Они помолчали. В окно смотрела серая сибирская ночь. В Сибири не бывает непроницаемо темных ночей, все ночи здесь – серые и полутемные. – Шахта «Поварниха» – это хорошо, – сказала наконец Елизавета. – Именно то, что нам нужно. – И что же вам нужно? – безучастно спросил Георгий. – Нужно – нам! – отчеканила Елизавета. – И мне, и еще некоторым людям, и тебе в том числе. А главное – Германии. – Давай обойдемся без лозунгов, – поморщился Георгий. – Говори конкретно. – Что ж, будем говорить конкретно, – согласилась Елизавета. – Итак, шахта «Поварниха». Единственная шахта в округе, которая добывает уголь коксующихся марок. Я правильно говорю? – Да, правильно, – удивленно произнес Георгий. – Но откуда ты знаешь? – Это неважно, – сказала Елизавета. – Гораздо важнее другое. А именно то, что рядом находится город Сталинск. Буквально в тридцати километрах. А в нем – крупнейший на всей неоккупированной территории металлургический комбинат. Как там вы называете его в просторечье? Кажется, КМК? – Да, – все так же недоумевая, произнес Георгий. Он пока не понимал, куда клонит Елизавета. – И что же? – А то, что он выплавляет сталь, – пояснила женщина. – Из которой советская промышленность делает танки, самолеты, пушки и снаряды, которые затем поступают на фронт и стреляют по германским войскам. И вот: шахта «Поварниха» добывает уголь коксующихся марок, который затем превращается в кокс, который, в свою очередь, служит топливом для металлургических печей на упомянутом комбинате. Я правильно воспроизвела технологическую цепочку? – Да… – А отсюда вывод. Не будет угля, добываемого на шахте «Поварниха», не будет кокса. Не будет кокса – остановятся печи. Остановятся печи – не будет стали. Не будет стали – не будет танков, самолетов и пушек. Не будет танков, самолетов и пушек – нечем будет стрелять по немецким солдатам. Нечем будет стрелять – немецкая армия одержит скорую победу. – Но… – растерянно произнес Георгий: до него наконец начал доходить смысл того, о чем так просто и логично рассуждала Елизавета. – Ликвидировать комбинат мы не можем, – вела далее Елизавета. – В крайнем случае, мы могли бы вывести из строя какой-нибудь цех. Но это ничего не даст, так как цехов на комбинате множество. Гораздо проще лишить комбинат кокса. То есть вывести из строя шахту «Поварниха». Да, конечно: на не занятой немецкими войсками территории есть и другие шахты, которые добывают такой уголь. Но все они – далеко, и потому доставлять оттуда уголь сложно. Нужны паровозы, нужно много вагонов, а их у вас нет. А мартеновские печи могут работать только при условии бесперебойной доставки топлива. И потому, если не станет шахты «Поварниха», комбинат непременно остановится. – И что… – заикнулся было Георгий, но не договорил. Он ощутил, что ему страшно. Вывести из строя «Поварниху» – он боялся о таком даже подумать! А еще страшнее ему казались слова Елизаветы. В них было все выверено, логично, четко. Действительно, если не станет шахты «Поварниха», то и металлургический комбинат, скорее всего, остановится или сможет работать наполовину, а то и на четверть своей мощности, а это тоже катастрофа. Не станет стали – не станет танков и пушек. Почти половины всех танков и пушек, которые выпускает советская оборонная промышленность на Кузнецком металлургическом комбинате. Это была официальная статистика, и эти цифры Георгий прекрасно знал. Да и запустить погаснувшие металлургические печи – дело непростое. На это нужно много времени, а где его взять, время? Идет война… Но, пожалуй, самое страшное для Георгия заключалось в том, что, скорее всего, ему каким-то образом придется участвовать в ликвидации «Поварнихи», той самой шахты, на которой он трудился. Ведь не зря же Елизавета завела с ним этот разговор! О, она никогда ничего не говорит зря! – И вот, – внимательно глядя на Георгия, продолжила Елизавета, – немецкая разведка разработала специальный план. Его название – «Черная свеча». – Как? – ошалело спросил Георгий. – «Черная свеча», – повторила Елизавета. – А что, подходящее название. Отчасти даже поэтическое. Бабах – и в небо взвился черный угольный столб. Совсем как поминальная свеча, только черная. Правда же красиво? Мы, немцы, понимаем толк в красоте. Георгий слушал Елизавету и лихорадочно соображал, как ему быть. Он прекрасно понимал, к каким последствиям приведет уничтожение шахты, если ее и впрямь уничтожат. Остановится Кузнецкий комбинат, в городе возникнет паника, а сколько людей погибнет? Ведь шахта работает круглосуточно, а это значит, что и днем, и ночью там находятся люди. Много людей! И ведь им не скажешь, чтобы они выходили из шахты, потому что она будет уничтожена! Значит, шахту придется уничтожать вместе с людьми – вот ведь какое дело! А что будет на фронте, если комбинат перестанет выпускать танки, самолеты, пушки и снаряды? А что будет с самим Георгием, если ему придется принять участие в уничтожении шахты? А ведь придется, коль уж Елизавета завела с ним столь откровенный и страшный разговор… – Ну-ну, – с покровительственными и ироничными нотками в голосе произнесла Елизавета, подошла к Георгию и положила ему руку на плечо. – Ну-ну… Зачем же так переживать? Война есть война. Для победы хороши все средства. И потом – что-то я не припомню, чтобы ты так уж сильно переживал, когда подарил Германии целых пять шахт там, в Сталино. А тут всего лишь одна шахта. В чем же дело? – Там было другое, – Георгий сжал ладонями виски. – А тут – люди… – Какие люди? – Разные… Которые работают в шахте… – И что же? – А то, что шахту придется уничтожать вместе с людьми. – И что же? – повторила вопрос Елизавета. На это Георгий не нашелся что сказать и лишь сильнее сжал голову ладонями. – Не надо останавливаться на полпути, – сказала Елизавета. – Тот, кто это делает, погибает. Побеждает тот, кто преодолевает весь путь. К тому же тебе самому не придется ничего делать. Почти ничего… – Это как? – взглянул на Елизавету Георгий. – Очень просто. Там все продумано досконально, – Елизавета указала рукой куда-то вдаль. – Каждому отведена своя роль. У тебя роль особая. – И какая же? – с недоверием взглянул на Елизавету Георгий. – Во-первых, ты должен решить, как лучше выполнить задачу… – начала Елизавета. – То есть уничтожить шахту «Поварниха»? – уточнил Георгий. – Именно так. Ты специалист, и ты должен это знать лучше нас. Во-вторых, собрать диверсионную группу из нескольких человек и доходчиво растолковать им задачу. Таким образом, они будут исполнителями, а ты остаешься в стороне. – И где же я найду таких людей? – устало и с отчаянием спросил Георгий. – Где хочешь, – равнодушно ответила Елизавета. – Главное, чтобы люди были надежные, ненавидящие советский режим. По нашим данным, таких людей в Кузбассе много. Но нужно три-четыре человека. Ведь есть же такие люди? Ссыльные, уголовники, да мало ли… – Может, и есть, – сказал Георгий. – Но только для чего им рисковать своей шкурой? Ради Германии? Плевать они хотели на Германию. – Тогда пообещай им что-нибудь другое, что им очень нужно. К чему они стремятся. Без чего не мыслят жизни. – Например? – с иронией спросил Георгий. – Для начала нужно найти человека и залезть к нему в душу, – сказала Елизавета. – А там – что этой душе будет нужно больше всего, то ей и обещай. – А если с вашей «Черной свечой» ничего не получится? – То есть? – недоуменно спросила Елизавета. – Ну не получится… Не удастся ликвидировать шахту… – Должно получиться, – жестко сказала женщина. – А если нет? – продолжал настаивать Георгий. – Будем искать второй способ уничтожения шахты, – сказала Елизавета. – Третий… Пока не достигнем результата. Германия возлагает на нас большие надежды. Парализовать работу предприятия, которое производит почти половину всего оружия для вражеской армии, – очень важное задание. Это почти залог победы. – Собрать группу диверсантов… – поморщился Георгий. – Легко сказать! Даже при всем при том, что подходящих людишек здесь и вправду хватает. А почему бы вашему Вилли самому не заняться этим делом? – У Вилли другая задача, – ответила Елизавета. – Догадываюсь, какая это задача… – Тем более, – бесстрастно произнесла женщина. – Ну а мне-то для чего все это нужно? – спросил Георгий нервно. – Что будет со мной? – Ты останешься жив, – ответила Елизавета. – Разве это малая цена? Кроме того, будут и другие награды. Германия не забывает своих верных помощников. Они опять замолчали. Полночь давно уже миновала, прозрачная сибирская ночь вот-вот должна была украситься первыми утренними проблесками. За окном слышались приглушенные звуки, обычные для шахтового города: завывали вентиляторы, нагнетающие в шахту воздух, перекликались гудки паровозов, гремело и скрежетало железо, раздавались людские голоса. Город жил напряженной, бессонной жизнью, трудился, изнемогал, выдавая на-гора уголь, столь нужный стране. – Задача понятна? – спросила Елизавета. – Или будут еще вопросы? – Когда нужно приступать? – не сразу спросил Георгий. – Как там у вас говорят? – усмехнулась Елизавета. – Вчера… – Понятно. И с чего начинать? – Для начала ты должен мне рассказать, как проще ликвидировать шахту. И обосновать, почему ты считаешь так, а не иначе. Когда ты можешь это сделать? – Мне надо подумать, – ответил Георгий. – Вопрос непростой. – Хорошо. Даю тебе срок до завтра. Вернее, – она покосилась в окно, – до сегодняшнего вечера. Потому что уже утро. Георгий также взглянул в окно. Вдалеке, за черным терриконом, алел краешек неба. Начинался новый день. Глава 11 Военный госпиталь в Новосибирске ничем, по сути, не отличался от других таких же госпиталей, разбросанных по всей территории страны, не занятой врагом. За одним исключением: сюда в основном привозили тяжелораненых бойцов, которые нуждались в долгом и серьезном лечении. Залечив раны, солдаты и офицеры представали перед врачебной комиссией, которая выносила стандартный вердикт: в связи с состоянием здоровья – на фронт больше ни ногой, отправляйтесь по домам, если есть такая возможность, а нет – куда хотите. Ибо что ты за боец, если у тебя нет ноги, руки или в миллиметре от сердца застрял осколок, который извлечь нет никакой возможности? Бойцы, конечно, протестовали, просились на фронт – если уж не на передовую, то хотя бы в обоз или в какую-нибудь тыловую часть, но врачи лишь устало отмахивались. Какой обоз, какая тыловая часть, если ты без ноги или с осколком в миллиметре от сердца? Бойцы матерились, со злобой и отчаяньем хлопали дверью, случалось, даже пытались затеять драку с несговорчивыми врачами, да только толку от того бывало мало. Редко-редко какой-нибудь солдатик после новосибирского госпиталя оставался в армии. Большинство бойцов списывались подчистую и отправлялись кто куда – домой, если родные края не были заняты врагом, или куда угодно, лишь бы приткнуться к какому-нибудь теплому углу. В таком положении оказался и старший лейтенант Федор Горюнов. Нет, руки-ноги у него были на месте, а вот что касаемо других частей тела… Четыре пули прошили его навылет, плюс тяжелый ушиб позвоночника, плюс осколком мины разворотило щеку. Со щекой бы ладно – зажило. Правда, остался глубокий рваный шрам, так ведь и со шрамом можно жить и воевать. То же самое касалось и позвоночника. «Похромаешь малость, поохаешь, походишь с палочкой, да и пройдет!» – сказали ему врачи. А вот относительно четырех пуль навылет – тут дело было сложнее. Две пули еще ничего – прошли как сквозь масло, а вот две другие – задели какие-то важные органы. Хотя, честно говоря, Федор особо и не ощущал, что внутри у него что-то такое серьезно задето. Ему было двадцать семь лет, а в таком возрасте, как известно, недуги исцеляются сами собою, по естественным природным причинам. Поэтому Федор осторожно надеялся, что, отлежав в госпитале, он все же сумеет упросить врачебную комиссию вернуть его на фронт, а не списывать со счетов как безнадежного инвалида. Но когда он заводил о том разговор с врачами, те лишь с сомнением вертели головами и разводили руками. Дескать, рано тебе, парень, строить планы, ты сначала до конца вылечись, а там поглядим. Не зря же тебя привезли в этот самый госпиталь. Легкораненых сюда не привозят, сам понимаешь. Слыша такие докторские речи, Федор мрачнел лицом и падал духом, но все же надежда оказаться вновь на фронте окончательно его не покидала. Да и считать себя безнадежным инвалидом в двадцать семь лет не хотелось. В таком возрасте даже сама мысль о подобном кажется противоестественной и невозможной. …Это случилось одним чудесным майским утром. В мире уже торжествовала весна, с легкими весенними облаками, цветом черемухи и теплым ветром, веявшим откуда-то со стороны реки Оби. Федор сидел в курилке и вместе с другими ранеными делился безрадостными предположительными соображениями о грядущей тыловой жизни. Как жить дальше – без руки, или без ноги, или с осколком в миллиметре от сердца? И что это за жизнь, если ты калека? Это была одна беда, а имелась еще и другая. Вот ты – калека, а другие сейчас воюют, бьют врага, мечтают дойти до Берлина… А ты уже и воевать не будешь, и Берлина тебе не видать, и вообще в твоей жизни пропадет всякий смысл. Ох, беда! Уж лучше бы погибнуть героической смертью, чем так-то…