Он прошел через открытые ворота и пересек просторный двор. Он заметил цветы в окнах дома и подумал: «Все по-прежнему, Лидии всегда нужно было много цветов». Взбежав по ступенькам колоннады при входе, он потянул за шнур звонка. «Не исключено, что она вызовет полицию», – мелькнула в последний момент мысль. Уже через секунду слуга открыл дверь. Максим вошел. – Доброе утро, – сказал он. – Доброе утро, сэр, – отозвался слуга. «Похоже, у меня действительно вполне достойный вид». – Я хотел бы повидать графиню Уолден. У меня к ней дело чрезвычайной важности. Меня зовут Константин Дмитриевич Левин. Уверен, она помнит наши встречи в Петербурге. – Слушаюсь, сэр, Константин… Э-э? – Константин Дмитриевич Левин. Постойте, я дам вам свою визитную карточку. – Максим порылся в карманах плаща. – Вот досада! Не захватил из дома ни одной. – Я запомню, сэр. Константин Дмитрич Левин. – Верно. – Будьте любезны подождать здесь, сэр. Я узнаю, дома ли графиня. Максим кивнул, и слуга скрылся в глубине особняка. Глава шестая Бюро работы мастеров времен королевы Анны было для Лидии любимым предметом мебели в их лондонском доме. От почтенного двухсотлетнего возраста нисколько не потускнел черный лак, расписанный золотыми рисунками на китайские мотивы – с пагодами, плакучими ивами, островами и цветами. Передняя крышка опускалась, образуя удобный письменный стол и открывая за собой отделанные красным бархатом отделения для хранения писем и ящички для ручек и флаконов с чернилами. В основании бюро располагались ящики побольше, а верхняя его часть, находившаяся выше уровня глаз сидевшего, представляла собой книжный шкаф за зеркальными дверцами. В старинной блестящей поверхности отражался несколько искаженный интерьер утренней гостиной за спиной у Лидии. На столе перед ней лежало незаконченное письмо к сестре, матери Алекса, жившей в Санкт-Петербурге. Почерк у Лидии был мелкий и не слишком аккуратный. Она писала по-русски. Начав фразу: «Меня серьезно беспокоит настроение Шарлотты…» – Лидия отложила перо. Она сидела, глядя на затуманенное зеркало, и предавалась раздумьям. Пока начало сезона выдавалось богатым на события, но далеко не лучшим образом. После выходки суфражистки во дворце и нападения сумасшедшего в парке ей казалось, что больше никаких неприятностей не предвидится. И на несколько дней в жизни действительно воцарился порядок. Представление Шарлотты прошло более чем успешно. Алекса больше не было рядом, чтобы нарушать спокойствие Лидии. Он перебрался в отель «Савой» и перестал выходить в свет. Дебютный бал Белинды произвел самое приятное впечатление. В ту ночь Лидия забыла обо всех проблемах и веселилась от души. Она танцевала вальс, польку, тустеп, танго и даже теркитрот[18]. Ее партнерами успели побывать половина членов палаты лордов, несколько блестящих молодых людей, но лучшим из них все равно остался муж. Конечно, не много шика заключалось в том, чтобы так часто танцевать с собственным супругом, но Стивен выглядел столь ослепительно в белом галстуке и фраке, а танцевал настолько хорошо, что она, презрев условности, целиком отдалась удовольствию движения в такт с ним. Ее семейная жизнь, несомненно, вошла сейчас в одну из самых счастливых фаз. Но теперь, оглядываясь назад, Лидии уже казалось, что в этом нет ничего необычного – так происходило в разгар каждого сезона… А потом объявилась Энни, и все пошло прахом. Лидия, разумеется, помнила эту девушку как одну из горничных в Уолден-Холле, но лишь в общем ряду и смутно. В поместье таких огромных размеров запомнить каждого слугу практически невозможно: их было пятьдесят человек только непосредственно в доме, не считая многочисленных садовников и конюхов. Занятно, но не вся прислуга знала в лицо своих хозяев. С Лидией, например, случился однажды небольшой казус: в холле она остановила пробегавшую мимо служанку и спросила, у себя ли лорд Уолден. А в ответ услышала: «Сию секунду проверю, мадам. Как вас ему представить?» Но у Лидии, несомненно, остался в памяти тот день, когда экономка Уолден-Холла миссис Брейтуэйт пришла к ней и сообщила, что Энни придется уволить из-за беременности. Причем сама миссис Брейтуэйт слова «беременность» избегала, заявив просто, что горничная «перешла все границы приличий». И хозяйка поместья, и экономка были смущены, но не шокированы: с прислугой такое случалось прежде и будет случаться впредь. Служанку следовало немедленно изгнать – только так и можно было сохранить незапятнанной репутацию дома, – и, естественно, при подобных обстоятельствах ни о каких рекомендациях не могло быть и речи. Без «карахтеристики» бывшая горничная не могла пойти в услужение к другим людям, но она, как правило, и не нуждалась в работе, поскольку либо выходила замуж за отца ребенка, либо возвращалась домой к матери. Кроме того, по прошествии нескольких лет, поставив дитя на ноги, такая женщина вполне могла тихо вернуться на прежнюю службу, но уже в качестве прачки или судомойки, чтобы не попадаться на глаза хозяевам. Лидия предполагала, что именно так и сложится дальнейшая судьба Энни. Помнила она и о том, что юный помощник садовника неожиданно бросил свои обязанности и завербовался во флот, но эта информация привлекла ее внимание много позже, когда обнаружилось, как трудно найти мужчин для работы в саду за разумную плату. При этом никто не потрудился сообщить ей о связи между Энни и сбежавшим мальчишкой. «Нас нельзя назвать жестокими людьми, – думала Лидия. – Напротив, как работодатели мы весьма обходительны с прислугой. И все равно Шарлотта поставила беды, свалившиеся на Энни, в вину именно мне. Где она только всего этого набралась? Как она выразилась? «Я прекрасно знаю, что она сделала. И знаю с кем». Боже милостивый, кто научил ее девочку так разговаривать? Я посвятила всю жизнь, чтобы воспитать ее чистой, невинной, добропорядочной, то есть полной противоположностью себе самой. Но об этом лучше даже не вспоминать…» Она обмакнула кончик пера в чернильницу. Ей очень хотелось поделиться с сестрой своими переживаниями, но в письме это оказалось невероятно трудно сделать. Было бы трудно даже при разговоре с глазу на глаз, поняла вдруг она. Но больше всего ей хотелось поделиться своими мыслями с Шарлоттой. «Так почему же стоит мне сделать попытку сближения с дочерью, как я чувствую необходимость полностью контролировать ее и распоряжаться ею, словно домашний тиран?» – думала Лидия. Вошел Притчард. – К вам мистер Константин Дмитрич Левин, миледи. Лидия наморщила лоб. – Что-то не припоминаю такого. – Джентльмен утверждает, что у него к вам неотложное дело, миледи, и настаивает на знакомстве с вами по Петербургу. Притчард выглядел при этом не слишком убежденным. И Лидией тоже овладели сомнения. Впрочем, имя казалось знакомым. Время от времени в Лондоне ей наносили визиты русские, которых она прежде едва знала. Начинали они, как правило, с предложения доставить в Россию корреспонденцию, а заканчивали просьбой одолжить на обратную дорогу денег. Лидия почти никому не отказывала в небольшой помощи. – Хорошо, – сказала она. – Пригласите его сюда. Притчард вышел. Лидия еще раз обмакнула перо и написала: «Как поступить, когда твоей дочери всего восемнадцать, а она уже начинает проявлять излишнюю самостоятельность? Стивен говорит, что я чересчур волнуюсь по этому поводу, и мне бы хотелось…» «Я даже не могу толком обсудить это со Стивеном, – подумала она. – Он лишь бурчит в ответ что-то успокаивающее». Дверь открылась, и Притчард объявил: – Мистер Константин Дмитрич Левин! Лидия бросила через плечо по-английски: – Я освобожусь через минуту, мистер Левин. Она слышала, как дворецкий закрыл двери, и дописала: «…ему верить, но…» Она отложила перо и обернулась. – Как поживаешь, Лидия? – заговорил он по-русски. – О мой Бог! – прошептала она. Чувство было такое, словно что-то тяжелое и холодное легло ей на сердце, и стало трудно дышать. Перед ней стоял Максим. Такой же высокий и худощавый, в несвежем плаще и белом шарфе, держа в левой руке нелепую английскую шляпу. Но такой знакомый, словно они виделись только вчера. Его волосы были, как и прежде, длинными и черными, без проблеска седины. Все та же белая кожа, немного крючковатый и острый нос, широкий выразительный рот и мягкие, полные грусти глаза. – Извини, если напугал тебя, – сказал он. Лидия все еще не могла вымолвить ни слова. Ее захлестнула буря противоречивых эмоций: удивление, страх, радость, ужас, нежность и сильнейший шок. Она не сводила с него глаз. Он все-таки постарел. На лице появились морщины. Две новые глубокие складки прорезали щеки, устремленные вниз мелкие лучики обозначились в уголках изящно очерченных губ. Казалось, на лице отпечатались все пережитые им тяготы и боль. А вот в выражении лица ей померещилось нечто, чего в нем прежде не было, – намек на безжалостность или даже жестокость. Хотя, быть может, ей это только казалось. К тому же он выглядел крайне утомленным. Но и Максим внимательно вглядывался в нее. – Ты смотришься на редкость молодо, – с восхищенным удивлением произнес он. Она с трудом отвела взгляд. Сердце стучало, как барабан. Страх возобладал над прочими чувствами. «Вдруг Стивен внезапно вернется домой, войдет сюда и взглядом спросит: «Это еще кто такой?» – а я покраснею, смешаюсь, не найду что ответить, начну мямлить…» – Ну скажи же мне хоть что-нибудь, – услышала она голос Максима. И снова посмотрела на него. – Уходи, – сделав над собой усилие, произнесла она. – Нет. И Лидия тут же поняла, что у нее не хватит духу выгнать его. Она мельком посмотрела на колокольчик, которым вызывала Притчарда. И Максим улыбнулся, поняв, какая у нее мелькнула мысль. – Девятнадцать лет минуло, – проговорил он. – Ты постарел. – Ей хотелось, чтобы это прозвучало резко. – Да и ты изменилась. – А чего ты ожидал? – Сказать тебе, чего я ожидал? – спросил он. – Что ты придешь в ужас и не сразу признаешься самой себе, насколько счастлива вновь увидеть меня. Удивительным образом он всегда был способен заглянуть своими обманчиво грустными глазами прямо ей в душу. Какой смысл притворяться? Он знал о притворстве все, вспомнила она. И разобрался в ней, едва успев впервые увидеть. – И что же? – продолжал он. – Ты счастлива? – Но и напугана тоже, – ответила она, не сразу поняв, что призналась – да, она рада ему. – А ты? – поспешно спросила Лидия. – Что чувствуешь сейчас ты? – Я теперь вообще немногое способен чувствовать, – ответил он, скривив лицо в странной болезненной улыбке. И это выражение тоже было совершенно незнакомо ей по прежним временам. Но интуиция подсказывала, что он сейчас совершенно искренен. Он придвинул стул и сел с ней рядом. Конвульсивным движением она отпрянула. – Не бойся, я не причиню тебе боли, – сказал он. – Не причинишь боли? – Лидия вдруг рассмеялась, но в ее смехе преобладала горечь. – Да ты можешь запросто разрушить всю мою жизнь! – Как ты разрушила мою? – отозвался он, но затем нахмурился, словно сказал нечто, чего сам от себя не ожидал. – О, Макс! Это не была целиком моя вина! Он внезапно напрягся. В комнате повисло тягостное молчание. Он снова улыбнулся своей кривой улыбкой и спросил: – Так что же тогда произошло? Лидия заколебалась, но потом поняла, что все эти годы ей больше всего хотелось объясниться с ним. И она начала: