Ещё дымилось адмиралтейство. Но русских кораблей не было. Они исчезли, словно и впрямь были призраками. Наклонённые мачты лежащего на боку транспорта нависали над чёрным остовом линейного исполина, который так и не стал кораблём. Капудан-паша ощутил приступ удушья. Цепь несчастий, начавшаяся в тот день, когда в ярости отбросил подзорную трубу султан Махмуд, первым заметивший скуластый бриг с фигурой греческого бога на форштевне, сомкнулась с разрушенной Пендераклией. — Клянусь аллахом, — прошептал старик, — я отомщу гяурам за свой позор! Белые призраки должны были вернуться. «Они всегда возвращались, вернутся и на сей раз», — подумал он. Теперь ему нужно было, чтобы это случилось, ему — капудан-паше, ибо знал он, что, если и на этот раз он вернётся, не выставив в проливе перед сералем взятые в плен русские крейсера, не быть ему больше верховным адмиралом Порты. Поэтому хищно змеился в поднебесье его адмиральский вымпел. Поэтому всё дальше уходили в море корабли, украшенные на форштевнях позолоченными львами. Большую охоту задумал капудан-паша, и для такой охоты требовалась большая акватория. ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Восьмого мая в шесть часов пополудни, ровно за два часа до того как здесь появилась турецкая эскадра, на траверзе мыса Кефкен-Адасы с основными силами отряда соединились фрегат «Поспешный» и бриг «Мингрелия», посланные Скаловским уничтожить корвет в Акчесаре. Вышедшие из боя корабли выглядели неважнецки — в бортах зияли пробоины, через многочисленные дыры в парусах просвечивало вечернее солнце… Больше всех досталось «Норд Адлеру» — тридцать две пробоины в корпусе и восемьдесят восемь повреждений в рангоуте и такелаже. Фрегат «Поспешный», дравшийся в Пендераклии и Акчесаре, имел девятнадцать пробоин в корпусе, других повреждений более пятидесяти. Шестнадцать пробоин и восемнадцать повреждений выпало на долю «Златоуста». «Пармен» отделался четырьмя пробоинами. Сгустившиеся сумерки поглотили растерзанный отряд, взявший курс на Сизополь, и турки пронеслись мимо, не заметив его. Не заметили турецкий флот и на судах Скаловского. Бриг «Орфей», прождав в районе. Босфора свой отряд несколько дней, натолкнулся 4 мая у местечка Кирпени на три турецких судна и, взяв их на буксир, 7 мая положил якоря на Сизопольском рейде рядом с «Меркурием», который появился в Сизополе всего лишь полутора часами раньше. Вот так и случилось, что на этот раз выход турецкого флота из Босфора оказался незамеченным… ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ От главнокомандующего Кавказским отдельным корпусом графа Паскевича вице-адмиралу Грейгу пришло уведомление о необходимости иметь в районе Трапезонта и Батума отряд военных судов для прекращения подвоза провианта и военных запасов для армии Гаки-паши и сераскера Эрзерума. 5 мая в крейсерское плавание между Синопом, Трапезонтом и Батумом ушли бригантина «Елизавета», бриг «Пегас», шлюп «Диана» и шхуна «Гонец». 9 мая Грейг принял решение усилить отряд ещё фрегатом «Рафаил». Капитану второго ранга Стройникову поручалось общее командование отрядом. 1 мая в четыре часа пятнадцать минут пополуночи тридцатишестипушечный «Рафаил» снялся с якоря и покинул уютную Сизопольскую гавань. В тот же день фрегат прошёл вблизи израненных кораблей Скаловского. Белые шрамы от ядер щедро украшали их корпуса. В знак приветствия на «Рафаиле» дёрнулся, сбежав вниз, и снова взлетел кормовой флаг. Отряд ответил тем же. Стройников легко отыскал на «Пармене» высокую сутулую фигуру Скаловского. Сложив за спиной руки, Иван Семёнович в одиночестве расхаживал на шканцах. Тень «Рафаила» своей вершиной скользнула по освещённому вечерним оранжевым солнцем высокому борту «Пармена» и, выпрямившись, снова заплясала на волнах. К ночи ветер усилился. Гребни волн украсились белыми барашками, и лёгкий фрегат полетел со скоростью не менее шестнадцати узлов. «Рафаил» спускался к югу. К Пендераклии. Так вёл своё судно Стройников, хотя мог вести иначе — прямо на Синоп. Но было желание уже на пути к месту крейсерства поохотиться на транспортные суда неприятеля. И дул попутный ветер. И была уверенность, что турецкий флот, как всегда, отстаивается в Босфоре. Ночь прошла спокойно. Днём «Рафаил» был уже в сорока милях от Пендераклии. Ветер всё крепчал. Покрытое валами потемневшее море было пустынным и грозным. В ночь на двенадцатое ветер неожиданно спал, зато над морем появились белые клочки тумана. К рассвету туман сгустился. «Рафаил» то нёс туман на своих парусах, то стряхивал его, вырываясь на чистую воду. Над головой мигали звёзды. Впереди вставала новая полоса тумана. Утром около девяти часов с салинга послышался встревоженный голос матроса: — В шести милях на ветре вижу флот неприятеля! Стройников недоверчиво поднял голову. — На салинге, эй!.. — крикнул он сердито. — Протри глаза! — Шесть линейных кораблей, два фрегата… пять корветов и… два брига… Это уж точно, ваше высокородие, — снова донеслось с салинга. В этот момент «Рафаил» находился в тридцати милях от берега. От вражеского берега. Спасение следовало искать только в открытом море. «Рафаил» круто лёг влево. Турки повторили манёвр. Они шли следом, на ходу меняя свой строй, и когда туман рассеялся, Стройников увидел за кормой «Рафаила» огромную подкову, стороны которой удлинялись, охватывая его фрегат одновременно с двух сторон. ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ В два часа пополудни подкова сомкнулась. И тогда турецкие корабли под однообразный бой барабанов стали сжимать кольцо. Побледнев, капитан «Рафаила» взирай, как приближается стена турецких кораблей, вырваться за которую уже не было возможности. Внезапно барабаны смолкли, и в тишине, которая вдруг наступила, кто-то прокричал на русском языке: — Эй, сдавайтесь! Убирай паруса! Корабль, откуда раздался этот крик, огромный стодесятипушечный корабль, над которым развевался флаг самого капудан-паши, был уже совсем рядом. И, приближаясь, разрастались чёрные глазницы его страшных орудийных стволов, в три яруса заполнивших порты, способных одним залпом изрешетить, растерзать и даже переломить хрупкий корпус лёгкого фрегата. И злобно скалились позолоченные львиные морды на крепких форштевнях. И не шелохнувшись стоял у борта сутулый седобородый старик в дорогом халате. А над головой наперегонки с парусниками плыли белые ладьи. На север несли их чистые верхние ветры — туда, где над синей рекой стоял красивый барский дом с четырьмя белыми колоннами… — Сдавайся!.. Убирай паруса!.. Голос этот, гортанный, насмешливый, лениво повторивший приказание, окончательно лишил Стройникова воли. И, ничего уже не слыша, кроме этого голоса, и ничего не видя, кроме оскаленных львиных морд, потея и задыхаясь от мысли, что всё кончено и что у них нет другого выхода, как сдаться, чужим, осипшим вдруг голосом капитан второго ранга Стройников скомандовал: «Спустить флаг!» И отвернулся, чтобы не видеть, как поползёт вниз пересечённое двумя голубыми лентами белое полотнище. Где-то на самом донышке его сознания ещё билась в конвульсиях фраза из устава Петра: «Все воинские корабли российские не должны ни перед кем спускать флага», но захлестнувшая его мутная волна страха сокрушила и этот слабый призыв к исполнению воинского долга. — Эх, ваше высокородие, пошто до конца дней осрамили вы нас?! — долетел до Стройникова голос какого-то матроса, но он не обернулся, чтобы взглянуть на обидчика. Не посмел. Это случилось 12 мая около четырёх часов пополудни. ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Снова к Босфору ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ венадцатого мая около четырех часов пополудни фрегат «Штандарту и два брига — «Орфей» и «Меркурий» — снялись с якорей, чтобы вновь идти на разведку к Босфору. Они медленно шли вдоль бухты. Как всегда в таких случаях никто не обращал на них внимания, как никто не обращает внимания на смену часовых, — и на кораблях, вернувшихся из Пендераклии, стучали топоры и молотки, между берегом и эскадрой сновали шлюпки, над черепичными крышами струились сизые дымки. День выдался жарким, и смуглые полуголые мальчишки купались, оглашая гавань своими звонкими криками.