Реджина вернулась явно под впечатлением. — Там стоит крем для рук «Аведа». — Это мой, — сказала мисс Харгенсен. — Если хочешь, можешь воспользоваться. — Она вручила мне мокрое полотенце. — Приложи к переносице, Крейг, и держи. Ребята, кто вас привез? — Папа Крейга, — ответила Марджи. Она во все глаза смотрела по сторонам, пристально изучая эту неведомую страну. Теперь, когда стало понятно, что я буду жить, она старалась запомнить все, чтобы потом обсудить увиденное со своими подружками. — Позвоните ему, — сказала мисс Харгенсен. — Крейг, дай Марджи свой телефон. Марджи позвонила моему папе и попросила приехать и забрать нас домой. Он что-то сказал. Марджи послушала и нехотя проговорила: — Ну, тут у нас небольшая проблема. — Она послушала еще пару секунд. — Ну… э… Билли отобрал у нее телефон. — Его избили, но с ним все в порядке. — Он выслушал папин ответ и передал телефон мне. — Он хочет поговорить с тобой. Конечно, папа хотел со мной поговорить. Он спросил, все ли со мной в порядке и кто это сделал. Я сказал, что не знаю, но, кажется, это был старшеклассник, пытавшийся пробраться на бал без приглашения. — Со мной все в порядке, пап. Давай не будем переживать из-за такой ерунды. Он сказал, это не ерунда. Я сказал, ерунда. Он сказал, нет. Так мы с ним препирались довольно долго, а потом он вздохнул и сказал, что уже выезжает. Я завершил звонок. Мисс Харгенсен произнесла: — Я не должна давать детям обезболивающие препараты. Их выдает только школьная медсестра и только с разрешения родителей, но поскольку ее здесь нет… — Она взяла свою сумку, висевшую на вешалке для одежды, открыла и заглянула внутрь. — Вы же меня не выдадите? Если кто-то узнает, я могу потерять работу. Мои друзья решительно покачали головами. Я тоже покачал головой, но медленно и осторожно. Кенни ударил меня с разворота прямо в левый висок. Надеюсь, что он отбил себе руку. Мисс Харгенсен достала из сумки пузырек «Алива». — Из моих личных запасов. Билли, принеси воды. Билли принес мне воды в бумажном стаканчике. Я проглотил таблетку, и мне сразу же стало легче. Такова сила внушения, особенно если ее применяет красивая молодая женщина. — Так, вы трое, займитесь делом, — сказала мисс Харгенсен. — Билли, иди в спортзал и скажи мистеру Тейлору, что я вернусь через десять минут. Девочки, вы идите на улицу и ждите папу Крейга. Скажите ему, пусть подъедет к служебному входу. Они ушли. Мисс Харгенсен наклонилась так близко ко мне, что я почувствовал запах ее духов, совершенно волшебных. Я тут же в нее влюбился. Я понимал, что это глупо и сентиментально, но ничего не мог с собой поделать. Она показала мне два пальца. — Только, пожалуйста, не говори, что видишь три или четыре. — Нет, только два. — Хорошо. — Она резко выпрямилась. — Это был Янко? Да? — Нет. — Я похожа на дурочку? Скажи мне правду. Она была совсем не похожа на дурочку. Она была невероятно красивой, но я, конечно, не мог ей такого сказать. — Нет, не похожи. Но это был не Кенни. Что хорошо. Потому что, если бы это был он, его бы, наверное, арестовали. Его уже исключили из школы за хулиганство. Его бы арестовали, затем был бы суд, и мне пришлось бы давать показания и рассказывать, как он меня избил. Все бы об этом узнали. Мне потом было бы стыдно смотреть людям в глаза. — А если он изобьет кого-то еще? Я подумал о мистере Харригане, а затем, если так можно сказать, включил своего внутреннего мистера Харригана: — Это уже их проблемы. Для меня главное, что он больше не будет вязаться ко мне. Она попыталась нахмуриться. Но ее губы расплылись в улыбке, и я влюбился еще сильнее. — Это жестко. — Я просто хочу жить спокойно, — сказал я. И это была чистая правда. — Знаешь что, Крейг? Мне кажется, так и будет. Папа приехал, осмотрел меня со всех сторон и похвалил мисс Харгенсен за ее труды. — В прошлой жизни я была врачом на ринге, — сказала она. Он рассмеялся. Никто из них не предложил ехать в травмпункт, и я вздохнул с облегчением. Папа отвез нас домой, всех четверых. Мы пропустили вторую половину танцев, но никто не расстроился по этому поводу. Билли, Марджи и Реджина пережили приключение поинтереснее, чем пляски под Бейонсе или Джея-Зи. Что касается лично меня, я с большим удовольствием вспоминал, как мой кулак со всей силы врезался в глаз Кенни Янко. У него будет изрядный фингал. Интересно, как он собирается объяснять его происхождение? Дык, я врезался в дверь. Дык, я бежал и впилился в стену. Дык, я дрочил, и рука сорвалась. Когда мы добрались до дома, папа снова спросил, кто это сделал. Я сказал, что не знаю. — Я почему-то тебе не верю, сынок. Я промолчал. — Ты хочешь просто об этом забыть? Я правильно тебя понял? Я кивнул. — Хорошо. — Он вздохнул. — Кажется, я понимаю. Я тоже был молодым. В какой-то момент все родители говорят своим детям эти слова, но не все дети верят. — Я верю, — сказал я. Я действительно верил, хотя мне было трудно представить собственного отца мелким шпенделем ростом пять футов и пять дюймов в доисторическую эпоху спаренных телефонов. — Скажи мне только одно. Твоя мама меня бы убила, если бы узнала, что я об этом спросил, но поскольку ее здесь нет… ты хотя бы дал ему сдачи? — Да. Я ударил всего один раз, зато сильно. Он улыбнулся. — Хорошо. Но ты должен понять, что если он нападет на тебя снова, ты заявишь на него в полицию. Тебе ясно? Я сказал, что да. — Твоя учительница… кстати, она мне понравилась… Она сказала, чтобы я не давал тебе спать еще как минимум час. Мы должны убедиться, что у тебя нет сотрясения мозга. Будешь пирог? — Буду. — А к пирогу — чай? — Обязательно. Мы пили чай, ели пирог, и папа рассказывал мне истории о своей юности: не о спаренных телефонах на пять домов, не о школе, куда он ходил — крошечной школе, состоявшей из единственной комнаты, которая отапливалась дровяной печкой, — не о телевизорах, показывавших всего три канала (и не показывавших ничего, если ветер сдувал с крыши антенну). Он рассказал мне, как они с Роем Девиттом нашли в подвале у Роя петарды и принялись их взрывать. Одна улетела во двор Фрэнка Дрискола и подожгла ящик с дровами, и Фрэнк Дрискол грозился пожаловаться их родителям, и папе с Роем пришлось нарубить ему целую гору дров, чтобы он их не выдал. Он рассказал, как его мама случайно услышала, что он назвал старого Филли Лоуберда из Шилох-Черча Вождем Пердунов, и вымыла ему рот с мылом, несмотря на его обещания никогда больше так не говорить. Он рассказал мне о драках «стенка на стенку» — махачах, как он их называл, — происходивших почти каждую пятницу на Обернском роллердроме между ребятами из Лиссабонской средней школы и школы Эдварда, где учился он сам. Он рассказал, как однажды на пляже большие мальчишки стянули с него плавки («Пришлось идти домой, завернувшись в полотенце») и как какой-то разъяренный парень с бейсбольной битой гнался за ним по Карбин-стрит в Касл-Роке («Он утверждал, что я домогался его сестры, хотя я к ней даже близко не подходил»). Он и вправду когда-то был молодым. Я поднялся к себе в комнату, чувствуя себя вполне бодро, но действие «Алива», который мне дала мисс Харгенсен, потихоньку заканчивалось, а вместе с ним испарялся и бодрый настрой. Я был уверен, что Кенни Янко со мной распрощался, но не на сто процентов. А вдруг его друзья будут над ним потешаться из-за фингала под глазом? Может быть, даже смеяться? А вдруг он психанет и решит, что нам требуется второй раунд? Если это случится, я вряд ли сумею дать ему сдачи; в этот раз у меня получилось засветить ему в глаз, но тут сыграл фактор неожиданности. В следующий раз Кенни будет начеку. Он изобьет меня до полусмерти, если не хуже. Я умылся (очень осторожно), почистил зубы, лег в постель, выключил свет — и просто лежал, заново переживая случившееся. Потрясение, которое я испытал, когда он схватил меня сзади и потащил по коридору. Как он ударил меня кулаком в грудь. Как он вмазал мне по губам. Как я уговаривал свои ноги стоять и не гнуться, а они отвечали: давай не сейчас. Теперь, в темноте, мне казалось все более вероятным, что Кенни со мной не закончил. Не просто вероятным, а даже логичным. Когда ты один в темноте, даже самые безумные мысли представляются вполне логичными. Поэтому я включил свет и позвонил мистеру Харригану. Я не ожидал услышать его голос на автоответчике, я просто хотел притвориться, что мы с ним беседуем. Я думал, на линии будет полная тишина или включится запись с сообщением, что номера, который я вызываю, больше не существует. Ведь я сам положил телефон во внутренний карман его похоронного пиджака. Это было три месяца назад, а в тех первых айфонах заряд батареи был рассчитан на 250 часов в спящем режиме. Телефон мистера Харригана уже должен был умереть, как умер сам мистер Харриган. Но в трубке раздались длинные гудки. Их не должно было быть, эти гудки противоречили всем законам реальности, но они были, и под землей на Ильмовом кладбище, в трех милях от моего дома, Тэмми Уайнетт пела «Stand By Your Man». На пятом гудке включился скрипучий старческий голос. Все как всегда: сразу к делу, коротко и по существу. Без всяких приветствий звонящему и предложений оставить свой номер или сообщение на голосовую почту. «Я сейчас не могу подойти к телефону. Я вам перезвоню, если сочту нужным». Раздался звуковой сигнал, и я сам не понял, как заговорил. Не помню, чтобы я как-то подбирал слова; я слышал собственный голос, но он звучал словно сам по себе, независимо от меня. — Меня сегодня избили, мистер Харриган. Это сделал большой глупый мальчишка по имени Кенни Янко. Он хотел, чтобы я почистил ему ботинки, но я отказался. Я его не выдал, потому что мне не хотелось никаких разбирательств. Мне просто хотелось, чтобы все закончилось. И я думал, что все закончилось. Я пытался думать, как вы, но все равно мне тревожно. Мне хотелось бы с вами поговорить. — Я секунду помедлил. — Я рад, что ваш телефон до сих пор работает, хотя совершенно не представляю, как такое может быть. — Я снова помедлил. — Я по вам очень скучаю. До свидания. Я завершил разговор. Проверил папку «Недавние вызовы», чтобы убедиться, что я и вправду ему позвонил. Его номер был в списке. И номер, и время звонка — 23:02. Я выключил телефон и положил его на прикроватную тумбочку. Потом выключил лампу и почти мгновенно уснул. Это было в ночь с пятницы на субботу. В субботу вечером — или, может быть, рано утром в воскресенье — Кенни Янко умер. Повесился. Хотя я узнал это — и прочие детали — лишь через год. Некролог Кеннета Джеймса Янко вышел в льюистонской «Сан» только во вторник, и там было написано, что он «внезапно скончался в результате трагической случайности», но в школе о его смерти узнали уже в понедельник, и, разумеется, фабрика слухов заработала на полную мощность. Он нюхал клей и умер от остановки сердца. Он чистил отцовский дробовик (все знали, что мистер Янко держит дома целый арсенал) и случайно выстрелил себе в голову. Он играл в русскую рулетку с одним из отцовских револьверов и вышиб себе мозги.