А потом еще какое-то время в ней настолько беспорядочно и бестолково бурлили чистые эмоции, что она не могла мыслить рационально. Но постепенно смятение улеглось, и осталось лишь одно чувство: облегчение, что она преодолела искус рассказать ему последнюю главу своей истории. Это был секрет, который она прятала глубоко внутри, и он порой причинял муки, как старый осколок шрапнели, навсегда оставшийся в затянувшейся уже ране. Но пусть все теперь будет так до самой ее смерти, решила она. Эту тайну она унесет с собой в могилу. Максим задержался в вестибюле, чтобы перед зеркалом надеть шляпу. Он оглядел свое отражение, и губы исказила злорадная ухмылка победителя. Но он сразу же сделал серьезное лицо и вышел на улицу под яркое полуденное солнце. До чего же она простодушна! Поверила в придуманную на ходу сказку про матроса-анархиста и без секундного колебания сообщила ему, где теперь Орлов. Как же хорошо знать, что он все еще обладает над ней полной властью! «Лидия вышла замуж за Уолдена только для того, чтобы спасти меня, – подумал он. – А я только что заставил ее предать мужа». Тем не менее эта встреча таила угрозу и для него самого. Слушая ее историю, глядя в лицо, он ощутил щемящую тоску, невыносимую печаль, от которой хотелось плакать. Однако прошло так много времени с тех пор, как он в последний раз плакал, что сам его организм, похоже, перестал вырабатывать слезы, и момент охватившей его слабости благополучно миновал. «Я не поддаюсь сентиментальным порывам, – напомнил он себе. – Я ей солгал, предал ее доверие, поцеловал, а потом сбежал. Я просто ее использовал – вот и все. Удача сопутствует мне сегодня. Хороший день для решения самой опасной задачи». Револьвера он лишился в парке, а значит, нуждался в другом оружии. Для убийства в номере гостиницы идеальным средством была бомба. Не понадобится даже точность попадания – где бы она ни разорвалась, убитыми окажутся все находившиеся в комнате. «А если у Орлова в апартаментах будет в этот момент сидеть Уолден, то получится даже лучше», – решил Максим. Он сразу понял, что это сделает Лидию косвенной соучастницей гибели собственного супруга. Итак, к делу? Он выбросил мысли о ней из головы и целиком сосредоточился на своих познаниях в химии. В одной из аптек Камден-тауна он купил четыре пинты концентрата самой распространенной кислоты. Кислоту ему продали в двух сосудах по две пинты в каждом, что обошлось в четыре шиллинга и пять пенсов, включая залоговую стоимость посуды, которую можно было сдать. Он принес бутыли домой и поставил на пол в своей подвальной комнате. Потом снова отправился в город и купил еще четыре пинты той же кислоты у другого аптекаря. Этот оказался любопытным и спросил, зачем она ему понадобилась. – Для чистки, – лаконично ответил Максим, не вызвав у хозяина аптеки никаких подозрений. В третьей аптеке он приобрел четыре пинты другой разновидности кислоты. Наконец, в последней точке им были куплены пинта чистого глицерина и стеклянный стержень в фут длиной. Пришлось потратить шестнадцать шиллингов и восемь пенсов, из которых четыре шиллинга и три пенса ему возместят, когда он вернет пустую тару. После этого у него останется чуть меньше трех фунтов. Поскольку химикаты покупались в разных местах, ни у кого из продавцов и мысли не возникло, что он собирается изготовить бомбу. Он одолжил у Бриджет самую большую миску, какая только нашлась у нее на кухне. – Собираешься испечь пирог? – поинтересовалась она. – Да, вроде того, – ответил Максим. – Только не взорви к чертовой матери весь дом, ладно? – Не взорву. Но она тем не менее на всякий случай провела остаток дня у соседки. Максим спустился вниз, снял пиджак, закатал рукава рубашки и вымыл руки. Потом поставил миску в раковину. Оглядел ряд крупных коричневых сосудов с плотно притертыми стеклянными пробками, стоявших на полу. Первая часть работы особой опасности не представляла. В миске Бриджет он смешал кислоты в пропорции два к одному, дождался, пока миска остынет, и слил смесь обратно в бутыли. Миску тщательно промыл, насухо вытер, поставил в раковину и вылил в нее глицерин. Раковина была снабжена резиновой затычкой на цепочке. Он пристроил затычку в сливное отверстие боком, чтобы лишь частично перекрыть сток. Открыл кран. Когда уровень воды в раковине почти достиг края миски, он прикрутил кран, но не до конца, а так, чтобы уравновесить поток воды из крана со стоком. Уровень воды теперь оставался постоянно высоким, но она не переливалась внутрь миски. При выполнении следующей стадии процесса погибло больше анархистов, чем от рук палачей царской охранки. Крайне осторожно он принялся добавлять смесь кислот к глицерину, медленно и постоянно помешивая содержимое миски стеклянным стержнем. В подвальной комнате стало душно. По временам над миской вдруг возникал язычок красновато-коричневого пара – признак того, что химическая реакция начинает выходить из-под контроля. Максим тут же прекращал добавлять кислоту, продолжая помешивать, пока проточная вода не охлаждала миску и не стабилизировала реакцию. После того как пары пропадали, он выжидал пару минут и возобновлял работу. Так погиб Илья, некстати вспомнилось ему, – стоя над раковиной в подвале и добавляя смесь кислот к глицерину. Вероятно, он оказался слишком нетерпелив. Но когда разгребли завалы, от Ильи не осталось ничего, что можно было бы похоронить. За окном незаметно наступил вечер. Стало чуть прохладнее, но Максим все равно беспрерывно потел. При этом рука его сохраняла твердость. С улицы доносились голоса детей, во что-то игравших и то и дело хором повторявших считалку: «Соль, горчица, уксус, перец, соль, горчица, уксус, перец». Жаль, негде раздобыть льда. И электричество бы тоже не помешало. Комната наполнилась кислотными парами. В горле щипало. Но смесь в миске оставалась прозрачной. Неожиданно в секундной галлюцинации ему явился образ обнаженной Лидии, вошедшей в его подвал с улыбкой на устах, а он велел ей убираться, потому что очень занят. «Соль, горчица, уксус, перец». Он слил содержимое последнего сосуда так же медленно и осторожно, как и первого. Все еще продолжая помешивать, он увеличил поток воды из крана, позволив ей перелиться внутрь миски. Затем аккуратно избавился от излишков кислот. Когда он закончил, в его распоряжении оказалась полная миска с нитроглицерином. Эта взрывчатая жидкость в двадцать раз мощнее пороха. Привести такую бомбу в действие можно с помощью бикфордова шнура, но особой надобности в нем нет. Она легко сдетонировала бы от обычной спички или даже тепла расположенного рядом камина. Максиму рассказывали об одном глупце, таскавшем флакон с нитроглицерином в нагрудном кармане, пока от телесного тепла бомба не сработала, убив на петербургской улице его самого, троих случайных прохожих и лошадь извозчика. Бутыль с нитроглицерином взорвется, если ее разбить, уронить на пол, потрясти или даже случайно резко дернуть рукой. Чрезвычайно бережно Максим опустил в миску чистую бутыль и дал ей медленно наполниться взрывчаткой. Затем плотно заткнул пробкой и протер, убедившись, что на стенках с внешней стороны нет ни капли, ни потека. Но некоторое количество нитроглицерина еще оставалось в миске. Разумеется, его ни в коем случае нельзя было просто слить в канализацию. Максим подошел к кровати и взял подушку. Ее набивка на ощупь казалась какими-то хлопковыми отходами. Он чуть надорвал подушку и вытащил немного наполнителя. Это были обрезки старой подстилки вперемешку с перьями. Он бросил все это в миску, и материал быстро вобрал в себя часть остатков нитроглицерина. Максим добавил еще, пока жидкость не впиталась полностью. Получившийся комок он завернул в газету. Это тоже бомба, но куда менее мощная и более стабильная, напоминающая динамит. На самом деле динамитом она и являлась. Чтобы взорвать ее, требовалось куда больше усилий. Например, можно поджечь газету, но это не давало никаких гарантий. За неимением бикфордова шнура запалом могла бы послужить бумажная трубочка для коктейлей, набитая порохом. Но Максим, собственно, и не собирался пускать динамит в дело. Для его миссии требовалось нечто более мощное и надежное. На всякий случай он еще раз вымыл и высушил миску. Потом заткнул раковину, наполнил водой и осторожно поставил туда сосуд с нитроглицерином, чтобы держать его в холоде. Поднявшись наверх, он вернул миску хозяйке. Снова спустившись в подвал, он посмотрел на стоявшую в раковине бомбу. И подумал: «А ведь мне не было страшно. За несколько часов, ушедших на работу, я ни разу не испугался за свою жизнь. Значит, страх мне неведом по-прежнему». Это ощущение отозвалось восторгом во всем его существе. И он отправился в отель «Савой» на разведку. Глава седьмая От Уолдена не укрылось, что и Лидия, и Шарлотта за чаем были как-то необычайно тихи. Да он и сам пребывал в глубокой задумчивости, и разговор за столом почти не клеился. Переодевшись к ужину, он уселся в гостиной, попивая херес в ожидании, когда спустятся жена и дочь. В этот вечер они были приглашены семейством Понтадариви. День выдался теплый, и вообще, это лето отличалось хорошей погодой, хотя едва ли могло считаться удачным во всех прочих отношениях. Заперев Алекса в стенах «Савоя», он нисколько не ускорил процесса переговоров. Алекс у всех вызывал симпатии как симпатичный котенок, но у этого зверька оказались на удивление острые зубки. Уолден изложил ему свое контрпредложение по поводу свободного выхода из Черного моря в Средиземное для судов под всеми флагами. На что Алекс без обиняков заявил, что этого недостаточно, поскольку во время войны, когда проливы обретут жизненно важное значение, ни Британия, ни Россия при всем желании не смогут помешать туркам перекрыть их. Россия добивалась не только права свободного прохода, но и полномочий применить силу, чтобы это право отстоять. Между тем, пока Уолден и Алекс вели спор о том, каким образом России получить такие полномочия, Германия завершила работы по расширению Кильского канала – стратегически важный проект, позволявший их военно-морским судам беспрепятственно покидать театр военных действий в Северном море и укрываться в спокойных водах Балтийского. Кроме того, германский золотой запас продолжал увеличиваться за счет тех же самых финансовых операций, о которых Уолдену еще в мае поведал Черчилль. Германия была как никогда хорошо подготовлена к началу войны, и буквально с каждым днем необходимость заключения англо-русского договора становилась все более насущной. Но у Алекса оказались крепкие нервы, и он не торопился идти на уступки. И по мере того как Уолден получал информацию о Германии – ее промышленности, правительстве, вооруженных силах, природных ресурсах, – его все больше волновало, что эта страна в перспективе вполне способна занять место Великобритании как наиболее могущественной державы. Правда, лично его мало беспокоило, какое место занимает Великобритания в мире: первое, второе или девятое. Важно было лишь сохранить независимость. Он любил свою страну и гордился ею. Английская промышленность давала рабочие места миллионам людей, английская демократия считалась образцом для подражания. Население становилось все более образованным, а в результате все большее число граждан получали право голоса. Даже женщины его рано или поздно получат, особенно если перестанут швырять камни в окна. Он любил английские поля и холмы, оперу и мюзик-холлы, хаотичный блеск столицы и замедленный, расслабленный ритм сельской жизни. Он гордился английскими изобретателями, драматургами, бизнесменами и ремесленниками. В целом Англия была чертовски хорошим местом для жизни, и никакому дубиноголовому пруссаку не позволят его изгадить. По крайней мере сам Уолден сделает для этого все от него зависящее. Но в последнее время его все больше тревожила мысль, так ли много он может сделать, как ему представлялось прежде. Насколько хорошо понимает он современную Англию, в которой существовали теперь анархисты и суфражистки, которой управляли молодые нахалы вроде Черчилля и Ллойда Джорджа, священные основы которой расшатывали такие нарождавшиеся силы, как лейбористская партия и набиравшие на глазах влияние профсоюзы? Внешне тон вроде бы по-прежнему задавали такие, как Уолден – их жены считались сливками светского общества, а сами они опорой истеблишмента, – но страна все более уходила из-под контроля аристократии. И порой осознание этого вызывало у Уолдена приступы глубокой депрессии. Вошла Шарлотта, своим появлением словно напоминая ему – политика не единственная сфера, где он утрачивал роль лидера. Она так и не сменила платье, в котором пила чай. – Нам скоро пора ехать, – напомнил ей отец. – Я, с твоего позволения, хотела бы остаться дома, – сказала она. – Что-то голова разболелась. – Но ты останешься на ужин без горячего, если сейчас же не предупредишь повариху. – Обойдусь. Мне принесут чего-нибудь перекусить прямо в спальню. – Ты действительно бледненькая. Выпей глоток хереса. Он возбуждает аппетит. – Пожалуй. Она села, отец налил ей вино в бокал и подал со словами: – Между прочим, у Энни теперь есть работа и жилье. – Рада слышать, – холодно отреагировала дочь. Он тяжело вздохнул и продолжил: