Званые обеды принято начинать в половине второго и заканчивать вскоре после трех. «К половине четвертого я буду дома, а к четырем успею добраться до Национальной галереи, – размышляла Шарлотта. – Но боюсь, к тому времени он может уже уйти, и, даже если дождется, мне все равно придется почти сразу оставить его, чтобы явиться домой к чаю». Ей же не терпелось обсудить с ним убийство в Сараево. Интересно, как он его расценивает? Поэтому у нее не было ни малейшего желания обедать в обществе старой герцогини и… – Кто такой маркиз Чалфонт? – Ты же его знаешь! Это Фредди. Очень обаятельный молодой человек, ты не находишь? – Ах этот… Обаятельный? Я как-то не заметила. Можно написать записку на адрес в Камден-тауне и по пути к выходу оставить на столике в холле, чтобы лакей отнес ее на почту. Но Максим сказал, что не живет там постоянно, да и доставить записку к трем почта уже не успеет. – Что ж, приглядись к нему внимательнее сегодня, – продолжала мама. – Мне показалось, что он тобой совершенно очарован. – Кто? – Да Фредди же! Шарлотта, тебе следует обращать хотя бы немного внимания на молодых людей, проявляющих к тебе интерес. «Так вот почему ей так нужно затащить меня на этот обед!» – О, мама, это так нелепо! – Не вижу, что в этом нелепого, – уже с раздражением заметила Лидия. – Я едва обменялась с ним тремя общими фразами. – Вот и хорошо. Значит, ты его очаровала не одним лишь блеском ума. – О, я тебя умоляю… – Ну ладно, извини, что немного поддразниваю. А теперь иди и переоденься. Мне понравилось твое кремовое платье с коричневыми кружевами – оно тебе к лицу. Шарлотте ничего не оставалось, как сдаться и пойти к себе в спальню. «Наверное, мне должно льстить внимание Фредди, – думала она, стаскивая утреннее платье. – Но почему же никто из подобных ему молодых людей меня не интересует? Вероятно, я просто еще не готова ко всему этому. В моей голове и так тесно от разных мыслей. За завтраком папа сказал, что убийство эрцгерцога приведет к войне. Но предполагается, что девушку не должны занимать подобные разговоры. Они считают, что моей главной целью должна стать помолвка еще до конца первого же светского сезона. И Белинда, кажется, озабочена только этим. Однако не все девушки такие, как Белинда, – взять тех же суфражисток, к примеру». Она переоделась и спустилась вниз. Мама допивала бокал хереса, и они перебросились всего несколькими словами, прежде чем отправиться на Гровнор-сквер. Герцогиня была полноватой дамой сильно за шестьдесят. При взгляде на нее Шарлотте пришло в голову сравнение со старым кораблем, гнилой корпус которого покрыли снаружи свежим слоем краски. Обед превратился практически в девичник. «Если бы действие происходило в современной пьесе, – подумала Шарлотта, – среди персонажей непременно присутствовали бы поэт с горящим взором, сдержанный член кабинета министров, ассимилированный еврейский банкир, какой-нибудь кронпринц и по меньшей мере одна ослепительно красивая женщина». А на деле за столом у герцогини оказались только двое мужчин – Фредди и племянник хозяйки, член парламента от консервативной партии. Каждую из женщин представляли остальным как супругу такого-то или такого-то. При этом Шарлотта мысленно отметила для себя: «Если я когда-нибудь выйду замуж, то потребую, чтобы меня представляли лично, а не как жену своего мужа». Впрочем, для герцогини было бы весьма затруднительно собрать у себя мало-мальски интересную компанию – стольким людям она в свое время отказала от дома. В их число входили либералы любого толка, евреи, торговцы, актеры и актрисы, разведенные супруги и все те, кто на протяжении многих лет осмеливался оспаривать представления герцогини о добре и зле. Таким образом, круг ее друзей сузился до предела. Любимой темой разговора для герцогини были жалобы на то, что, по ее мнению, разрушало страну. Она находила для этого три главные причины: подрывные элементы в руководстве (Ллойд Джордж и Черчилль), воцарившаяся вульгарность (Дягилев и постимпрессионисты), а также немыслимые налоги (шиллинг и три пенса с каждого фунта). Но сегодня все это отошло на второй план по сравнению с гибелью эрцгерцога. Консервативный член палаты общин долго и нудно объяснял, почему никакой войны не будет. Жена посла какой-то южноамериканской страны тоном маленькой девочки, невыносимо раздражавшим Шарлотту, спросила: – Чего я никак не возьму в толк, так это зачем всяким там нигилистам нужно бросать бомбы и убивать людей? Герцогиня, разумеется, знала ответ на этот вопрос. Ее личный врач объяснил, что все суфражистки страдали нервным заболеванием, известным науке как истерия. Хозяйка делала отсюда вывод, что революционеры попросту больны мужским эквивалентом того же недуга. Шарлотта, в то утро прочитавшая «Таймс» от первой полосы до последней, не выдержала и сказала: – Но если подумать, то, быть может, сербам не нравится быть в угнетении у австрияков? Мама бросила на нее при этом выразительно мрачный взгляд, да и все остальные посмотрели как на умалишенную, но тут же, казалось, забыли ее реплику. С ней рядом сидел Фредди, чье круглое лицо неизменно лучилось беззаботной улыбкой. Склонившись поближе, он шепнул: – Ну вы даете… Надо же брякнуть такое! – А чем конкретно я всех шокировала? – спросила Шарлотта. – Я в том смысле… То есть можно подумать, будто вы оправдываете убийство эрцгерцога. – Но если бы Австрия вздумала захватить Англию, вы бы и сами не отказались застрелить эрцгерцога, не так ли? – Вы неподражаемы! – сказал Фредди. Шарлотта отвернулась. Но чем дальше, тем больше ощущала, что лишилась голоса, – ее слов никто не слышал. И это начало злить по-настоящему. Между тем герцогиня оседлала любимого конька. – Рабочий класс вконец обленился, – заявила она. А Шарлотта подумала: «И это говорит человек, который в своей жизни не работал ни дня!» – Представляете? – вещала герцогиня. – Я слышала, что теперь за каждым мастером ходит подмастерье и носит инструменты. Уж свои-то инструменты можно носить самому? – вопрошала она, пока слуга с серебряного подноса накладывал ей в тарелку вареный картофель. Приступая к третьему бокалу крепленого сладкого вина, она возмущалась, что пролетарии стали пить днем слишком много пива и потому не в состоянии нормально трудиться до вечера. – Простолюдины нынче избалованы до неприличия, – продолжала она, краем глаза наблюдая, как три лакея и две горничные убирают со стола посуду после третьей перемены блюд и подают четвертую. – Правительство совершенно напрасно ввело все эти пособия по безработице, медицинские страховки и пенсии. Только бедность позволяет держать низшие классы в покорности, а именно покорность и есть для них высшая добродетель, – подвела она черту, когда они покончили с едой, которой хватило бы рабочей семье из десяти человек на две недели. – Люди должны в этой жизни полагаться только на самих себя. – Едва она это произнесла, как подскочил дворецкий, помог ей выбраться из кресла и проводил, поддерживая, до гостиной. Шарлотта кипела от еле сдерживаемого гнева. И кто посмеет осуждать революционеров за то, что они стреляют в таких, как эта герцогиня? – Наша хозяйка – изумительный образец человека старой закалки, – сказал Фредди, подавая Шарлотте чашку кофе. – А по мне, так это самая омерзительная старуха, какую я когда-либо встречала! – ответила она. – Ш-ш-ш… – У Фредди от смущения забегали глазки. «По крайней мере теперь никто не скажет, что я с ним заигрываю», – подумала Шарлотта. Переносные часы на каминной полке мелодично пробили три раза. Шарлотта чувствовала себя как в тюрьме. Максим уже ждал ее на ступенях Национальной галереи. Ей нужно было во что бы то ни стало выбраться из дома герцогини. Не покидала мысль: «Зачем я трачу здесь время вместо того, чтобы общаться с умным и интересным человеком?» Член парламента объявил: – Прошу прощения, но мне пора возвращаться в палату общин. Его жена тут же встала, чтобы последовать за ним, и Шарлотта ухватилась за этот шанс. Она подошла к жене парламентария и тихо сказала: – У меня что-то голова разболелась. Не могла бы я уехать с вами? Наш дом как раз по пути отсюда к Вестминстеру. – Конечно, леди Шарлотта, – ответила та. Лидия разговаривала с герцогиней. Шарлотта вмешалась в их беседу и повторила историю с головной болью. – Я знаю, маме хочется побыть у вас еще, так что я поеду домой вместе с миссис Шекспир. И спасибо за чудесный обед, ваша милость. Герцогиня величественно кивнула. «А ловко я это провернула», – подумала довольная собой Шарлотта, выйдя из гостиной и спускаясь по лестнице. Кучеру Шекспиров она вручила карточку со своим адресом, добавив: – Нет необходимости заезжать во двор. Просто высадите меня у ворот. По пути она получила от миссис Шекспир ценный совет принять от головной боли столовую ложку лауданума. Кучер все сделал в точности, как ему велели, и в двадцать минут четвертого Шарлотта стояла на тротуаре рядом с собственным домом, дожидаясь, пока привезший ее экипаж скроется за поворотом. А потом развернулась и зашагала в сторону Трафальгарской площади. Едва перевалило за половину четвертого, а она уже взбегала по лестнице к входу в Национальную галерею. Максима нигде не было видно. Как жаль, если он уже ушел, и это после всех ее ухищрений! Но он вдруг появился из-за массивной колонны, словно затаился там в засаде, и Шарлотта так обрадовалась, что готова была расцеловать его. – Извините, что заставила себя ждать, – сказала она, пожимая ему руку. – Меня затащили на обед с жуткими людьми. – Раз уж вы здесь, это не имеет значения. Он улыбнулся, но чуть натянуто. Шарлотта подумала, что так приветствуют дантиста, когда приходят на прием, чтобы удалить зуб. Они вошли внутрь. Ей нравились прохлада и тишина музея с его стеклянными куполами, мраморными колоннами, серым камнем пола и бежевыми стенами, а главное – картины в ослепительном блеске цветовых гамм, красоты и страстей, переданных художниками. – Единственное, чему меня по-настоящему научили родители, – это разбираться в живописи, – сказала она. Он посмотрел на нее своими темными и печальными глазами. – Скоро начнется война. Из всех людей, которые сегодня обсуждали при ней такую возможность, только отец и Максим казались действительно взволнованными по этому поводу. – Папа говорит то же самое, но только я до сих пор не поняла почему. – Франция и Германия считают, что война может принести им большие дивиденды. А Россия, Англия и Австрия окажутся втянутыми в нее поневоле.