– Не стрелял, говоришь? – граф Бронштейн нервно дёрнул себя за бородку. – Расскажи ему, Евно. Азеф поклонился графу, не вставая с кресла, и неприятно ухмыльнулся: – Я бы не стал утверждать, что господин Красный не владеет пистолетом. Вчера после вашего звонка многоуважаемому Льву Давидовичу я послал четверых одарённых к дому генеральши Брешко-Брешковской, где тот квартирует, и поручил донести до господина Красного мысль о недопустимости рукоприкладства по отношению к высокопоставленным особам. Согласитесь, нельзя посылать вызов человеку со сломанными руками и ногами. Вы бы выразили сочувствие, послали бы в больницу букет роз и корзину с апельсинами, и конфликт был бы исчерпан. За три дня его бы, несомненно, вылечили, но… Да, людям приятнее помнить ваше великодушие и человеколюбие, а не разбитое лицо. Так вот, мой осведомитель в полиции сообщил, что посланные люди найдены мёртвыми в проходном дворе неподалёку от квартиры Красного. На его излюбленном маршруте, так сказать. – И? – подался вперёд Яша. – Все четверо были застрелены, причём пули попали в головы, не оставив ни единого шанса. Мы не знаем, кто стрелял, так как следов не осталось, но все подозрения падают на Красного. – Вот пусть бы полиция его арестовала за убийство. – За тех людей ему медаль дадут, – хмыкнул Азеф. – У двоих побег с пожизненной каторги, да и другие два… – Понял, шлемазл? – граф Бронштейн строго посмотрел на внука. – Несмотря на все меры безопасности, дуэли между такими вот сопляками дают около половины процента смертельных случаев, и мы не можем рисковать твоей жизнью. Лучше я сам тебя удавлю, маленький засранец! Яша сжался на своей табуретке, а Азеф продолжил: – А в качестве кандидатуры заместителя на дуэли осмелюсь предложить известную вам Фанни Каплан. – Эта дурочка ещё жива? – удивился Лев Давидович. – Её увлечение боевой химией стоило мне сгоревшей лаборатории. – Жива, но почти потеряла зрение. Целители разводят руками и ничего не могут поделать. – Евно, и зачем она такая на дуэли? Над нами будет смеяться весь Петербург. – Нет, Лев Давидович, это над безродным будут смеяться даже в случае победы. Подозреваю, что именно победа окажется самым смешным. Граф Бронштейн снял пенсне и потёр лицо ладонями, стирая накопившуюся за день усталость: – Подумать только, вместо того чтобы решать судьбы страны и целых народов, я вынужден решать проблемы малолетних идиотов. Скажи, Евно, об этом ли мы мечтали, свергая ненавистный царский режим и создавая собственное правительство? Хм… Яша, ты это не слышал! В гимназии Василий появился без опозданий. Его режим дня вообще не предусматривал возможности проспать – подъём в пять часов утра, холодный душ, разминка, получасовая тренировка с одним из охранников, горячий душ, завтрак, и в восемь пятнадцать трамвай на остановке. Обоим, и Красному и Родионову, такой режим нравился. На улице перед входом в гимназию то и дело останавливались солидные, блестящие от хрома и лака автомобили, откуда так же солидно выбирались гимназисты и гимназистки. Отпрыски не самых последних семейств империи не могли себе позволить поездку в трамвае. Василий не торопился, пропуская вечно спешащую мелкоту из младших классов. И разумная осторожность – десяток первоклашек вполне способен затоптать случайно оказавшегося на дороге слона. – Вася, вот ты где! – звонкий девичий голос за спиной заставил обернуться. Ну конечно же, три подруги-большевички собственными персонами. – Вася, а мы тебя ждём. И тут случилось нечто, потрясшее основы мироздания. Верочка Столыпина, признанная красавица, неприступная, как Малахов курган, сделала шаг вперёд и у всех на виду поцеловала Красного в щёку. – Госпожа Столыпина! – вопль преподавательницы немецкого языка, старой девы со следами былой красоты, мог бы вызвать шторм в средних размеров море. – Вы совсем забыли о приличиях, госпожа Столыпина! – Она ещё вчера решила это сделать, – наябедничала Катя Орджоникидзе. – А нам завидно! С этими словами Катерина чмокнула Василия в другую щёку. – Княжна, что вы себе позволяете? Но окончательно добила госпожу Крупскую Лиза Бонч-Бруевич. Так как щёки Красного уже горели отпечатками помады, она обвила Васю руками за шею и поцеловала в губы. Надежда Константиновна ахнула, схватилась за сердце и рухнула на руки подоспевшему Викентию Борисовичу. Преподаватель самозащиты подмигнул и мотнул головой в сторону входа. Беги, мол, пока грозная немка не очнулась. Василий последовал совету и влетел в фойе, сопровождаемый хихикающими девочками. Уже там обернулся и грозно нахмурил брови: – И что это было? Не спорю, меня вы порадовали, особенно Лиза… Но какого чёрта? Пардон, зачем? Верочка надула губы: – Грубый ты, Васенька. Грубый, но хороший. – Уже Васенька? – Так мы же почти родственники! – И давно? – Большевики все родственники! – воскликнула Лиза. – Но некровные, поэтому нам можно жениться. Ой… я это не говорила. – А я ничего не слышал, – усмехнулся Василий, а сам подумал, что генерал Бонч-Бруевич до Главного штаба занимался контрразведкой, поэтому вполне мог знать истинное положение дел. – Мы, Лизавета, вернёмся к этой теме через несколько лет. С точки зрения капитана Родионова, любая из этих девочек стала бы идеальной партией для наследника престола. Умницы, красавицы, происхождение… Да какое дело комсомольцу до происхождения? Дед вон наполовину датчанин, бабушка вообще немка английских кровей, и ничего, тоже вроде как люди. Но о партиях думать рано! – Мы уже всё решили, – Катя Орджоникидзе перехватила инициативу разговора. – Ты согласен? – Жениться? – не понял Красный. – За партой сидеть вместе! Сегодня шесть уроков, вот мы решили по очереди. Я первая. – А Сергеев? – Артёма мы предупредили. Ну так согласен? – Как я могу отказать таким красавицам? – развёл руками Василий. – Конечно же согласен. В гардеробе к Красному подошёл Степан Микоян, сын графа и некоронованного короля пищевой промышленности Анастаса Микояна. Это его кондитерские фабрики делают те замечательные эклеры, что вчера принесли девочки. То есть не Стёпы, а его отца фабрики. – Красный, у тебя помада на щеках. – Ага, спасибо, – Василий отошёл к зеркалу и достал платок. – Никогда не замечал, чтобы они помадой пользовались. – Всё когда-то случается в первый раз, – с философской грустью ответил Степан, учившийся классом младше, но изображавший умудрённость жизнью. – Я вот чего хотел сказать, Красный… Отец на твою победу поставил пятьсот тысяч. Да и все наши тоже. Ты уж не подведи, а? – Ну ни хрена себе, гладиаторские бои со ставками! – возмутился Красный. – Больше заняться людям нечем? – Есть чем заняться, – кивнул Микоян. – Но завтра же воскресенье. Не на футбол же идти, согласись? Это точно, не на футбол. В этом мире футбол в загоне и котируется примерно на уровне балета и проституции. Как же, любимая игра англичан, едва не откусивших от империи Туркестан с Азербайджаном. – Стёпа, а все наши, это кто? – Большевики, кто же ещё. Каганович будет, Маленков из Москвы уже выехал, Орджоникидзе, само собой, Луначарский обещал быть, князь Кропоткин тоже. Поговаривают, даже сама Дарья Христофоровна собирается. Родионов напряг память Красного и обомлел. Вот это большевичка! Княгиня Дарья Христофоровна Ливен, урождённая Бенкендорф, родная сестра бывшего главного жандарма графа Александра Христофоровича Бенкендорфа, легенда русской разведки, в своё время вырвавшаяся из Лондона со стрельбой, взрывами и дымами пожаров за спиной. С такой биографией прямой путь в большевики! – А сам Александр Христофорович? – неуклюже пошутил Вася. – Так он же давно от дел отошёл. Сейчас в Ливадии после второго омоложения отдыхает. – Понятно. – Мы верим в тебя, Вася! – Микоян протянул руку. – Десять процентов от выигрышей твои. Первым уроком нелюбимый Красным немецкий язык. Знал его как родной благодаря бабушке и мог говорить с берлинским, ганноверским или гессенским выговором на выбор, но вот уроки не любил. Может быть, из-за того, что преподающая предмет Надежда Константиновна долгое время жила в Цюрихе и Берне, и чудовищный швейцарский диалект потомственных козопасов жутко резал слух. Впрочем, госпожа Крупская знала за собой этот недостаток и Васю на уроках не тревожила, позволяя заниматься чем угодно, а высший балл в табели проставлялся автоматически. Катя Орджоникидзе уже ждала его за партой, а переселившийся на камчатку Артём поймал взгляд и пожал плечами. Дескать, извини, брат, но ничего сделать не могу. – Вася, ты обратил внимание, что Яшки сегодня нет? – Катя наклонилась к самому уху, будоража воображение коснувшимся щеки локоном. – Куда он подевался? – Да и хрен бы с ним, – ляпнул Красный, но спохватился. – Пардон! – Уже второе грубое слово за сегодня. – Ты их коллекционируешь? – Нет, я завидую. Ты, Вася, из простого народа, тебе проще. Тебе можно даже рыбу ножом есть[2]. – Что, и нос рукавом можно вытирать? – Вот этого не знаю, – вздохнула Катя. – А мне шагу нельзя ступить без оглядки на этикет и правила приличия. – А целоваться на улице? – Мы взбунтовались! Мы втроём взбунтовались, а этот поцелуй в щёку как глоток свободы! – Свобода не чай, её маленькими глотками не пьют. Катя вспыхнула ярким румянцем и отвернулась. Так и сидела до конца урока, глядя куда-то в сторону, а когда прозвенел звонок, повернулась и прошептала еле слышно: – Я подумаю над твоими словами.