роскошно густыми, длинными черными волосами неторопливо входит в логово доктора Фитцпатрика, и Пакс так громко и неожиданно ругается, что Анжелика, робкая девушка, которая всегда заплетает волосы в косы, щелкает надвое свою пластиковую линейку. — Какого хрена? — стонет Карина рядом со мной. — Это, должно быть, какая-то дурацкая шутка. — Приветствую, Фитц. — Девушка с черными волосами прихорашивается, делая небольшой реверанс перед доктором, у которого челюсть лежит на полу. — Мерси? Чем мы обязаны такому удовольствию? — Его рот говорит «удовольствие», но глаза говорят «Боже милостивый, нет». — Я и понятия не имел, что ты заскочишь в гости. Полагаю, именно поэтому ты проделала весь этот путь? Чтобы проверить, как поживает твой брат? Она легонько шлепает его по руке, демонстрируя самый кокетливый вид, который я когда-либо видела. — Нет, глупышка. Я снова перевелась! Швейцария была прекрасна, но холод взял надо мной верх. Для сравнения, в это время года Нью-Гэмпшир — тропики. Глядя на эту старую / новую студентку, я чувствую, что все в комнате отодвигаются от нее. Включая меня, и я даже не знаю, почему. — Э-э... что происходит? — бормочу я уголком рта. — Это Мерси, — говорит Карина, закатывая глаза. — Она была здесь студенткой до прошлого июня. Потом решила поехать учиться в Европу, потому что Америка была слишком «неотесанной» страной. Никто не расстроился, когда она ушла. И уж тем более Рэн. — Рэн? Почему? Он был... они были... — Фу, нет! — Карина пинает меня прямо в лодыжку, и это чертовски больно. — Она его сестра. 129 Его сестра? Серьезно? Что это еще за чертовщина? Никто никогда не упоминал другого Джейкоби. Еще одно существо, у которого те же дьявольские гены, что и у Рэна. — Они близнецы, — продолжает Карина. О, становится все лучше и лучше. — Рэн на восемь часов старше Мерси. Их родители собирались назвать ее Хеленой, но передумали, когда миссис Джейкоби продолжала кричать: «Мерси! Мерси!» (прим. Merсy в переводе — милосердие, милость, пощада, сострадание, помилование) во время родов. Их мама так сильно заболела после родов, что уехала на полгода поправляться, а отец нанял няню, чтобы ухаживать за ними. Миссис Джейкоби умерла, когда им было по три года. Очевидно, она так и не восстановила свои силы после беременности и просто исчезла, пока от нее ничего не осталось. Она была довольно ужасной матерью по всем статьям. У меня уже давно были вопросы о Рэне. Я так мало знаю о нем, но ни в коем случае не спрашивала Карину. Особенно после того, как этот ублюдок попытался взломать мой телефон. Она бы вздернула меня и выпотрошила, как рыбу, за то, что я такая глупая. Но мне почему-то кажется, что я должна была это знать. Мне следовало бы догадаться, что в этом мире есть еще одна его частичка. Мерси поворачивается и лучезарно улыбается классу, и я откидываюсь на спинку дивана, пораженная поразительным сходством, которое она разделяет со своим братом. Черты ее лица более утонченные и нежные, но у неё та же форма лица, подбородок, глаза, хотя зелень глаз Мерси далеко не такая яркая, как у Рэна. Она видит своего брата и машет ему рукой. Сидя на своем обычном месте на кожаном диване, Рэн смотрит прямо сквозь нее, как будто ее там вообще нет. — Так вот. Как я и сказала, Рэн и Мерси раньше были очень близки, но теперь уже нет, — шепчет Карина. — Ну, тогда вам, наверное, стоит присесть, мисс Джейкоби, — говорит доктор Фитцпатрик с натянутой улыбкой. Мерси вальсирует к кожаному дивану и садится на его край, у ног брата. Она хлопает его по ботинкам, пытаясь заставить его дать ей пространство, и на лице Рэна появляется выражение отвращения. Он встает, молчаливый, как могила, и направляется к выходу. Впервые за две недели он внимательно смотрит на меня, выходя за дверь. — Рэн! Рэн, это обязательное занятия! — кричит ему вслед доктор Фитцпатрик, но зря тратит свое дыхание. Рэн уже ушел. На следующий вечер, когда я возвращаюсь в свою комнату после ужина, открываю дверь, и что-то стремительно поднимается в воздух, кружась перед моим лицом. Я кричу, бросаясь защищаться в довольно постыдном проявлении паники. 130 Я предполагаю, что это летучая мышь, но осознаю свою ошибку, когда пышное перо мягко опускается на пол. Оно черное. Глубоко черное. Но когда я поднимаю его для более близкого осмотра, маслянистый, металлический, сине-зеленый оттенок ловит свет и просвечивает насквозь. Оно прекрасно, опахало, по обе стороны толстого, древесного костяка, совершенно во всех отношениях. Перо чудесно. Так обыденно, что мы даже не замечаем, как они торчат из наших подушек, или подхвачены легким ветерком, или качаются на поверхности