Мог ли такой вояка перебежать к фашистам? Вряд ли. Для этого нужно было перейти линию фронта, то есть переползти сто — двести метров «ничейной земли» каждую секунду рискуя получить пулю в лоб. Возможно, Духаренко похищен вражеской разведкой? Такие случаи на фронте бывают. Но вот беда: вместе с Духаренко исчезли некоторые его личные вещи, включая безопасную бритву — предмет не столь уж необходимый для фашистской разведки. Да и находился Духаренко не на переднем крае обороны, а в довольно прочном тылу. Значит, наиболее вероятной является третья версия: Духаренко просто дезертировал. Что мне оставалось делать? Я не знал, в какую сторону он мог податься. Семьи у него не было, родных тоже. Поэтому я ограничился тем, что допросил свидетелей из числа его однополчан и на всякий случай послал запрос в город, где Духаренко сидел в тюрьме. На быстрый ответ надеяться не приходилось: письма тогда шли по пять-шесть недель. Начатое дело я со спокойной совестью человека, выполнившего свой долг, запрятал поглубже в ящик Гельтура: я рассчитывал, что вернусь к нему только месяца через два, чтобы подшить ответ на запрос. Но достать дело из ящика пришлось уже на следующий день. Несколько бойцов из полка, в котором служил Духаренко, посланные в тыл за фуражом, неожиданно натолкнулись на «пропавшего без вести» в небольшой деревушке Серебрянке, километрах в пятнадцати от части. С рюкзачком за плечами он бодро шел по направлению к фронту. Духаренко был навеселе, с бойцами разговаривал смело, хвастал своими успехами у местных женщин и уверял, что за выдающийся боевой подвиг командование предоставило ему двухдневный отпуск. Бойцы выслушали Духаренко, не поверили и привели с собой. Я допрашивал Духаренко у себя в кабинете, если только так можно назвать то постоянное место, где я обычно жил и работал, приезжая в полк. Это был самый обыкновенный блиндаж с земляным полом, присыпанным красноватым песком, и трофейной чугунной печуркой в углу. Посредине блиндажа — вкопанный в землю столбик с прибитой к нему сверху грубо сколоченной крышкой: мой рабочий стол. Высокие нары, щедро устланные лапником, три нескладные табуретки и лампа-молния под потолком — вот и вся «мебель». Но ведь о блиндажах судят не по нарам и табуреткам. Три наката толстенных бревен, обшивка стен, ступеньки — все это было сработано прочно и добросовестно. В таком блиндаже даже прямого попадания снаряда можно было не опасаться. Разговор у нас с Духаренко примерно такой: — Как вы очутились в этой деревне? — Сперва пешком, а там на попутной. Ответ издевательский. — Вы знаете, как называется ваш поступок? — Да как он называется? Ушел, и все. Его благодушие раздражает. Я сурово говорю: — Нет, в наших законах есть более точное определение для таких действий — дезертирство. — Ну, это вы зря, гражданин следователь, — усмехается Духаренко. — Если бы я захотел дезертировать, я бы в Ташкент драпанул, а то куда подальше. Вы же знаете: я назад шел. Что ж, в его словах есть своя логика. Но и двухдневная самовольная отлучка — тяжелый проступок... — Почему вы самовольно ушли из части? — Надоело. Сиди тут и жди, пока какой-нибудь фашистский вшиварь тебе пулю промеж глаз влепит или бомбой трахнет. Развлечения никакого. А в деревне этой у меня баба знакомая, Фроська. Когда я на фронт с маршевой топал, мы там заночевали. Дай, думаю, смотаюсь к ней в гости на ночку, пока в резерве стоим... — Собрались на ночку, а уже двое суток гуляли? — Это верно, лишек перехватил. Да вы, гражданин следователь, напрасно сомневаетесь. Хоть так, хоть этак. Все равно ж назад шел. Медленно перелистываю бумаги, разложенные на столе. Вот акт задержания, список вещей и документов, отобранных у Духаренко. Они написаны на листках ученической тетрадки корявым почерком старшины роты, к которому вначале был доставлен «пропавший» солдат. А вот и сами документы. Я перебираю их. Солдатская книжка, какие-то справки... По списку документов должно быть девять. Я пересчитываю — девять. Значит, все в порядке. В конце концов я решил, что следует, не мудрствуя лукаво, записать все показания Духаренко и кончать дело. Ведь от меня теперь требуется только это... Наутро я выехал в прокуратуру. Трофейная кобыла с романтическим именем Эльма, стихийно переименованная ездовыми в Шельму, осторожно ступала по рыхлому уже насту. Откровенно говоря, я был, в общем, доволен собой. В конце концов по-настоящему работать с Духаренко я начал лишь вчера, а уже сегодня дело оформлено. Есть показания старшины и солдат, задержавших «пропавшего без вести». Есть показания самого Духаренко... Нет, дорогие профессора, не зря вы ставили отличные отметки студенту Кретову! И пусть пока дела попадаются мне на редкость нудные — попадется же когда-нибудь настоящее? Эх, скорее бы!.. Дорога повела вверх, на поросшую кустарником высотку. В это время сзади, из молодого ельничка, подряд, с короткими интервалами ударило несколько ружейных выстрелов. Эхо я уже не услышал: оно растворилось в растущем рокоте моторов самолета. Так и есть — «рама»... Это чертов «фокке-вульф» чуть не каждый день прогуливается над нашими позициями. Он действительно похож на раму, потому наши бойцы и произносят с такой ненавистью это безобидное слово. В прокуратуре я застал одного Гельтура. Хранитель нашей канцелярии не без ехидства приветствовал меня: — Ну-с, с чем пожаловал на сей раз, пламенный патриот юстиции? — С законченным делом, — небрежно ответил я. — Уже? — удивился Гельтур. — Прости за комплимент, Алеша, но ты молодец. — Да что там! — слегка покраснев, отмахнулся я. — Дело ясное, как гривенник. Через два часа во всем сознался... Собственно, «сознался» Духаренко сразу же. Но «два часа» звучало гораздо солидней: значит, все-таки упирался, а я разоблачил. — Вещдоки привез? Я выложил перед Гельтуром дело и протянул ему сверток с документами и справками, отобранными при аресте у Духаренко. Гельтур все перелистал, потом пересчитал и, наконец, перечитал от начала до конца со свойственной ему фанатической аккуратностью: даже пальцем водил по строкам. — Да, дело ясное, что дело темное, — наконец изрек он. Эту реплику я пропустил мимо ушей. — Ну и что же ты теперь собираешься с этой историей делать дальше? — поинтересовался Гельтур. — Напишу заключение и толкну дело к Пруту, — беззаботно ответил я и тут только обратил внимание на чересчур ласковый тон Гельтура. Но было уже поздно. — А как вы, молодой человек, объясните эту справочку? — с наслаждением спросил он. — Эту бумажку? — Этот до-ку-мент, молодой человек. Документ, оказавшийся в руках подследственного. Я взял узкий потертый листок. Справка как справка. Серая бумага, фиолетовые чернила, в углу штамп госпиталя, заверена гербовой печатью. Если верить написанному, выдана она какому-то капитану Цветкову в том, что ему действительно предоставлен трехнедельный отпуск после ранения. Черт возьми, как же я раньше не обратил на нее внимания?! Скорее всего справка липовая, сработана на всякий случай самим Духаренко и ее следовало приобщить к делу специальным постановлением как немаловажную улику. Но разве от этого что-нибудь в деле Духаренко существенно изменится? Вряд ли. Судя по всему, он действительно возвращался в часть. — Так что же, юный детектив, вы на это скажете? — А что мне говорить? — стараясь сохранить полное спокойствие, отвечаю я. — Можно, конечно, приобщить ее к делу. — Можно приобщить? Иными словами, можно и не приобщать? — издевается Гельтур. — Можно и не приобщать, — заявляю я уже из чистого упрямства. — Молодой человек, свет Алешенька! — торжественно произносит Гельтур. — Как только окончится война, приходите ко мне на Крещатик. Я вас пристрою в лучшую адвокатскую контору — полотером. Более серьезную юридическую должность я не смогу вам доверить при всем моем к вам расположении. Деваться мне некуда. Ведь осторожный Прут никогда не утвердит дела, если я не выясню происхождения этой злосчастной справки. На сей раз Гельтур абсолютно прав. Но устраивать всю эту комедию из-за пустой формальности, из-за какой-то жалкой бумажонки — это уж слишком... — Отсюда до полка час езды. Час обратно, — вслух подсчитываю я. — Сорок минут на разговоры с Духаренко. Значит, самое большее через три часа я снова буду здесь. Подумаешь, до-ку-мент! — Я засекаю время, — говорит Гельтур и картинно вскидывает смуглую волосатую руку с трофейными часами. Капитан Цветков в часть не явился И вот опять мы сидим в блиндаже друг против друга...