Москва; июль – август 1941 года Мишка не заметил, как пересек Таганскую и забрел в район Крестьянской Заставы. В себя он пришел только после грозного окрика мужика-старьевщика. Отскочив в сторону, юноша проводил взглядом телегу с запряженной в нее худой лошаденкой, плетущейся под перезвон колокольчиков. Старый возница, развалившись, лениво подергивал поводья. Позади него покачивался ворох барахла, в котором Мишка разглядел драную телогрейку и связанную шнурками пару сбитых ботинок. В начале века старик наверняка дорос до вершины кучерской иерархии, до так называемых «голубчиков» – лихих извозчиков, гонявших по Москве на статных рысаках в дорогих упряжках с колокольцами. А сегодня, по прошествии многих лет, он походил на «ванька» – представителя самых низов частных извозчиков. «Ваньки» приезжали в столицу из ближайших деревень на своих лошаденках и телегах, брали за извоз по тридцать копеек и обслуживали простых работяг, мастеровых, небогатых мещан и приказчиков. Остановившись, Протасов попытался понять, куда его занесла нелегкая. «Новодубровский переулок», – прочитал он табличку на угловом доме. Название заставило боязливо оглянуться по сторонам – в этом переулке проживали некоторые пацаны из «заставских», лютых врагов Мишкиной компании. И хоть с началом настоящей войны мальчишеские баталии поутихли, испытывать судьбу все равно не хотелось. Развернувшись, он быстрым шагом пошел обратно… На широкой Марксистской улице Мишка приметил хвост длинной очереди, выстроившейся в хлебный магазин. Сам того не замечая, он сбавил шаг, призадумался… В карманах опять гулял ветер. Помимо бронзовой спичечницы позвякивало несколько мелких монет, купить на которые можно было разве что спички или небольшой кулек дешевой махры. А ему хотелось жрать. Очень хотелось! Монеты он отобрал у двух малолетних пацанов, которых заметил вчера на Школьной улице. Догнал их, припугнул и заставил вывернуть карманы. Увы, улов оказался таким мелким, что денег не набралось даже на пачку папирос. Пришлось снова рыскать по тротуарам и собирать обмусоленные окурки. Как же он жалел, что продешевил, продавая фотокарточки голых баб! Ну почему он отдал их Амбалу за трешницу?! Ведь перед тем как расплатиться, тот достал из кармана несколько скомканных купюр. Помимо рублей и трешек там было несколько пятерок и даже червонец. А он согласился на такую малость… Те деньги закончились еще третьего дня, когда Мишка купил четвертинку ржаной буханки. Какой же она показалась вкусной! Он планировал съесть хлеб за гаражами, где облюбовал удобное местечко для ночлега. Но голод так одолевал, что через пару минут от той четвертинки не осталось и следа. Ни единой крошки. Поравнявшись с очередью, Протасов зачем-то спросил у пожилой тетки: – Вы последняя? – Я, сынок, – кивнула она. – Хлеба много привезли? – Говорят, дюжину лотков. Вот не знаю, хватит ли нам… За последние полуголодные дни Мишка узнал много нового. К примеру, подсчитал, сколько буханок хлеба умещается на деревянном лотке. Вот так же стоял в очереди перед распахнутыми магазинными дверями, ждал, когда грузчик перетаскает с машины лотки, и считал. Шестнадцать буханок формового хлеба. Ровно шестнадцать. Сегодня машина привезла в магазин на Марксистской дюжину лотков. Значит, всего… Он задумался, решая в уме задачку из начальных классов. Мозги от недоедания и плохого сна соображали туго. «Сто девяносто две, – наконец справился он. – В очереди человек сорок. Должно хватить, даже если на руки будут давать по три буханки». Мишка приободрился, но радость была недолгой. Что толку от расчетов, если мелочи не хватит даже на четвертинку? Он потоптался на месте, не зная, как поступить. Вздохнув, Мишка хотел было покинуть очередь, но позади вдруг кто-то проскрипел: – Последний? – Да, – обернулся он. К очереди неслышно подошел седой старик в очках. Поковыряв палкой асфальт, будто проверяя его на прочность, он занял место в хвосте. Потом вытянул из кармана помятый платок, снял очки и принялся протирать толстые стекла… Очередь продвигалась медленно. Каждые пару минут из дверей магазина спешно выходил счастливый покупатель, обнимая одну, две, а иной раз и три буханки темного хлеба. Вместе с очередью двигался и Мишка. И чем меньше оставалось до заветной двери, тем сильнее он злился на самого себя. Зачем он подошел к магазину? Зачем побеспокоил бабку и встал за ней? С какой целью шаг за шагом приближается он к прилавку? Протасов понимал, что совершает глупость, но поделать с собой ничего не мог. Чем ближе он подходил к магазину, тем сильнее и соблазнительнее становился запах свежеиспеченного хлеба. Воображение рисовало живую картинку: как он отламывает от буханки ломоть с хрустящей корочкой, как подносит его ко рту… Мишка вздыхал, давился тягучей слюной и упорно двигался вслед за бабкой… Оказавшись в магазине, он уже точно знал, что без хлеба отсюда не выйдет. Либо схватит с прилавка буханку и убежит, либо… Еще на улице его взгляд привлекла висевшая на бабкиной руке хозяйственная сумка. Старая дерматиновая сумка с облупившимися боками и истертыми до суровых нитей ручками. Ни молнии сверху, ни замков. Стоило выбрать подходящий момент, осторожно просунуть между ручек ладонь, нащупать бабкин кошелек и так же осторожно его вытащить. Обстановка была подходящей. Тесная утроба хлебного магазинчика освещалась единственной электрической лампочкой, висевшей аккурат над прилавком; еще немного света проникало через небольшое окошко, забранное ржавой решеткой. Тем не менее здесь было настолько темно, что едва различались хмурые лица покупателей. Очередь была плотной лишь до порога, а дальше разряжалась, и в самом магазине народу толкалось немного – человек пять или шесть. Регулировкой занималась сама продавщица. – Не набивайтесь, кому сказала! Самим же дышать здесь нечем! – изредка покрикивала она. Народ безропотно повиновался, волна нетерпеливых откатывала назад за порог. Дождавшись удобного момента, Протасов чуть повернул голову и осмотрелся. Очкастый старик топтался позади, за ним недавно нырнула в магазинную темень молодая женщина неприметной наружности. Она тоже не обращала внимания на молодого человека и упрямо пялилась на прилавок. «Пора», – решил Мишка и потянулся к бабкиной сумке… * * * Раньше ему уже приходилось красть, но только делалось это по-другому – не в присутствии хозяев, втихаря. К примеру, однажды они с Генкой украли из общего коридора коммунальной квартиры велосипед. Для кражи они выбрали удачное время: утром, когда большинство жителей квартиры разошлись по делам. В тот же день они продали велик на Волочаевской, за железной дорогой. В другой раз они вскрыли сарай в соседнем Пестовском переулке. Тогда разжились мешком картошки и столярным инструментом. Дело происходило ночью, сработали быстро и без шухера. Ни одна живая душа так и не догадалась, кто это сделал. Сегодня жизнь заставила лезть в сумку, висящую на руке хозяйки. И при большом стечении народа. От страха подрагивали коленки, а от волнения стали влажными ладони. Кошелек он нащупал. Тот лежал на самом дне пустой сумки. Мишка осторожно зажал его двумя пальцами и потащил… Добыча оказалась тяжеловатой – видать, вместо бумажных денег бабка таскала с собой одну мелочь. Скорее всего, торговала семечками на базаре или сидела на паперти возле церкви. Он почти вытащил свой улов. Матерчатый кошель с массивной металлической застежкой уже показался над сумкой – оставалось приподнять его чуть повыше и незаметно сунуть за пазуху. План дальнейших действий созрел в Мишкиной голове заранее. Сразу после кражи он намеревался предупредить стоявшего сзади старика, что на минуту отлучится. Сам же покинул бы магазин и скоренько нырнул за угол. А там ищи ветра в поле! Но все обернулось иначе. Когда кошелек окончательно покинул дерматиновую сумку, в запястье Протасова кто-то вцепился. Да как вцепился – мертвой хваткой! – Ты что же это, шельмец, вытворяешь? – проскрипел возмущенный мужской голос. «Дед!» – пронеслось в голове. Мишка рванулся было в сторону, но вторая дедовская рука ухватила его за воротник рубахи. По полу поскакали оторванные пуговицы. Бабка запричитала, народ отпрянул в стороны. Как показалось Мишке, все вокруг пришло в движение – не только люди, но и прилавок, стены, висевшая под потолком лампочка… – Кошель-то мой! Кошель! – закричала бабка, пока Протасова волокли к выходу из магазина. – Вы только поглядите на него! – визжала вслед другая тетка, помладше. – В милицию его немедля! – советовал инвалид на костылях. – Тама из него живо дурь-то вышибут!.. Оказавшись на улице среди людей, которые не видели момента кражи, Мишка решил давить на жалость и заканючил: – Отпустите! Я ничего не сделал! Чего вы ко мне привязались? Но где там! Разговор с воришками в Москве всегда был коротким. Тут же выискалась добровольная помощница – голосистая толстуха, повисшая на другой его руке. Какой-то доброхот подробно объяснял, как сподручнее – дворами – добраться до ближайшего РОМа. (РОМ – районный отдел милиции) Обалдевшего Мишку и впрямь поволокли к ближайшему двору. Он совершенно растерялся, обмяк и поплелся, не сопротивляясь. Грудь ходила ходуном, мутный взгляд бездумно скользил по округе, в голове рождались картинки одна страшнее другой. «Для чего я зашел в этот проклятый район? Зачем остановился около магазина? Почему занял очередь и полез к этой чертовой бабке?» – костерил он себя. Его тащили ко двору, вход в который находился справа от хлебного магазина. А слева от крыльца и людского скопления вдруг раздался громкий свист. Обычно так свистели пацаны, сунув в рот пальцы. Народ разом повернул головы к заклеенной старыми афишами тумбе. Возле нее стоял шалопай в широких штанах, в порванной рубахе и в кепке-малокозырочке. Жуя папиросный мундштук и нахально улыбаясь, он крикнул: – Чего рты раззявили? Там на углу Маяковского речную рыбу задешево дают! Мгновенно позабыв о незадачливом воришке, очередь взволновалась. В паре кварталов от хлебного действительно был рыбный магазин. Народ загудел, стал обсуждать новость. Мишка всего этого не слышал – уши словно заложило, заткнуло пробками. Завернули за угол. И тут в действительность его вернул сильный толчок. Встрепенувшись, он увидел, как висевший на его руке дед неловко взмахнул палкой и повалился наземь; по асфальту поскакали его очки. Голосистая толстуха взвизгнула и шарахнулась в сторону. Внезапно Протасов понял, что свободен, что на руках у него никто не виснет, никуда его не волокут. – Чего вывеску (вывеска – лицо) вытянул? – послышался знакомый голос. – Дергай за мной!.. Рядом, как из-под земли, вырос Амбал, за ним маячил плечистый парень – Мишкин ровесник. Амбал схватил дедову палку, разломал ее об колено, обломки забросил в кусты. А плечистый с разворота отвесил толстухе смачного пинка под зад. Взвыв от боли, та начала звать на помощь. Но троица пацанов уже неслась дворами в сторону Таганской… * * * – …Удачно мы тебя вырвали (вырвать – освободить задержанного, напав на конвой) – улыбался Амбал, шагая по тротуару Малой Андроновской. С момента неудавшейся кражи прошло минут десять, а Мишка все еще не верил в свое чудесное спасение. – Как ты вообще там оказался? – разводил он руками. – Случайно. Мы с корешами с Покровского вала топали. Марку там гнали (гнать марку – ездить на автобусе, с целью кражи у пассажиров-попутчиков). Глядим, у магазина буза… В компании с Амбалом были его дружки: светловолосый Степка-свисток – складный конопатый парнишка среднего роста и Чуваш – коренастый крепыш с простоватым крестьянским лицом и с фиксами из белого металла. Представляя их, Амбал коротко пояснил, что глазастый, быстрый и осторожный Степка всегда стоит на шухере, может вовремя предупредить или привлечь к себе внимание. Что тот и сделал залихватским свистом возле хлебного магазина. Чуваш ценился за бойцовские качества: был безрассудно смел, крепко стоял на ногах, мастерски орудовал кулаками, а при случае мог и «пощекотать перышком». Разметав возле магазина «конвой», пацаны несколько минут петляли бесконечными лабиринтами дворов между Марксистской и Таганской. Бежали так, что дыхание сбивалось на хрип. И только свернув на Андроновскую, перешли на шаг. Топали они на хату, где проживала девушка Амбала – Зойка. – А как же ее папаша, который злой на тебя? – припомнил недавний разговор Протасов.