну да, характер у нее испортился невероятно, – признал мой друг. – Она и раньше была не подарок, а теперь… Кстати, я так и не понял, отчего это произошло. Не захотела она мне ничего рассказывать. – Да брось ты, – даже удивился я его непонятливости. – В папаше дело. Сначала она об этом не сильно задумывалась, а потом осознала, что к чему. Все-таки из принцесс в нищенки свалилась. – Ты слишком много общаешься с де Фюрьи, – укоризненно произнес Гарольд. – Как по мне, дело не в этом. Ну или не только в этом. Мне кажется, ты тут тоже замешан. – Стоп-стоп-стоп, – махнул руками я, брякнув при этом кандалами. – Давай меня сюда не приплетать. Поверь, я до последнего пытался сберечь то, что между нами было. Хотя, если честно, ничего особенного между нами и не было. Так… – Для тебя это «так», для нее что-то другое, большее. – Прекратили этот разговор, – потребовал я. – Мы сейчас осуждаем тебя, а не меня. А что до Аманды… Слушай, вот вернемся в замок, тогда о ней и поговорим. Если вернемся. – А чего меня осуждать? Все же верно. – Гарольд устроился на лавке поудобнее. – Ты назвал меня «тряпкой», я с тобой согласился. Жалко поздно. Надо было вас послушать, убить дядюшку, обстряпав это дело почище, и отправиться обратно в герцогства, к нашим друзьям. – Ну не то чтобы «тряпкой», – мне стало немного неловко. – И потом – ты действовал в каком-то смысле верно. Так оно и было, на самом деле. В голове моего друга не могло уложиться то, что кто-то посягнет на величие его фамилии, что кто-то из его семьи сможет предать родную кровь. Монброны Силистрийские всегда были первыми во всем, и Гарольд впитал это с молоком матери. Его дом в самом деле был его крепостью, в падение которой он никогда бы не поверил. Он и не верил до той поры, пока не увидел все своими глазами. – Верно, неверно… Какая теперь разница. – Монброн отогнул занавеску на окне, скрывавшую нас от зевак. – Почти приехали. Скажи, ты когда-нибудь думал о том, что твоя жизнь закончится на плахе или в петле? – А ты туда собрался? – изумился я. – Серьезно? На самом деле? – Да вот еще, – он пихнул мою ногу своей, и я облегченно вздохнул, увидев прежнего Гарольда, который никого и ничего не боится. – Это я так спрашиваю, из любопытства. А в тюрьме ты когда-нибудь бывал? – Нет, – ответил я. – Никогда. Что мне там делать? Я же не уличный воришка. Карета, скрипнув, остановилась, двери ее распахнулись. – Выходим по одному, – услышал я. – По сторонам не глазеть, рта не открывать, знаков никому не подавать. – Еще раз позволишь себе говорить с нами в таком тоне – и я тебя убью, – подал голос Монброн. – Не забывай, титулов нас пока никто не лишал и привилегий тоже. И почему оковы обычные? Мне по положению позолоченные положены. – Все так говорят поначалу, – сообщил нам судейский, с которым общался дядюшка Тобиас. Он тоже был здесь. – Все требуют почтения и привилегий. А потом плачут, как дети, и убеждают наших доблестных тюремщиков, что они совершенно другое имели в виду. Его слова поддержал дружный хохот, как видно, это была традиционная местная шутка. Я первым вылез из кареты и тут же зажмурился. После полумрака яркое солнце нестерпимо ударило в глаза. – Не вороти рожу от солнышка, – посоветовал мне кто-то. – Теперь тебе его до самой казни не видать. Смысл этих слов я понял довольно скоро, когда нас с Гарольдом привели в камеру. Надо заметить, что «Башня-на-Площади» была именно тем, что значилось в ее названии. Редко увидишь такое совпадение места и названия, которое его именует. Вот возьмем нашу раймилльскую «Веселую площадь». Если верить наименованию, так там народ должен веселиться. Канатоходцев смотреть, жонглеров, пиво пить, и так далее. Но – нет. Там казни проводят, какое уж тут веселье. Ну разве если только кого-то из казначейских колесуют или судейских, тут да, тут народ очень радовался. Здесь же одно совпадало с другим. Башня была высокая, с толстенными стенами, узкими лестницами внутри и крошечными камерами. И без окон. Я, по крайней мере, их не заметил. Из освещения только факелы, потрескивающие на стенах. Я слышал много легенд о том, как матерые воры умудрялись бежать из разных мест – и из тюрем, и с рудников. Большей частью это были, разумеется, сказки. Но даже в них не упоминались подобные места. Нет, один вариант мне сразу пришел в голову, но вот только и его мы использовать не смогли бы. Ни я, ни Гарольд не изучали магию разрушения. Есть такие заклинания, про них Ворон упоминал на занятиях. Да и при штурме Шлейцера кое-что из этого раздела практической магии я своими собственными глазами видел. Но где мы, и где магистры, что ее в ход пускали? – Радуйтесь, – сообщил нам мордатый верзила-тюремщик, остановившись у одной из дверей, и брякнул связкой ключей. – Вдвоем будете сидеть. Красота, простор! – Да уж. – Гарольд оглядел помещение, в котором практически все пространство было занято двумя узкими топчанами, придвинутыми к стенам. – Прямо бальная зала.