– Да я и помнить об ней забыл, – презрительно усмехнулся Смердяков и вдруг опять, оборотя лицо к Ивану, уставился на него с каким-то исступленно-ненавистным взглядом, тем самым взглядом, каким глядел на него в то свидание, месяц назад. – Сами, кажись, больны, ишь осунулись, лица на вас нет, – проговорил он Ивану. – Оставь мое здоровье, говори, об чем спрашивают. – А чего у вас глаза пожелтели, совсем белки желтые. Мучаетесь, что ли, очень? Он презрительно усмехнулся и вдруг совсем уж рассмеялся. – Слушай, я сказал, что не уйду от тебя без ответа! – в страшном раздражении крикнул Иван. – Чего вы ко мне пристаете-с? Чего меня мучите? – со страданием проговорил Смердяков. – Э, черт! Мне до тебя нет и дела. Ответь на вопрос, и я тотчас уйду. – Нечего мне вам отвечать! – опять потупился Смердяков. – Уверяю тебя, что я заставлю тебя отвечать! – Чего вы все беспокоитесь? – вдруг уставился на него Смердяков, но не то что с презрением, а почти с какою-то уже гадливостью, – это что суд-то завтра начнется? Так ведь ничего вам не будет, уверьтесь же наконец! Ступайте домой, ложитесь спокойно спать, ничего не опасайтесь. – Не понимаю я тебя… чего мне бояться завтра? – удивленно выговорил Иван, и вдруг в самом деле какой-то испуг холодом пахнул на его душу. Смердяков обмерил его глазами. – Не по-ни-маете? – протянул он укоризненно. – Охота же умному человеку этакую комедь из себя представлять! Иван молча глядел на него. Один уж этот неожиданный тон, совсем какой-то небывало высокомерный, с которым этот бывший его лакей обращался теперь к нему, был необычен. Такого тона все-таки не было даже и в прошлый раз. – Говорю вам, нечего вам бояться. Ничего на вас не покажу, нет улик. Ишь руки трясутся. С чего у вас пальцы-то ходят? Идите домой, не вы убили. Иван вздрогнул, ему вспомнился Алеша. – Я знаю, что не я… – пролепетал было он. – Зна-е-те? – опять подхватил Смердяков. Иван вскочил и схватил его за плечо: – Говори все, гадина! Говори все! Смердяков нисколько не испугался. Он только с безумною ненавистью приковался к нему глазами. – Ан вот вы-то и убили, коль так, – яростно прошептал он ему. Иван опустился на стул, как бы что рассудив. Он злобно усмехнулся. – Это ты все про тогдашнее? Про то, что и в прошлый раз? – Да и в прошлый раз стояли предо мной и все понимали, понимаете и теперь. – Понимаю только, что ты сумасшедший. – Не надоест же человеку! С глазу на глаз сидим, чего бы, кажется, друг-то друга морочить, комедь играть? Али все еще свалить на одного меня хотите, мне же в глаза? Вы убили, вы главный убивец и есть, а я только вашим приспешником был, слугой Личардой верным, и по слову вашему дело это и совершил. – Совершил? Да разве ты убил? – похолодел Иван. Что-то как бы сотряслось в его мозгу, и весь он задрожал мелкою холодною дрожью. Тут уж Смердяков сам удивленно посмотрел на него: вероятно, его, наконец, поразил своею искренностью испуг Ивана. – Да неужто ж вы вправду ничего не знали? – пролепетал он недоверчиво, криво усмехаясь ему в глаза. Иван все глядел на него, у него как бы отнялся язык. Ах поехал Ванька в Питер, Я не буду его ждать, — прозвенело вдруг в его голове. – Знаешь что: я боюсь, что ты сон, что ты призрак предо мной сидишь? – пролепетал он. – Никакого тут призрака нет-с, кроме нас обоих-с, да еще некоторого третьего. Без сумления, тут он теперь, третий этот, находится, между нами двумя. – Кто он? Кто находится? Кто третий? – испуганно проговорил Иван Федорович, озираясь кругом и поспешно ища глазами кого-то по всем углам. – Третий этот – Бог-с, самое это Провидение-с, тут оно теперь подле нас-с, только вы не ищите его, не найдете. – Ты солгал, что ты убил! – бешено завопил Иван. – Ты или сумасшедший, или дразнишь меня, как и в прошлый раз! Смердяков, как и давеча, совсем не пугаясь, все пытливо следил за ним. Все еще он никак не мог победить своей недоверчивости, все еще казалось ему, что Иван «все знает», а только так представляется, чтоб «ему же в глаза на него одного свалить». – Подождите-с, – проговорил он наконец слабым голосом и вдруг, вытащив из-под стола свою левую ногу, начал завертывать на ней наверх панталоны. Нога оказалась в длинном белом чулке и обута в туфлю. Не торопясь, Смердяков снял подвязку и запустил в чулок глубоко свои пальцы. Иван Федорович глядел на него и вдруг затрясся в конвульсивном испуге. – Сумасшедший! – завопил он и, быстро вскочив с места, откачнулся назад, так что стукнулся спиной об стену и как будто прилип к стене, весь вытянувшись в нитку. Он в безумном ужасе смотрел на Смердякова. Тот, нимало не смутившись его испугом, все еще копался в чулке, как будто все силясь пальцами что-то в нем ухватить и вытащить. Наконец ухватил и стал тащить. Иван Федорович видел, что это были какие-то бумаги или какая-то пачка бумаг. Смердяков вытащил ее и положил на стол. – Вот-с! – сказал он тихо. – Что? – ответил трясясь Иван. – Извольте взглянуть-с, – так же тихо произнес Смердяков. Иван шагнул к столу, взялся было за пачку и стал ее развертывать, но вдруг отдернул пальцы как будто от прикосновения какого-то отвратительного, страшного гада. – Пальцы-то у вас все дрожат-с, в судороге, – заметил Смердяков и сам не спеша развернул бумагу. Под оберткой оказались три пачки сторублевых радужных кредиток. – Все здесь-с, все три тысячи, хоть не считайте. Примите‑с, – пригласил он Ивана, кивая на деньги. Иван опустился на стул. Он был бледен как платок. – Ты меня испугал… с этим чулком… – проговорил он, как-то странно ухмыляясь. – Неужто же, неужто вы до сих пор не знали? – спросил еще раз Смердяков. – Нет, не знал. Я все на Дмитрия думал. Брат! Брат! Ах! – Он вдруг схватил себя за голову обеими руками. – Слушай: ты один убил? Без брата или с братом? – Всего только вместе с вами-с; с вами вместе убил-с, а Дмитрий Федорович как есть безвинны-с. – Хорошо, хорошо… Обо мне потом. Чего это я всё дрожу… Слова не могу выговорить. – Всё тогда смелы были-с, «все, дескать, позволено», говорили-с, а теперь вот так испугались! – пролепетал, дивясь, Смердяков. – Лимонаду не хотите ли, сейчас прикажу-с. Очень освежить может. Только вот это бы прежде накрыть-с. И он опять кивнул на пачки. Он двинулся было встать кликнуть в дверь Марью Кондратьевну, чтобы та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чем бы накрыть деньги, чтобы та не увидела их, вынул было сперва платок, но так как тот опять оказался совсем засморканным, то взял со стола ту единственную лежавшую на нем толстую желтую книгу, которую заметил, войдя, Иван, и придавил ею деньги. Название книги было: «Святого отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Федорович успел машинально прочесть заглавие. – Не хочу лимонаду, – сказал он. – Обо мне потом. Садись и говори: как ты это сделал? Все говори… – Вы бы пальто хоть сняли-с, а то весь взопреете. Иван Федорович, будто теперь только догадавшись, сорвал пальто и бросил его, не сходя со стула, на лавку. – Говори же, пожалуйста, говори! Он как бы утих. Он уверенно ждал, что Смердяков все теперь скажет. – Об том, как это было сделано-с? – вздохнул Смердяков. – Самым естественным манером сделано было-с, с ваших тех самых слов… – Об моих словах потом, – прервал опять Иван, но уже не крича, как прежде, твердо выговаривая слова и как бы совсем овладев собою. – Расскажи только в подробности, как ты это сделал. Все по порядку. Ничего не забудь. Подробности, главное подробности. Прошу. – Вы уехали, я упал тогда в погреб-с… – В падучей или притворился? – Понятно, что притворился-с. Во всем притворился. С лестницы спокойно сошел-с, в самый низ-с, и спокойно лег-с, а как лег, тут и завопил. И бился, пока вынесли. – Стой! И все время, и потом, и в больнице все притворялся? – Никак нет-с. На другой же день, наутро, до больницы еще, ударила настоящая, и столь сильная, что уже много лет таковой не бывало. Два дня был в совершенном беспамятстве. – Хорошо, хорошо. Продолжай дальше.