* * * Весь день светило яркое солнце, было безветренно и жарко. Вечером похолодало, подул ветер, небо затянуло тучами. А ночью по худой крыше заброшенного дома забарабанил дождь. Мишка сидел на мягких опилках в углу того, что раньше называлось чердачным помещением одноэтажного дома. Строению было не меньше сотни лет; последние жильцы давно его покинули, прихватив не только вещи, но и половицы, оконные стекла, электрические провода, розетки и выключатели… Здание насквозь провоняло человеческими испражнениями и выглядело настолько ветхим, что порой казалось, будто навались на него ветер сильным порывом, и рухнет оно со стоном и скрипом. Один из углов кто-то поджег, и он почернел, обуглился. В крыше зияли огромные дыры. Обхватив руками худые коленки, Мишка с тоской вспоминал обустроенный чердак Генкиного дома. Вспоминал его тепло и уют; вздыхал по хранившемуся в зеленом ящике запасу продуктов и папирос. На здешнем чердаке не было ничего, кроме холодного ветра и залетавших через дырявую крышу мелких капель ледяного дождя. В животе посасывало от неприятной пустоты. Раньше ему голодать не приходилось, более того, мама частенько баловала его всякими вкусными блюдами: молочным киселем, творожной запеканкой, клюквенным муссом, малиновым сорбетом, пирогом со сладкой черемухой… Он припомнил, как не любил борщ или отказывался от гречневой каши с молоком. Сейчас он умял бы за обе щеки и то, и другое. Да еще попросил бы добавки. Когда закончились деньги, он научился перебивать чувство голода табачным дымом. Бывало, выкурит возле узкого чердачного оконца «бычок» или даже целую папиросу и на время угомонит бурчащий от недовольства желудок. Сейчас в его карманах гулял такой же ветер, как и снаружи заброшенного дома. Ни куска хлеба, ни папирос, ни мелочи, чтобы затариться в магазине. Только фотографические карточки с голыми бабами да бронзовая спичечница со вставленным в нее коробком. Поежившись от холода и пронизывающего влагой сквозняка, Мишка отогнал мысли о жратве и постарался переключиться на что-нибудь другое. Для начала восстановил в памяти, как ему пришлось покидать обжитое на чердаке место… Он ушел оттуда через час после ареста Генки. Сначала долго сидел в кресле-качалке – раздавленный, потрясенный, напуганный. Размышлял, перебирал различные варианты. Наперед знал только одно: оставаться под крышей этого дома опасно. Едва стемнело, Мишка собрал нехитрые пожитки, тихо спустился в подъезд – и был таков. Людных мест, наподобие вокзалов, он избегал, поэтому первую ночь провел на лавке в небольшом сквере на углу Добровольческой и Трудовой. Ночь выдалась нервной: он просыпался от каждого шороха, от каждого дуновения легкого ветерка и шелеста листвы. Дважды вдоль сквера проезжали конные милицейские патрули. Мишка вздрагивал от громкого цокота копыт, скатывался с лавки, уползал ужом под кусты и тихонько лежал, затаив дыхание… Утром, злой и помятый, он дал себе слово, что на улице ночевать больше не станет, а найдет для этого надежное, спокойное место. И вот его занесло на чердак заброшенного дома под дырявую крышу. «Нет, здесь я тоже ночую в первый и последний раз, – забился он в самый угол и улегся на опилки. В углу было посуше, не так сильно сквозило. – Завтра прошвырнусь по сараям в глубине Дровяного переулка…» С этими мыслями младший Протасов провалился в сон. * * * Поспать удалось часа четыре. Сон из-за накопившейся усталости поначалу вышел крепким. Ближе к утру дождь прекратился, однако заметно похолодало. Просыпаясь от бившего его озноба и пытаясь согреться, Мишка все глубже закапывался в опилки. На некоторое время это помогло, но потом опилки попали под одежду, и началась другая напасть – неистово зачесалось все тело… Едва забрезжил рассвет, он вновь проснулся и вздрогнул. Под стеной дома, тяжело дыша и ломая кусты, кто-то пробежал. На несколько секунд вернулась тишина, и вдруг снова торопливые шаги по слякоти и лужам, голоса… – Где эта падла? Куда он рванул? – А я почем знаю? Кажись, туда! Вон, погляди, там кусты примяты!.. Голоса принадлежали взрослым парням, и намерения, судя по всему, у них были серьезные. «Если догонят – верняк убьют, – подумал Мишка. – Интересно, за кем это они в такую рань?..» Раннее происшествие стало коротким, как всплеск упавшего в воду камня, и юноша вскоре снова задремал. А спустя минуту его сердце едва не выпрыгнуло из груди от испуга. Кто-то вбежал в заброшенный дом и заметался по комнатам, разделенным печью и тонкой перегородкой из неструганых досок. Мозг младшего Протасова в аховых ситуациях всегда врубал полные обороты. Кто-то трусил, тушевался или вообще переставал соображать, кому-то требовалось хотя бы несколько секунд для осмысления. Мишка же всегда находил верное решение очень быстро. «Если беглеца здесь обнаружат и порежут, то не поздоровится и мне», – осторожно ступая по опилкам, он подошел к пролому. Рассвет понемногу окрасил небо, крыши городских построек, листву деревьев. Первый свет проник сквозь дыры и в заброшенный дом. Присев на корточки, Мишка заметил внизу мечущуюся фигуру. То ли мальчуган, то ли щуплый дедок – понять было сложно. – Эй, слышь! – негромко позвал Мишка. Незнакомец шарахнулся в сторону, словно ему в голову угодил кулак, и испуганно замычал: – Ы-и-и!.. – Да не бойся ты! Лезь сюда! Времени на раздумье не было, и незнакомец протянул руку. Он оказался на удивление легким, Мишке даже не пришлось сильно напрягаться. – Прячься! – подтолкнул он незнакомца в угол. Оба распластались на опилках и затихли… Вскоре послышались шаги и шорохи – внизу по комнатам кто-то ходил. Несколько раз вспыхивали спички, доносились приглушенные голоса. Потом неизвестные приблизились к пролому, опять посветили спичками, пошептались. После нескольких секунд возни над проломом медленно поднялась чья-то голова. Наблюдая за ней одним глазом, Протасов перестал дышать. Из-за недостатка освещения лица разглядеть он не сумел. Догадался лишь, что голова лысая и принадлежит немолодому мужику. Лет тридцати пяти – сорока. Поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, мужик осмотрел пространство под крышей и хриплым голосом произнес: – Опускай. Нет его тут… * * * – Ну что, Миха, еще по цыбарим? – Давай. Последний «бычок» вечером скурил. А ночью без толку искать – все под дождем промокло. – Верняк… Пацаны закурили по второй папиросе. – А ты давно тут кантуешься? – спросил только что спасенный паренек. – Первую ночь. – Тут же говном воняет. – Знаю. Самому противно. Не по вокзалам же шляться! Знакомец согласился: – Не, на бане (бан – вокзал, пристань) кантоваться не резон. Там сейчас мусоров с патрулями больше, чем блох у дворняги… Настоящего имени нового знакомца Мишка не знал. Амбал – так он представился, когда миновала опасность. Росту он был маленького, весил килограммов сорок, вот кто-то из воровского мира и пошутил, дав ему такую кличку. На вопросы, от кого убегал и почему, он деловито объяснил: «С пайзой (пайза – лысина), что чердак оглядывал, – анархист ( Анархист – бывший вор в законе, изгнанный из организованного сообщества за несоблюдение воровских норм.)Васька Швед. Он разок штопор (штопор – налет, вооружённый грабеж) затевал на Ордынке, а я там же ходил на особняк (ходить на особняк – воровать в одиночку). Короче, случился шухер – мой фраерок запел ( фраерок запел – крик одинокого о помощи) и поломал Шведу дело. За это Швед пообещал мне протаранить чичи» ( протаранить чичи – выколоть глаза). Протасов никогда не общался с шантрапой, однако кое-что из воровского жаргона знал и с горем пополам ухватил смысл рассказа. Правда, не вник в последнюю фразу про «чичи». – …Я вообще в людные местечки – ни ногой, – заверил Мишка. – Вот солнце чуток прогреет – пойду другой угол искать. Может, сарай какой разыщу или голубятню. – Верняк, так и надо. Я б тебя на Малую Андроновскую свел – там моя алюра ( алюра – девушка)проживает, – сказал Амбал, – да не могу. Ее папаша больно злой на меня… Солнце поднималось все выше, освещая вымытые дождем улицы посвежевшего города. Пацаны спустились с чердака, осторожно выбрались из заброшенного дома. Оглядываясь и прислушиваясь, прошли пустырем к Дровяному переулку. Тут решили попрощаться. – Ну, держи краба, – протянул руку Амбал, – ты, Миха, теперь мой корень. Тот пожал руку и, прежде чем направиться в свою сторону, спросил: – Слушай, а мелочи у тебя не найдется? Вопрос был необычным. Юный бандит нахмурился. – Я не просто так прошу, – поспешил объясниться Протасов. Вынув из кармана фотокарточки, он показал их новому приятелю. – Вот. Могу продать задешево. Амбал усмехнулся и принялся рассматривать голых женщин. – Старые. Затертые, – оценил он через минуту. – На трешке сойдемся? Цены после начала войны начали расти. Однако на три рубля можно было затариться ржаным хлебом и еще прикупить папирос. Мишка быстро согласился: