Бони вошла через дверь. В руках она держала полоску черного бархата и кинжал с клинком длиной дюймов в одиннадцать. Глаза ее необычайно округлились, рот, напротив, сжался в точку. – Спасибо, Бони. – Он взял нож. Роскошная финка – острая, словно бритва, а острие заточено буквально до невидимости. – А теперь выйди! И она вылетела из комнаты, как вишневая косточка из пальцев. Положив кинжал и полоску ткани на стол, Гип подтащил Томпсона к креслу, огляделся, заметил шнурок от звонка и сорвал его. Он привязал руки и ноги Томпсона к креслу, откинул назад его голову и затянул на глазах повязку. Потом пододвинул поближе еще одно кресло, уселся в него. Чуть шевельнул ножом, ощущая ладонью превосходный баланс. Он ждал. И, размышляя, взял свою мысль целиком и, оставив на ней рисунок, словно портьеру, повесил над входом в свой разум. Он повесил ее аккуратно, расправил все складки, со всем тщанием предусмотрел, чтобы она закрывала этот вход от верха до низа, не оставляя щелей по бокам. Вот что гласил этот рисунок: Слушай меня, мальчик, слушай, сирота. Тебя ненавидели, гнали… Так было и со мной. Слушай меня, мальчик из пещеры. Ты нашел укромный уголок и был счастлив в нем. Так было и со мной. Слушай меня, мальчик мисс Кью. На годы ты забыл самого себя, а потом вернулся, чтобы обрести себя заново. Так было и со мной. Слушай меня, мальчик, Homo Gestalt. Ты обрел в себе силу, что превыше любых мечтаний, ты пользовался и наслаждался ею. Так было и со мной. Слушай меня, Джерри. Ты узнал, что, как бы велика ни была твоя мощь, она никому не нужна. Так было и со мной. Ты хочешь быть желанным. Ты хочешь быть нужным. И я тоже. Джейни говорит, вы нуждаетесь в нравственности. Но это понятие не применимо к вам. Вы не можете воспользоваться правилами, установленными теми, кто подобен вам, ибо таких не существует. Но ты не простой человек, так что мораль обычных людей не применима к тебе. Так человеку бесполезен нравственный кодекс муравьиной кучи. Поэтому ты никому не нужен, и ты – чудовище. И я не был нужен обществу, покуда оставался чудовищем. Но, Джерри, есть свод заповедей и для тебя. Свод, который требует скорее веры, чем повиновения. Зовется он этикой. Этот кодекс, этика, позволит вам выжить. Но выжить в более высоком смысле, чем твоему или моему виду или тебе самому. Суть его – в уважении к твоим предкам, к твоему прошлому. Она в изучении потока, который дал тебе жизнь, и, когда наступит время, сам породишь нечто большее. Помоги человечеству, Джерри, оно тебе и отец, и мать – ты ведь не знаешь своих родителей. И человечество породит подобных тебе, и ты больше не будешь один. Помоги им взрасти, помоги им выстоять – и ваш род умножится. Ведь ты же бессмертен, Джерри. Бессмертен уже теперь. И когда вас станет много, твоя этика сделается их моралью. А когда их мораль перестанет удовлетворять потребностям их вида, ты сам или другое этическое существо создаст новый кодекс, который протянется еще дальше вдоль основного потока, с почтением к тебе, с почтением к тем, кто породил их, начиная с того дикаря, чье сердце возликовало, увидев звезду, и преобразило его. Я был чудовищем, но я познал законы нравственности. Ты тоже чудовище. И дело лишь за твоим решением. Джерри пошевелился. Гип Бэрроуз замер. Джерри застонал и слабо закашлялся. Ладонью левой руки Гип откинул назад вялую голову. И приставил острие ножа прямо к горлу Джерри. Тот неразборчиво забормотал. Гип проговорил: – Не дергайся, Джерри. – Он легко надавил на нож, тот промял кожу глубже, чем этого хотел Гип: отличный нож. Губы Джерри улыбались – их растягивали напряженные мышцы шеи. Дыхание, свистя, пробивалось сквозь напряженную псевдоулыбку. – Что ты собираешься сделать? – А что бы ты сделал на моем месте? – Снял бы повязку. Я ничего не вижу. – Все, что необходимо, ты увидишь. – Бэрроуз, освободи меня. Я тебе не причиню вреда. Обещаю. Я ведь многому могу научить тебя, Бэрроуз. – Убить чудовище – дело, отвечающее нормам морали, – заметил Гип. – А скажи-ка мне, Джерри: правда ли, что ты можешь прочесть все мысли человека, заглянув в его глаза? – Отпусти меня, отпусти, – пробормотал Джерри. Приставив нож к горлу чудовища, в недрах огромного дома, который мог стать и его домом, в доме, в котором его ждала девушка, тревогу которой за него он мог буквально пощупать пальцами, Гип Бэрроуз готовил свое этическое действо, когда повязка упала, оставив одно изумление в этих странных круглых глазах. Достаточное, куда более достаточное, чтобы прогнать всякую ненависть. Гип поболтал ножом. Заново поправил мысль, сверху донизу, с одного бока до другого, бросил нож, звякнувший о плитки пола. Удивленные глаза последовали за ним, вернулись… Радужки уже готовы были закружиться. Гип пригнулся к нему и негромко проговорил: – Действуй. Не скоро Джерри вновь поднял голову и встретился с Гипом глазами. – Привет, – проговорил Гип. Джерри вяло поглядел на него и пробормотал: – Убирайся ко всем чертям. Гип не сдвинулся с места. – Я мог бы убить тебя, – проговорил Джерри. Он открыл глаза пошире: – Мне и сейчас нетрудно это сделать. – Ты не сделаешь этого. – Гип поднялся, нагнулся к ножу и подобрал его. Потом вернулся к Джерри и перерезал путы. Затем снова сел. Джерри проговорил: – Никто… никогда… – Он покачал головой и глубоко вздохнул. – Мне стыдно, – прошептал он. – Никто еще не заставлял меня почувствовать стыд. – Он поглядел на Гипа, и изумление вновь вернулось в его глаза. – Я знаю так много. Могу разузнать все обо всем. Но я никогда… Как тебе удалось все это обнаружить? – Вляпался так же, как и ты сам, – ответил Гип. – Этика – не набор фактов. Это образ мышления. – Боже, – проговорил Джерри, пряча лицо в ладонях. – Что я наделал… а что мог бы сделать. – Что можешь сделать, – мягко поправил его Гип. – Ты уже расплатился за прежнее. Джерри оглядел огромную стеклянную комнату и все, что стояло в ней, – массивное, дорогое, богатое. – В самом деле? Гип ответил, обратившись к глубинам израненной памяти: – Вокруг тебя люди, а ты один. Он сухо улыбнулся. – Не подобает ли сверхчеловеку сверхголод, Джерри? И сверходиночество? Джерри медленно кивнул головой. – В детстве я был другим человеком… много лучшим, чем теперь. Он поежился. – Холодно стало. Гип не понял, какую разновидность холода тот имеет в виду, но спрашивать не стал. Он поднялся на ноги. – Схожу-ка лучше к Джейни. А то еще решит, что я тебя убил. Джерри молчал, пока Гип не оказался возле двери. А потом произнес: – Не уверен, похоже, что все-таки убил. Гип вышел. Джейни с близнецами сидели в крохотной прихожей. Когда Гип вошел, Джейни шевельнула головой, и близнецы исчезли. Гип проговорил: – Я бы хотел, чтобы и они знали. – Говори, – отвечала Джейни, – они узнают. Он сел возле нее. Джейни сказала: – Так ты его не убил… – Нет. Теперь с ним все будет в порядке, – отвечал Гип, поглядев ей в глаза. – Ему стало стыдно. Она, словно в шаль, закуталась в мысли. Это было ожидание, отличное от того, к которому он привык, ибо, ожидая, она изучала себя, а не его.