Подруга-соперница залилась серебряным смехом, и крутанулась, раздувая легкое платье колоколом. Резко остановившись, она подергала Гарину за короткий рукав. — Рит, смотри! Да не туда! Вон! Рита перевела взгляд… и увидела свою Юлю. Короткое белое платье очень шло большим темным глазам девочки и ее густым волосам иссиня-черного цвета. Мир вокруг затеял плавное кружение… — Юлька! — ахнула девушка. — Ты как… здесь⁈ Прелестная бразильяночка лет десяти, шагавшая навстречу, недоуменно улыбнулась. — O que disse, senhora? У Риты разом отлегло. Задышав, вглядевшись в приятные черты девочки, она узнала в ней саму себя — точно такую, какой была в третьем или четвертом классе. — Не может быть… — ошеломленно вытолкнула Рита. — Подожди, щас разберемся! — деловито сказала Инна, и окликнула Терентьеву: — Нонночка! Кто-то хвастался, что знает португальский… — Да не то, чтобы в совершенстве… — смутилась актриса. — Мой бывший читал Камоэнса в подлиннике, а я — так… — Спроси эту девочку, как ее зовут! — затеребила ее Видова. — Красивенькая… — подрастерялась Нонна. — На нашу Риту похожа… — Да в том-то и дело, что вылитая Ритка! Я же с ней училась, знаю! — Но… так же не бывает! — воскликнула Проклова, и в ее глазах зажглись огоньки жадного любопытства. — Или бывает? — А мы сейчас проверим! Нонна! Терентьева с великолепным изяществом склонилась к юной незнакомке, и вопросила, очаровательно улыбаясь: — Como te chamas, miuda[10]? Девочка смущенно оглядела целый отряд красоток, и пролепетала: — Марина Сильва де Сетта! Медленно, но четко складывая слова, Нонна выяснила, что маму Марины зовут Вера Сетта, что она местная актриса, а папа малышки — Фернандо Баккарин. Он итальянец из Венето, и журналист. Освоившись с необыкновенным и поразительным, Рита присела сама, пытая свою «копию», знает ли та английский. — Yes, mam! — просияла девочка. — When I was little, — восхитилась Гарина, — I looked exactly like you! — You’re still very pretty! — захихикала Марина, и доверчиво потянула из-за выреза цепочку со старинной подвеской. — Here, look what my dad gave me! He said it was a memory of my great-great-geat-great… grandfather[11]. — Ух, ты… — пробормотала Рита, кладя на ладонь украшение — потертую золотую монету, закатанную в ободок из белого драгметалла. На ее реверсе-«орле» тускло блестел крошечный Иисусик, вписанный в овальный нимб с восемью звездами, а на обратной стороне отливал бородатый старец в странной шапке, похожей на перевернутую туфлю. Он преклонял колено перед каким-то святым, а тот вручал ему штандарт. — Древность какая… — выдохнула Проклова зачарованно. — Оn the coin is my great-great-great… — торжественно сказала девочка, явно гордясь. — My grandfather[12]! — Не понятно, что написано, — пригляделась Рита. — Буквы какие-то… Эх, Изе бы позвонить… Он осенью кандидатскую защитил. — Слыхала, — кивнула Инна, и подняла на подругу недоумевающий взгляд. — Ну, так звони! Чего ты? — В Москву? — Ритины бровки вскинулись недоумевающим домиком. — С Кубы и то связи нет. — Балда-а! — ласково пропела Видова. — Это, потому что кубинцы секретничают, а отсюда можно! Мой папа, когда возвращается с зимовки, всегда до нас дозванивается — из Рио или из Монтевидео… Звони! — Ла-адно… — Гарина неуверенно потянула радик из сумочки. — Попробую… После третьего гудка ответил бодрый голос Динавицера: — Алё! Привет, кинодива! А ты где? — Я из Рио-де-Жанейро! — заторопилась Рита. — Изя, ты можешь перевести надписи со старинной монеты? Его носит одна молодая особа… м-м… ну, как бы в память о далеком предке… — Не вопрос! Щас, листочек только найду… Диктуй! — Я по-английски, ладно? — Минуточку, — замычал Изя, пародируя Шурика из «Кавказской пленницы», — я з-записываю… — Ой, Изя… — глухо донесся Алькин укор. — На громкую связь! — грозно скомандовала Проклова. — А то нам не слышно! Рита послушно исполнила веление подруг. — SIT… T… XPE… DAT… — она внимательно считала буквы по краю реверса. — Записал? А сейчас — с аверса… С решки! — Диктуй! — MAR… FALR… S… M… VENETI. Тут всё. — Алё! — послышался голос Диновицера, отчего-то подсевший. — Внимаешь? — Изо всех сил! — подластилась девушка. — Слушай, Ритуля, — сдержанно выговорил кандидат исторических наук, — ты, случаем, текилы не перебрала? Или что там в Рио хлещут? Ром? — Да нет, мы мороженое только… — залепетала Рита, теряясь. — Ой, Изя, ну ты как скажешь! — выразила трубка Алькино недовольство. — Да вы не понимаете! — взорвался кандидат. Посопев, он утих, и продолжил обычным голосом, хоть и подрагивавшим от волнения. — На вашем дукате написано: «SIT TIBI CHRISTE DATUS, QWEM TU REGIS ISTE DUCATUS», что означает: «ХРИСТОС, КОТОРОГО ВЫ ИЗБРАЛИ, ЧТОБЫ СИМ УДЕЛОМ ПРАВИТЬ». Ну, это обычная средневековая фигня, а вот на аверсе выбито: «MARINO FALIER, SERENISSIMA RESPUBLICA VENETIANA», то есть «МАРИН ФАЛЬЕР, СВЕТЛЕЙШАЯ РЕСПУБЛИКА ВЕНЕЦИЯ»! Дошло? — расслышав молчание, Изя вздохнул. — М-дя… Это инаугурационный дукат Марина Фальера, мятежного дожа! Таких монет… Да их во всем мире и полдесятка не наберется! Девушки, голова к голове, приникли к радиофону, заговорив, заныв вразнобой: — Дорогой, наверное, да? — Расскажи, Изечка, расскажи-и! — Про дожа! — Ага! — Ну, пожа-алуйста! — Да чего там рассказывать… — мигом заважничал Динавицер. — Ну, Изя-я! — Ладно, ладно! Я по-быстрому. Это случилось в четырнадцатом веке. Марино Фальеро было тогда восемьдесят лет… Ну, так его имя звучит по-итальянски, а на венецианском наречии он — Марин Фальер. Так вот, этот старикан женился на молоденькой красавице, девятнадцатилетней Анджолине. И как раз его выбрали дожем! Ну, дед по обычаю устроил карнавал в своем палаццо, и тут один молодой наглец, Микеле Стено, прилюдно целует его жену в алом маскарадном костюме! Гости в шоке, мажора выгнали взашей, и тогда этот придурок не придумал ничего лучше, чем напакостить — пробрался во Дворец дожей, и на спинке дубового кресла Марина, прямо в зале Совета Десяти, нацарапал: «Фальер содержит красавицу-жену, а тешатся с ней другие». Это было стра-ашное оскорбление! Его смывают только кровью, но Микеле не осудили на смерть, приговорив лишь к годовому изгнанию — уж больно знатные у того родители были. А дож в Венеции ничего не мог! Он царствовал, но не правил! Вот тогда взбешенный Фальер и возглавил заговор, желая стать князем и навести в Венеции «орднунг унд дисциплин». Однако дожа предали. И в тысяча триста пятьдесят пятом году отрубили голову… Вот, такая вот история. — Здорово… — выдохнула Терентьева, смакуя раскрытую тайну. — Ритуль, — раздался вкрадчивый голос Изи, — а ты не в курсе, кто отец этой… м-м… молодой особы? — Ее зовут Марина Сильва де Сетта. А папа у нее — итальянец! И как раз из Венето! — А-а! Ну, тогда все понятно! Фальер — ее пра-пра-пра… — Спасибо, Изечка! — промурлыкала Инна. — Пожалуйста, Инночка! Пока-пока! Чмоки-чмоки в обе щеки! — Я вот тебе дам «чмоки-чмоки»! — тенью зазвучал гневный голос Альбины. — Ишь ты его! — Да я ж фигурально!.. — заюлил кандидат наук, и радик затих. Хихикая, Инна вернула «ВЭФ» Рите. — Что-то ты опять задумчивая! — подозрительно сощурилась Видова. — Вспомнила одну вещь… — Рита пальцем огладила дукат, висевший на груди улыбнувшейся Марины.