– Доверяй только мужу. – Показывай слабость только ему. – Выкладывайся для него. И она следовала им безоглядно. Поэтому вторая важная истина дошла до Олеси Гагариной слишком поздно. Все ее принципы гроша ломаного не стоили, вот в чем дело. Надо было раньше подумать о том, что рано или поздно, когда ты будешь спокойна и расслабленна, одна из тех маленьких синеглазых девочек тебя все-таки догонит. «Ее зовут Катя», – сказал муж. «Мы с тобой останемся друзьями», – сказал муж. «Извини», – сказал муж. И еще много говорил о том, что Олеся всегда может на него рассчитывать. За его спиной стояла семнадцатилетняя девочка с кудрявыми черными волосами и сияющими глазами – копия самой Гагариной десятилетней давности. К тому времени Олеся читала не только инструкции к стиральной машинке. Так что она довольно ясно понимала, что на ее глазах рушится история о Пигмалионе и Галатее, а на руинах зарождается новая: о Гумберте и его Лолите. Олеся в нее, конечно, вписывалась. Но лишь в роли отработанного материала. Все документы для развода она подписывала как в мутном, лишенном красок и движения полусне. На лице ее застыло выражение покорного недоумения. Олеся Гагарина все понимала, ведь Борис ей так хорошо все объяснил. Кроме одного: как это все могло случиться с ней? Через две недели после развода выяснилось, что она больше не может исполнять те песни, которые Мусатов написал для нее. Ни одной. Все авторские права принадлежали Борису, и еще во время брака он позаботился о том, чтобы грамотно все оформить. Олеся осталась без репертуара. Отсутствие песен – творческая смерть для любого исполнителя. Для Гагариной захлопнулись все двери, которые она считала оставленными далеко за спиной в этом длинном коридоре, ведущем к залу славы. Ее словно отшвырнуло назад. Развод – вот лучшая машина времени. Тебя может отбросить в прошлое, где глаза твои еще не сочатся усталостью, а губы сложены в полуулыбку, а не скорбную гримасу. Помолодеешь, снова захочешь петь и танцевать, будешь смеяться над глупыми шутками, как девчонка, и утром думать не о том, чем накормить вечером проголодавшегося и беспомощного, как новорожденный барашек, мужа, а о том, сколько радости принесет грядущий день. Но может случиться иначе. После развода проснешься старухой. Бездушное зеркало выплеснет тебе в лицо не твои двадцать семь, а на полвека больше. Кто безжалостно проштамповал твои нежные веки серо-коричневыми печатями горя? Кто украл у тебя кусок жизни, ничего не дав взамен? Олеся в одночасье подурнела так, что ее не узнавали друзья. Но самое главное – она онемела. Нет, голос остался при ней. Но песни-то у Олеси отобрали. А кому нужна певица, которой нечего спеть? Концерты были в один момент отменены. Все передачи и шоу, где Олеся должна была принимать участие, отозвали свои приглашения. У нее не осталось даже возможности зарабатывать на корпоративах: никого не интересовал ее детский репертуар двадцатилетней давности. Все хотели «Принцессу и ковбоя» и «Мое королевство». Менеджер сбежал. Организатор ее концертов с извиняющейся улыбкой пожал плечами: прости, Леся, но я работаю с Мусатовым. Всем людям свойственно желание ставить на победившую лошадь. Конечно, альтруисты встречаются везде. Но даже они не станут поддерживать кобылу, сломавшую все четыре ноги. Через месяц после развода Олеся Гагарина очутилась в полной изоляции. В это же время тяжело заболела бабушка, и мать металась между дочерью и больной старухой. Опоры рушились одна за другой. Все прежние заповеди потеряли значение. В возникшей пустоте Олеся не знала, за что ей ухватиться. И тогда на помощь пришла еда. Поесть Олеся Гагарина любила всегда. Ей приходилось держать себя в руках и жестоко ограничивать. Котлеты? Ни за что! Оладьи? Только у мамы, пару раз в год. Обожаемое сало? Забудь и думать, милая! Но теперь еда стала единственным другом. Олеся ела то, что так долго запрещала себе, и на короткое время боль отступала. Общеизвестно, что чудеса – прерогатива волшебников. Но мало кто знает о том, какое чудо может сотворить тарелка жареной картошки. А уж как дивно заглушает душевную боль торт «Наполеон», догадываются лишь те, кто использовал его в тяжелую минуту. Олеся взялась заедать свое горе всерьез. Она постоянно что-то жевала, и в это время ей было сытно, спокойно и хорошо. Все случившееся с ней значило меньше, чем добрая тарелка щей со сметаной – на то время, что Олеся была занята этими щами. Однажды, доставая из-под кровати завалившийся носок, Гагарина наткнулась на весы и из любопытства взгромоздилась на них. Собственный вес ее не ужаснул, а рассмешил. Девяносто килограмм! Из недавней передачи Дроздова она помнила, что именно столько весит взрослая особь орангутанга. Олеся засмеялась громче, вскинула руки и выразительно почесала себя под мышками. Ну как, похожа? Из зеркала на нее скалился самый толстый в мире орангутанг с бесконечно усталым взглядом. В этот момент Олеся могла сказать себе очень многое, и если не повернуть время вспять, то перевести на другие пути поезд, несущий ее под откос. Почти каждый человек в своей жизни проходит через точку возврата и, оглядываясь назад, может вспомнить, где он принял неверное решение. О верных вспоминают гораздо реже или забывают совсем. Олеся Гагарина надолго запомнила то утро, когда она стояла перед зеркалом в растянутой майке и изображала обезьяну. Именно тогда она и сказала себе: «Уже поздно что-то менять». И поезд, громыхая и сотрясаясь всеми вагонами, понесся вниз, набирая скорость. 2 – Сюрприииииз! Сергей Бабкин не успел опомниться, как отовсюду посыпались люди. В первую секунду ему показалось, что вокруг собралась огромная толпа. Во вторую он сориентировался и сообразил, что здесь всего четверо. Из-за ширмы вывалилась хохочущая балерина, к ней присоединилась Кармелита, прятавшаяся за шторой, а шкаф выпустил из своего нутра раскрасневшихся супругов Вороных. Анжела скалила острые зубки, Никита вытирал пот со лба. – Ух… ну, мужик, видал бы ты свою физиономию! – Нет, вы гляньте, гляньте на него! Ха-ха! Купился! – Андрюша, вставай! Ящик заскрипел. – Помогайте! – раздалось оттуда. Толкаясь, шумя и хохоча, столпились вокруг и вытащили картинно согнувшегося Решетникова. – Поясница моя, поясница! – Андрюшенька, ты был бесподобен! Кармелита расцеловала администратора в обе щеки. – Грим смажешь, милая. – Дайте кто-нибудь полотенце! – Нет, как он глаза выпучил, а? Видали? Гогот, шутки, похлопывания по плечу. Сергей почувствовал себя участником карнавала, вокруг которого кружатся звериные рыла. – Очень смешной розыгрыш, – без улыбки сказал он. – А не надо нос совать куда не следует! – пропела Медведкина, недобро улыбаясь. – Ко мне сунулся, к Богдану залез. Везде ходит, вынюхивает… – Здесь, малыш, так себя нельзя вести, – низким голосом сказала Кармелита. – Будешь выглядеть дураком. Все правильно. Именно дураком себя Бабкин и чувствовал. Купиться на такой примитивный розыгрыш! Больше всего жаль было собственную спину. Все-таки тащить и сундук, и Решетникова, пусть даже с помощью водителя – это вам не кот начхал. – А вас мама в детстве не учила, что шариться по чужим вещам нехорошо? – прищурилась Анжела. Ее муж поднял палец с таким видом, словно собирался произнести откровение. – А ведь он, девки, спереть что-нибудь хотел! – А что? У меня с собой, между прочим, камушков на пять миллионов! – Медведкина прижала руки к груди. – Ваши камушки все-таки не шестьдесят килограмм весят, я надеюсь? – мрачно сказал Сергей. Но его не слушали. – Надо и другие вещи проверить! – волновалась балерина. – Пустили козла в огород… – Доверили человеку вещь донести, а он! И все громче, быстрее, напористее. Бабкин никогда бы не подумал, что четыре человека способны производить столько шума. «Певцы. Глотки драть горазды».