– Не углядел, как она влезла, тебе и отвечать. Самоваров почувствовал неловкость – ведь именно его, а не Сахарова нагло оттеснила кошка, входя в квартиру. И он ее не остановил! С порога кошка рысцой побежала по длинному коридору и скрылась неизвестно где. Похоже, она ориентировалась на голос Лепса, который лился из какой-то дальней комнаты. Сахаров и Лида прислушались, Самоваров замер рядом. Издали до них донесся деликатный звон, будто кто-то ставил чашку на блюдечко. – Она на кухне! У меня там холодец! – вскричала Лида и двинулась по коридору так резво, как позволяло ее плоскостопие. Юрий Валерьевич кинулся вслед за ней, Самоваров остался в холле. Из кухни послышались крики, проклятия, металлический лязг и грохот упавшего табурета. Наконец Сахаров вернулся. Побелевшими от усилий пальцами он держал за шкирку чумазую кошку с черным пятном на морде. Лишенная холодца, кошка разочарованно выла. Она изгибалась в руке Юрия Валерьевича и когтями задних лап пыталась вспороть его щеку. Лида шла сзади и мстительно ухмылялась. – Через день такая коррида, – проходя мимо Самоварова, пожаловался Юрий Валерьевич. – А ты ушами не хлопай! – веско заметила Лида. – Вечно откроешь дверь нарастапашку и ползешь еле-еле. Тут не только кошка, тут верблюд влезет. Говоря последние слова, она недобро глянула своими темными очами на Самоварова. Особенно ей не понравился пакет с продуктами в его руках. Сахаров приоткрыл входную дверь и забросил кошку далеко в сумрак подъезда. – Теперь ко мне, Николай Алексеевич! – сказал он и достал еще один длинный ключ. Комната Сахарова, вторая по коридору, казалась довольно просторной – может быть, потому, что в ней было мало мебели. Стояли здесь лишь кухонный стол с пластиковой крышкой, тахта, комод да два поцарапанных стула. Осенний свет всласть заливал и золотил эти скромные предметы. Шторы ему не мешали – Сахаров не держал никаких штор. Зато толстые стены делали неотвязный голос Лепса еле слышным – он будто просачивался из другой жизни, извне, подобно водопроводной протечке (на стене у Сахарова как раз красовались недавние ржавые разводы). Все это Самоваров приметил не сразу. Первым делом он поискал глазами Лансере. На комоде у Юрия Валерьевича в самом деле красовалась бронзовая статуэтка. Но это был не Лансере – никаких казаков, аргамаков и скачущих борзых. Изящная бронзовая женщина стояла на одной ножке, другую отставив в сторону. Головку с синими эмалевыми волосами она повернула в профиль, руки подняла ладошками вверх. Самоваров потерял дар речи, хотя про себя возопил: «Разрази меня гром, если это не Чипарус!» – Что, нравится? Отдам недорого, – обрадовался Юрий Валерьевич; он застелил стол газетой, разложил покупки и уже резал колбасу. – Хорошая скульптурка! Жена моя первая, Нинель, привезла из Минеральных Вод; она там отдыхала по курсовке. Самоваров поднял глаза на стену, где теснились всевозможные картинки, приклеенные к обоям скотчем. Были тут и черно-белые фотографии, на которых рядами стояли какие-то люди в пиджаках, и календарь за прошлый год с котятами в корзинке, и Алла Пугачева, поющая в тюльпан, и пара разворотов из «Плейбоя» с блондинками в одних трусиках. Среди этой белиберды, выступая над всем прочим толщиной золоченых рам, рядком висели два пейзажа, совсем маленькие, в ладонь, писанные фантастически тонко. Так как от изумления Самоваров до сих пор не сумел закрыть рот, Юрий Валерьевич подошел к своему иконостасу, оглядел его с гордостью и сказал: – Ага? И вас прошибло? Я же говорил: и вы бы не устояли, хоть вы моложе. А каково было мне в мои шестьдесят два? Вот я и прописал и ее, и стервеца… – Вы о чем? – не понял Самоваров. – Не хитрите! Вижу, вижу, как вы сразу в Галкину фотку уткнулись! Самоваров отвел глаза от пейзажей и только тогда заметил цветной снимок толстоносой и толстогубой блондинки. Сахаров торжествовал: – Хороша чертовка, а? Потекли слюнки? Я сперва эту фотку порвать хотел, а потом сюда прилепил. Можно теперь подойти и плюнуть в ее бесстыжие глаза. Я уже много раз так делал, когда настроение ни к черту или соседи достанут. Верное средство от депрессии. – А эти картины вам тоже от Нинель достались? – спросил Самоваров, указывая на маленькие пейзажи. – Ну да, – не моргнув глазом сказал Сахаров. – Она их из Крыма привезла. Такие в Гурзуфе на рынке продаются. Эти-то на деревяшке нарисованы, а есть на булыжниках. Нинель, конечно, хотела сперва картинку на булыжнике купить, это оригинальнее, но потом подумала, трудно везти будет – у нее чемодан был тяжеленный да ящик слив в придачу. В Гурзуфе, знаете ли, сливы необыкновенные! – Значит, ваша покойная супруга привозила ценные сувениры из отпуска? – Всегда! Например, забавную штучку в Трускавце купила. Да где же она? Сейчас отыщу! Сахаров стал рыться в куче всякой всячины, скопившейся на крышке комода. Некоторые предметы играли здесь декоративную роль, поскольку были бесполезны, – вазы, папки с грамотами, фотоальбомы, пластмассовые подсолнухи. Другие еще могли пригодиться в быту, и таких было больше – старые выключатели, дрель, кофемолка, кисти для побелки. Юрий Валерьевич выудил из груды своих сокровищ небольшую коробочку и показал Самоварову. Тот понемногу стал приходить в себя от увиденного, но снова обомлел: он увидел сапфирно-синюю эмалевую табакерку с портретом императора Николая Александровича. Портрет был обрамлен бриллиантами. – Это царь, – со знанием дела пояснил Сахаров. – Сейчас модно! Раньше с Горбачевым сувениры делали, а теперь с царем. Хорошая вещь, и возьму с вас недорого. Будете тут флешку держать. Самоваров осторожно взял табакерку, повертел в руках. Внутри изящной вещицы постукивало что-то небольшое. – Не открывается что-то футлярчик, – сказал Юрий Валерьевич. – Я пробовал, да не вышло. Чего вы хотите – гуцулы делали. Кустари, халтура! Но я сейчас возьму напильник и шило… – Не надо! – остановил его Самоваров. – А что там внутри, вы хоть знаете? – Конечно знаю. Нинель туда свой значок положила. – Какой значок? – Об окончании политехнического института. Так что, вы и футлярчик возьмете? – Возьму. – Я рад! Я был уверен! Ваш вахтер очень вас хвалил. И будет об этом, давайте лучше выпьем. У меня есть немного спирта хорошего, медицинского: я Ирине с четвертого этажа прочистил бачок, а она в стоматологии работает. Самоваров с табакеркой в руке сел к столу. Юрий Валерьевич уже жевал холмогорский сервелат. В двух стопках алмазно поблескивал спирт. Наконец Самоваров собрался с духом. – Юрий Валерьевич, – сказал он. – Я понимаю, у вас проблемы, у вас была – и есть! – трудная жизнь. Я не хочу, чтоб вам стало совсем худо. Поэтому вы должны сейчас же рассказать мне правду о том, как к вам попали эти вещи. И он кивнул в сторону комода, на котором среди хлама танцевала бронзовая египтянка. Сахаров переменился в лице. Его улыбка померкла, но сдаваться без боя он не желал. – Это все мое! – закричал он несильным испуганным голосом. – И всегда мое было. Мое и Нинель! Да я этой дрелью уже двадцать лет пользуюсь, кого угодно спросите! – Речь не о дрели, Юрий Валерьевич, – терпеливо продолжил Самоваров. – И хватит всуе поминать вашу покойную супругу – она тут ни при чем, вы сами знаете. Сядьте! Вы влипли в нехорошую историю: эта статуэтка, эти две картины в рамах и табакерка с царским портретом принадлежат известному предпринимателю Галашину. Откуда они у вас? Глава 9 1 Как назло, день разыгрался чудесный, почти летний. Солнце припекало, на клумбах доцветали фиолетовые астры и оранжевые настурции, желтые листья изредка слетали с тополей. Артем и Варя сидели на высокой неудобной скамейке рядом с пустой песочницей. Они решали, что делать дальше. В этом тихом дворе можно было отдышаться и сосредоточиться – лишь один дом выходил сюда тремя подъездами. Два других дома смотрели друг на друга торцами со скучными рядами окошек. Артему до сих пор было не по себе. Когда вдруг поднимался ветер, тополя взыгрывали густым шумом, а чьи-то рубашки, что сохли рядом на веревке, принимались беспокойно махать рукавами, Артем вскакивал. Он оглядывался по сторонам, Варя сердилась: – Ведешь себя как дурак. Угомонись! – Как-то мне муторно. Я никогда тут раньше не был, – оправдывался Артем. – Паршивый райончик. Пятиэтажки всегда отстойно смотрятся. – Наша Первомайка еще хуже, ты бы видел. Я туда никогда не вернусь. Никогда! – отрезала Варя. – А здесь нас никто не знает и вряд ли запомнит. Хотя наши сумки… Надо их деть куда-то. Можно на пару дней снять комнату. Помнишь, мы раза три не могли до дома дотерпеть и трахались в каких-то жутких берлогах? – Возле вокзала? – И возле рынка. Там больше всего углов сдают. – Помню, котенок, помню. Хорошо было! Уже, наверное, так никогда и не будет, – грустно сказал Артем. Он притянул Варю к себе и попытался губами поймать ее губы. Варя его оттолкнула: – Перестань тискаться! Вон какая-то старуха на нас с балкона глядит. Мы ничем не должны привлекать к себе внимание. Нас нет, мы растворились в воздухе! Найдем укромный уголок и будем присматривать машину. – Вот бы рвануть на моем «лексусе»… – мечтательно вздохнул Артем. – «Лексус» не подходит, мы сразу решили – его, конечно, пасут менты. Самолет, поезд, автобус тоже отпадают. Такси? Любой таксист нас запомнит – не каждый день он кого-то возит в Новосибирск. Частник тоже может разболтать. Артем заговорил о некоем «мерседесе» (эта машина Жанны осталась припаркованной на Театральном бульваре), но у него хватило здравого смысла прикусить язык. – Делать нечего, надо машину угнать, – решила Варя. – Ты сможешь? – Смогу. Артем не сомневался в этом ни минуты. Он что угодно смог бы сделать, только бы всегда быть с Варей, только бы не отталкивала она его жадную руку, которая и сквозь ткань куртки узнавала знакомое нежное тело, горячий бок, тонкие ребра, за которыми бьется отчаянное сердце. – Уймись! Убери лапы, или ударю, сам знаешь куда, – прошептала Варя раздраженно. – Отодвинься! Лучше мозги напряги – где легче всего найти машину? Возле супермаркета? У вокзала? Нет, к вокзалу нам нельзя… Как ему и было велено, Артем напряг мозги: