Анна Сергеевна реагирует бурным смехом. С виду ни за что не скажешь, что она способна на такое жизнерадостное веселье. – Ты, Витуленька, просто прелесть, – признается хозяйка, сотрясаясь всем своим божественным телом. Витуленька, видимо, желая укрепить подругу в высказанной мысли, дерзает приблизить губы к ее лону и, жарко дыша, томно просит: «Можно я тебя теперь приласкаю?». И, не дожидаясь разрешения, проводит кончиком языка по внутренней стороне бедра, метя не столько вдоль, сколько вглубь. Веселье с лица Анны Сергеевны как бризом сдувает. Прекрасные глаза заволакивает дымкой, – так морская гладь покрывается тусклой бледностью в разгар летнего дня, стоит только резвой тучке заслонить собою ясно солнышко. Некоторые неромантические натуры называют подобное выражение глаз «взглядом бешеной селедки». Тем, кто не имел удовольствия наблюдать эту рыбу в указанном состоянии, сравнение не кажется ни забавным, ни оправданным. Действительно, у селедок не бывает таких очаровательно синих глаз, и уж тем более они, сходя с ума, не имеют привычки сладострастно раздувать ноздри, – должно быть, по причине их отсутствия. Сомнительно также, чтобы селедка, войдя во вкус ритмичных жалящих прикосновений, покрывалась от хвоста до жабр нежным румянцем, да еще бы при этом протяжно стонала, торопя блаженный миг последних содроганий. И совершенно определенно можно утверждать, что ни одна известная науке селедка не способна прийти в столь бурную ажитацию от неурочного телефонного звонка, в какую пришла Анна Сергеевна, когда ее изготовившаяся к ликованию плоть была самым безжалостным образом брошена партнершей на произвол судьбы. – Да? – схватила запыхавшаяся Вика свой сотовый телефон. Трубка защекотала ухо квакающими интонациями явно нерусской речи. – I see, I see, – успокоительно заворковала в ответ девушка, хотя, что она могла видеть, кроме разгневанной любовницы, измятых простыней или слегка колыхающихся гардин, было решительно непонятно. – Оставайся у себя в номере, я скоро буду, – распорядилась девушка и, отключившись, засобиралась как на пожар, по ходу дела пытаясь оправдаться перед подругой в своем невольном свинстве. – Анечка, ласточка, прости меня, пожалуйста, дуру такую, но мне срочно надо к моему датчанину бежать. Ему, видишь ли, кто-то прямо в номер прислал камбалу по-датски, представляешь? Он, блин, весь в такой панике – аж кипятком ссыт!.. – Что случилось? – лепетала оторопевшая Анна Сергеевна. – Какая еще камбала по-датски? – Камбала? Да обыкновенная камбала, только по-датски. Ну там с вином, с яйцами, с грибами, в общем, вкусно… – Тем более, – хлопала глазами хозяйка, – раз вкусно, зачем кипятком писать, это же больно! – Не во вкусе дело, Анечка, а в том, что по-датски! – Но ты же сама сказал, что он датчанин. Вот ему и прислали по-датски. По-моему, логично… – Но он-то думает, что его принимают за эстонца! Раскрыл его кто-то, рассекретил, понимаешь? Анна Сергеевна все еще не понимала, но, судя по наморщенному лбу, явно пыталась постичь. Девушка тем временем натянула на себя последнюю деталь своего туалета – тесную коротенькую майечку с многообещающей надписью на груди «Дам прикурить!» – и, наскоро чмокнув подружку, устремилась вон: – Я возьму твою тачку, хорошо? Ты не одевайся, я скоро… Послышался автоматический щелчок дверного замка, отозвавшийся долгим мысленным эхом. Анна Сергеевна, затаив дыхание, пыталась осознать произошедшее. Осознав, с рычанием набросилась на подушку, еще хранившую аромат волос сбежавшей из-под самого оргазма подруги. Судя по воплям, сопровождавшим избиение постельной принадлежности («Сука! Сука! Как я вас, сучек, ненавижу! Попадитесь мне только!..»), вряд ли она убивалась из-за автомобиля. Или из ревности к датчанину. Хотя кто возьмет на себя смелость что-либо однозначно утверждать, когда речь заходит о величайшей тайне Вселенной – женском сердце? Долго ли, коротко ль, но буря постепенно улеглась. Анна Сергеевна встала и направилась туда, куда держит путь всякая женщина, пережившая стресс. В ванной комнате стояла душевая кабинка. В кабинке на отводе душа имелась одной хозяйке ведомая кнопочка, которой она и поспешила воспользоваться. – Жорж, – сказала она по-французски, – кто-то послал Вейдле в номер камбалу по-датски[54]… Что же вы не ликуете, Жорж, вы опять кругом правы… Да, проговорилась… Я тоже думаю, что неспроста… Вы уже выяснили, за какую команду она выступает? Это помимо команды Вейдле?.. Ах, это еще не окончательные данные… Но хотя бы о Ланселоте вы что-нибудь конкретное узнали? Только то, что он точно не Ланселот? Mais qui?[55] Неизвестно, что ответил Жорж, но его ответ согнал последние краски с лица Анны Сергеевны. Рука с душевым отводом опустилась долу, из глаз медленно выплыли две слезинки. Но уже не ярости – тоски. Все словно сговорились, словно сговорились… безусловно сговорились… З В это позднее утро в пансионате «Солнышко» пахло обычными запахами этого сезона и, прежде всего, – дисциплиной. Распорядок дня соблюдался так же свято, как последовательность подачи блюд на званных обедах у лорда Боствика. Летучка уже подходила к концу. Все вопросы, касающиеся сегодняшнего дня, были тщательно рассмотрены, обсуждены, провентилированы. Решения приняты. Сотрудники дожидались от старшего только команды приступить к работе. Они ее дождались. Но не несколько позже, чем предполагали, и отнюдь не к той, к которой готовились. Вестницей несчастья выступила все та же Эвалина Саввична. Правда, в этот раз драматизма в ее интонациях было на порядок больше, чем в прошлый. Ознакомившись с содержанием, любой посвященный выразил бы ей благодарность за отсутствие панических ноток. Если бы, конечно, смог сохранить в себе нейтральную созерцательность, чего не удалось ни одному из присутствующих. Сообщение вкратце было следующим: – По местному кабельному телевидению показывают нашу систему «Беркут» в прямом эфире в передаче «Сыворотка правды». Первая реакция на такого рода сообщения всегда защитная. Организм отказывается воспринимать всерьез надвигающуюся катастрофу. – Эвалинушка, голубушка, какой у кабельного телевидения может быть эфир? Да еще и прямой? Кабелям свойственно извиваться… – Или увиваться! – Ха-ха-ха, какая пошлость. Эвалина Саввична, сдерживая слезы, продолжает стоять на своем. Да – телевидение кабельное, эфир – прямой. Передача «Сыворотка правды». – Какая сыворотка, какой правды, если Беркут в СИЗО прохлаждается, вместо того чтобы на благо родине всевозможные испытания проходить? Сомнениям несть числа, однако, включить телевизор и убедиться в правоте вестницы никто почему-то не спешит. Хотя ящик – вот он, пришипился в красном уголке, мутным незрячим оком на психику давит, часа своего дожидается. Оба-на – дождался! – В этом шизанутом городишке все может быть, – решает старший по званию и должности подполковник Прохоренков. И дает команду врубить исчадие адово. Исчадие врубают. И что же мы думали? А то же что и они. Впрямь как по Толстому: знали, но не хотели знать. Но мы, батенька, в армии: не можешь – научат, не хочешь – заставят. Итак, лежит их система «Беркут» в горизонтальном, между прочим, положении и дает правдивые показания своему сокамернику – толстопузому разъездяю М. В. Турову. Да, мол, так точно, имел половые сношения с потерпевшей со средней скоростью три раза в час. К сексу не принуждал, но склонить к чтению брошюры от Фонда Нищих пытался. Безуспешно. Нет, никаких претензий со стороны потерпевшей относительно частоты спаривания не изъявлялось. Все претензии в виде просьб касались в основном продолжительности процесса… Жалобы были. Примерно в три часа ночи потерпевшая пожаловалась, что ее уестествили до состояния штучного изделия деревообрабатывающей промышленности… Да, поэтому и не разбудил, когда уходил утром. Из жалости… Позавтракал в авторесторане. Нет никого подозрительного не заметил… Затем отправился к себе в гостиницу… Домой не звонил… Некому…Дом есть, звонить некому… Если сначала тревога на лицах сотрудников сменилась недоумением, чтобы затем уступить место откровенно скабрезным ухмылкам, то последние вопросы ведущего вновь вернули их в первоначальное состояние. – Спокойно, ребята! Беркут столько этих сывороток перенес, что давно иммунитет выработал. Ничего такого он ему не скажет, – отреагировал на изменение ситуации подполковник Прохоренков. – Правда, доктор Борменталь? Но поддакнуть было некому. Доктор после первых же кадров спешно покинул комнату совещаний. – М-да, не уберегла его Эвалишкина ладанка, – бормочут между тем сотрудники и, умудрено покачивая головами, крепнут задним умом, суеверно бормоча: – Вот если бы настоящей была, а не электронной, такой бы пакости не случилось… – Товарищ подполковник, – прошептал майор Беридух на ухо командиру, – дело швах. Надо срочно что-то предпринимать… – Что предлагаешь? – так же шепотом отвечал подполковник. – Молниеносный штурм камеры прямо посреди передачи. Ворвемся в начердачниках, камеру вдребезги, общий усып и дело с концом. Беркута в тиски и в Центр. Все равно испытания провалены, так хоть спасем что можно… – Не успеете. – Успеем. Через пять минут будем там. Детали операции уточним по дороге. План полицейского управления имеется… Решайтесь, Евгений Сергеевич! – Давно заметил, что Беркут тебе не по нутру. Опасаешься ты его, Игорь Николаевич… – Опасаюсь, – не стал скрывать майор. – Ничего хорошего от этих испытаний не жду. Уйдет он от нас, вот увидите. Не лучше ли сейчас, пока не поздно и ситуация нештатная, все разом кончить? – И Борменталю не доверяешь… – Не доверяю. И не только потому, что он – Борменталь. Я ведь вижу, у него весь контроль на соплях держится… Ну же, товарищ подполковник, даете добро? Но давать добро не понадобилось. В комнату вошел доктор Борменталь с такой кривой усмешкой на неприспособленной к подобной мимике физиономии, что даже майору Беридуху стало ясно: подвигов от него и его группы сегодня не потребуется. – Евгений Сергеевич, у меня для вас… для всех нас добрые вести. Разрешите всем сразу или сначала только вам? – Раз вы так ставите вопрос, то давайте всем. – Товарищи, все это не более чем телетрюк. Утка. Мистификация. Никакой сыворотки в организме Беркута нет ни миллиграмма. Мало того, Беркут в полной отключке. В отрубоне, вызванном непомерным употреблением итальянской виноградной водки. Мозг спит. И это – достоверный факт, подтверждаемый показаниями приборов… – А кто же за него отвечает? – Не знаю. Какой-нибудь умелец, вроде Галкина… Потому что вербальный анализ заставляет усомниться в том, что голос принадлежит Беркуту. Особенно это видно при спектральном анализе эмфаз… – Так он ведь рот открывает, артикулирует, доктор… – Если вам вколоть то, что ему эти клоуны вкололи, то вы не только артикулировать начнете, но и ушами вдобавок зашевелите. У меня все, товарищи… Товарищи смотрят на старшего, как бы спрашивая, можно досмотреть или выметаться приступать к служебным обязанностям. – Досмотрят без вас, товарищи. Приступайте к работе. На всякий случай, готовность номер два. И не отчаивайтесь, вечером передача пойдет в повторе… Доктора Борменталя и майора Беридуха попрошу задержаться. – Да, Эвалина Саввична, голубушка, убедительная просьба: в следующий раз в случае, не дай Бог, очередного ЧП, воспользуйтесь телефоном. Обслуживающий персонал пансионата, конечно, сплошь глухонемой, но зато зрячий и, следовательно, без труда распознает на вашем прелестном личике всю ту секретную информацию, которую вы спешите нам поведать. Эвалина Саввична прячет лицо в ладонях и в таком, непроницаемом для глухонемого персонала, виде покидает комнату совещаний. В помещении остаются трое. – А больше вы ничего не хотели бы прибавить к сказанному, Арнольд Иваныч? – ровным, лишенным интонаций голосом интересуется Прохоренков. Доктор растерянно моргает глазами, снимает очки, вновь напяливает их на переносицу. – Что вы имеете в виду, Евгений Сергеевич? – Для начала – главное: система под контролем? – Разумеется. У вас есть основания в этом сомневаться? – Не у меня. У майора Беридуха. Борменталь переводит взгляд на майора. Майор тоже, наверное, на кого-нибудь или на что-нибудь смотрит, – определить направление его взгляда из-за непроницаемо-черных очков невозможно. Паузу прерывает зуммер спецсвязи. Прохоренков выуживает эту спецсвязь откуда-то из-за пояса брюк. Секунду медлит, затем касается одной из кнопок и прикладывает устройство к уху. Контакт длится четыре секунды: сообщение, повтор, подтверждение. Подполковник медленно убирает устройство на место. Выражение его лица не внушает оптимизма. – Что, Евгений Сергеевич, – сдергивает очки Беридух, – срочная эвакуация? Евгений Сергеевич освобождает переносицу от очков в золотой оправе, прячет в футлярчик, достает из нагрудного кармана рубашки другие, противосолнечные, надевает и мрачно произносит: – Хуже.