– Глеб! Деревья глухо приняли ее крик, на эхо пожадничали. Тропа заворачивала за елки. Нижние ветки деревьев, сухие и колючие, топорщились, загораживая путь. То ли Глеб учится в цирковом училище – о чем Светик не знает – и умеет огибать препятствия и не напарываться на сучки, то ли… Второй вариант не придумался, потому что Светик шагнула на тропу, сразу напоролась, сразу поцарапалась, сразу сломала ветку. И дальше уже шла, закрывая лицо руками, телом продираясь через заросли. – Глеб! – позвала она, застряв. Не проходил он здесь. Высокий, угловатый – он бы не стал все это обходить. И не ломился он здесь – ветки не сломаны. Веток вдруг стало много, Светик дернулась, запутываясь окончательно. – Черт, – прошептала, давая задний ход. В спину сразу что-то уперлось, сильно натянулась футболка. Заметила краем глаза: светлое, стоит за деревьями. Прошептала: – Глеб? Ветка хлестнула по глазам. Зажмурилась. Сразу почувствовала – кто-то рядом. Попятилась, выбираясь из колючек, оглянулась. Никого. Но ведь видела – стоял. Точно стоял! Повернулась идти. Страх стрельнул в ноги, ударил в живот. Девчонка. Чуть старше или ровесница. Светлые распущенные волосы. В чем-то сером. Это было неважно. Пронзительные глаза. До одурения. Смотрят. Улыбнулась. Показалось, что губы сухие, потрескавшиеся. Так бывает от мороза или в мае, когда волнуешься из-за постоянных контрольных, когда витаминов не хватает. Тогда становится больно улыбаться. Кожа на губе при улыбке трескается с колючей острой резью. Боль еще какое-то время сидит в губах, напоминает, заставляет облизывать или трогать пальцем ноющее место. «Весело с вами!» Слова ударили в голову, сильно испугав. Светик отпустила ветку. Острый сучок мазнул по лицу. Никого не было. Опять. Ни за деревьями, ни на тропе. Только в губах боль осталась. Бежать! Развернулась, бросилась обратно. Недалеко ушла. Вот он – просвет. Вот и крест. Обогнуть. И ветки словно разошлись, и деревья расступились. Она вылетела на макушку холма, споткнулась о валун, налетела коленом на острый край. Зазудело, загудело, заболело. В глазах от боли вспыхнул разноцветный калейдоскоп. Хромая, выбралась на взгорок. Анка спала. Лежала, подсунув под голову фотоаппарат. Улыбалась. Костик сидел с дядей Лёкой. Хозяин говорил. Казалось, ему было неважно, что оба собеседника никак не реагируют на его слова. – И вот как-то иду я, а уже вечерело. И прямо на меня медведь. Здоровый такой! Я стою, он стоит. Смотрит. А потом морду задрал и давай реветь. Ну, я тоже подбородок вверх и ору. Он на задние поднялся, лапы показал. Я тоже руки повыше и громче орать. Мы так минут пять орали, а потом он ушел. Костя повернулся к подошедшей Светику. Она готова была услышать, что ему все надоело, что он хочет есть, спать, что у него болит живот, голова, локоть. Но он смотрел молча. Губы обиженно выгнуты. И без слов понятно – недоволен. – Я там кого-то видела. – Светик упала рядом с сидящими. – Где? – резво заозирался дядя Лёка. Светик посмотрела на камни, на деревья. Солнце высветило макушку холма, стали особенно заметны цветы – сиреневые, желтые, белые. Они искорками разбежались по всему полю. Ветер колыхал траву, то пряча, то показывая цветы. – Там. – У тебя кровь идет. Костик неожиданно оказался рядом. Пальцем коснулся лица. Холодом кольнула забытая боль. Губа треснула. Обо что это она? – Вот. Грязный палец Кости был испачкан красным. Глаза смотрели… странно. Он вдруг как будто проснулся, на губы вернулась прежняя недовольная ухмылка. Светик отстранилась, забормотала: – Глеб пошел, я за ним. А там девчонка. – Показалось, наверное, нет здесь никого. – Дядя Лёка поднялся. – Ну, чего? Пойдем обедать? Костик на четвереньках подполз к сестре. – Аня, вставай, нас обедать зовут. От звука его голоса Светик вздрогнула. На обед был грибной суп. В ложку попадались целые лисички. И не только гвоздики, а здоровые лопухи. Они ловко раскусывались зубами. Редкая картошка вкуса не портила. Они уже пили чай все с тем же знакомым печеньем, когда дверь распахнулась и на пороге возник Глеб. – Интересно, – только и сказал. Сразу стал разуваться. Шнурок затянулся, не давая снять кроссовку. Попрыгал на одной ноге. У Светика опять заныла губа и зачесалась ушибленная коленка. Спросила: – Ты где был? Мы тебя звали, звали. Решили без тебя идти. – А кабанов у вас здесь много, да? – вместо ответа спросил Глеб. – Весь лес изрыт. И еще я видел голову олененка. Костик поперхнулся чаем. – Это медведи. Их тут штук пять. – Дядя Лёка был спокоен. – Приезжали из охотхозяйства, говорили, что по осени будут отстреливать. Глеб кивнул, рассеянно оглядывая стол. Светик потянула брата к себе. – Ты собираешься отсюда уезжать? – Завтра. – Глеб ухватил печенье. – Давай завтра. – Я видела какую-то девчонку! – В белом? – Дурак! – Светик отодвинулась вместе со стулом. – Ты меня в лесу бросил! Я чуть не убилась. Где ты был? – У меня есть теория, – пробормотал он. – Надо проверить. У Светика не было никаких теорий, и ей совершенно не хотелось ждать еще одну мучительную ночь. И ей совсем не нравилось, как себя вел Глеб – бросал ее посреди леса с непонятными призраками, ходил один, ничего не объяснял. Решила, что обязательно пожалуется маме. Вот выйдут из-за стола, позвонит и пожалуется. В предбаннике на пол упала кепка. В комнате что-то щелкнуло. Ох уж эти местные! Все бы им комментировать! В окно был виден ухоженный огород. Ровные грядки картошки. И жизнерадостные чучела. О чучелах Светик только в книжках читала. Разве ворон еще пугают такими штуками? Сейчас вороны пошли образованные. Таких даже живой человек не испугает. – А это я от кабанов, – объяснял дядя Лёка. – Они скоро пойдут картошку подкапывать. И если это один-два, то чучело их остановит. Вот был у меня такой случай. С острова уже почти все уехали, и я взял большой огород. Под картошку. Уже сентябрь, копать пора. Жена мне все говорит: «Давай! Давай!» А я думаю, сейчас еще пару дней, и пойдем. Утром иду на делянку посмотреть, что там и как. А там – ничего. Кабаны пропахали так, что ничего не оставили. Я иду домой. Жена собирает обед нам в поле. Говорит: «Ну что? Готов?» Я и говорю: «Совсем готов. И даже поле пропахал». Она догадалась, начала ругаться. Светик смотрела в окно. Странные чучела. Она бы сама таких ночью испугалась. У одного вместо головы была широкая пластиковая канистра. От ветра «голова» шевелилась и немного стучала о палку. На крестовину был натянут пожухлый серый плащ. Под горло подвязана старая серая рубаха в полоску. Чуть дальше торчал черноголовый пугал с летящими целлофановыми руками. У соседней грядки охранник был еще веселее – на голове белый пакет, на крестовину натянута сине-красная ветровка с белыми рукавами. Крестовина покачивалась, словно пугало старательно демонстрировало себя с разных сторон. Светик закрыла глаза. Брр, ну и место. Вот это они попали… Анка тогда все твердила: «Поехали, поехали! Будет весело!» Не обманула. Местечко – обхохочешься. До вечера спали. Ветер стих, Ладога гнала на берег легкую волну. Солнечные блики дробились по воде, но теперь было в этом что-то острое и неприятное. Как и в деревьях. Как и в песке. К вечеру ранка на губе распухла. Светик все время чувствовала ее, хотелось трогать, хотелось облизывать. Хотелось уехать. Анка теперь не отходила от Костика, с ней было скучно. Глеб спал. Но даже если бы не спал, веселее с ним не становилось. Светик сидела на берегу. Солнце опускалось к горизонту. Было, наверное, около десяти. В голову лезли рассказы дяди Лёки. О призраках, об ангеле-хранителе, о людях, которые тут раньше жили. Анка еще домовых вспоминала. А правда, куда деваются домовые, когда дома разбирают? Добрый хозяин забирает их с собой. А злой? Бросает? И тогда домовые сидят на остатках домов и плачут? Плакали. На самом деле плакали. Светик оглянулась. На охапке сена заворочалась Анка. Где-то рядом с ней сейчас спит Костик. Или он опять сбежал? Плакали. Нет, вон Костина голова. Уткнулся Анке под бок, свернулся калачиком и спит. Так ничего и не рассказал – где был, что видел. Делал недовольное лицо, но больше не капризничал. Всхлипнули и заныли по новой. Глеб спал на пенке около костра. Вон его длинные ноги видны. Курткой прикрылся. Позвать его? И что сказать? Что где-то плачут?