Пока бежали назад, заметил, что стрельбы совсем нет. Затихарились немцы, раны зализывают. Ну или подлянку какую готовят. Может, и правы в штабе, что приказали отойти… Только подумал о тишине, как вновь началась пальба. На этот раз гаубицы врага били вразброс по всем нашим позициям. Наверняка корректировщик где-то рядышком засел, когда и успел-то? Но нам было наплевать на это. На огонь противника, имею в виду. Правы все же оказались старшие командиры, отведя наши немногочисленные войска со старых позиций. Да, осталось нас совсем мало. Во взводах человек по десять. Очень много потеряли при последнем обстреле минометами. Топать назад, что может быть хуже? В окопе хоть все понятно, либо сдохнем, либо нет, как говорится, пятьдесят на пятьдесят. А тут… Идем, неорганизованная толпа какая-то. Никто ведь не доводит до нас, что впереди, что позади. Ударить могут отовсюду в любой момент. Получилось еще хуже. Ударили сверху. Немцы налетели как-то внезапно, даже «Воздух» никто не крикнул. Вокруг начали рваться бомбы, и в землю впивались снаряды из авиапушек. Близким разрывом меня швырнуло в сторону, и больше я Пашку не видел. Он шел справа от меня, оттуда же и ударная волна пришла. Нет, я не видел, чтобы его убило, просто больше не видел парня. Да и никого, в принципе, из тех, кого знал. Очнулся я, когда меня тащили. Господи, чего случилось-то? В голове звон, да, блин, какой! Я заорал, но не слышал сам себя. Тряска прекратилась, кажется, меня положили на землю. Надо мной склонился какой-то боец. Он открывал рот, видимо спрашивая что-то, но я не слышал его. Стало страшно. Что случилось-то? Боли в теле вроде нет, но слух… Полежав чуток, поняв, что ничего вроде не болит, попытался встать. Мне помогли, поддержали, и вовремя. Повело в сторону так, что еле удержался на ногах. Так, придерживая меня за руки и указывая направление, потопали вместе с другими бойцами. Мотало из стороны в сторону как пьяного, с трудом заставлял ноги идти прямо, спасибо бойцам, иногда придерживали. Впереди на носилках кого-то несли, сколько ни вглядывался, никак не мог разглядеть, кого именно, да и в глазах двоилось. Шли мы по окраине леса, укрываясь под деревьями. Погода хорошая стояла, я пришел в себя, но слух не появился. Через пару часов такого движения дорогу нам пересекла речушка. Наш отряд остановился, не зная, как быть. Кто-то рулил нашим сбродом, позже узнал, что это был начштаба полка. Причем не моего. Как я в нем оказался, вообще не понимаю. Всего тут, на берегу этой речушки, оказалось не больше тридцати человек. Уставшие, многие ранены, обессиленные люди просто упали на траву, не в силах идти дальше. Носилки лежали на земле. Осматриваясь, я добрался до них. На них, весь в бинтах, лежал человек, кто это, вообще не понятно. Даже звания не узнать, формы не видно, часть оборвана, часть скрыта под бинтами. Грязь, кровь, копоть, чего на человеке только ни было, а вот самого человека почти и не видать. Кто-то подтолкнул, указывая на реку. Посмотрев, увидел, что бойцы начинают переправу. Те, кто нес носилки, с хмурым видом смотрят на водную преграду. Ясно, боятся люди, самим бы не утонуть, а еще и носилки переть. Чувствуя себя уже неплохо, оглянулся, посмотрел вокруг, нашел небольшое деревце, березку. Сломал ее, даже не обдирая ветки, пошел в воду и прошел всю реку, измеряя дно. Выйдя, направился прямо к носилкам. Взглянул вокруг, да и поднял на руки тело раненого с носилок. Мне не трудно, силушки-то Господь отмерил немало. Почему так поступил? Так глубины тут в речке от силы два метра. Бойцы только на середине плывут, буквально пару метров, весь остальной путь идут по дну. Рост у меня под стать силе, поэтому смело шагнул в воду. Поскользнувшись на скользкой глине берега, чуть не рухнул, но меня кто-то поддержал. Кивнул двум бойцам, что помогли, а те благодарно смотрели на меня. Ясно, из носильщиков. Когда скрыло сапоги и под ногами я уже чувствовал ил, а не скользкую глину, пошел уверенно вперед. На середине, задержав дыхание, я вытянул руки вверх, поднимая раненого, и погрузился с головой. Так и вышло, как предположил. Несмотря на ношу, я даже на середине не плыл, чуток повело на течении, но удержался и удержал раненого. Да и, помогали мне, чувствовал поддержку. Так, медленно, но уверенно, я выбрался на противоположный берег и, отойдя от кромки воды, опустил на землю свою ношу. Раненый был плох, это видно. К сожалению, не слышу, стонет или нет, но в том, что он еще жив, я был уверен. Пока снимал форму, чтобы выжать, меня то и дело отвлекали, похлопывая по спине и плечам. Показывали большой палец, в общем, благодарили. Подошел и начштаба, что-то говорил, но, увидев мой жест, а я указал руками на уши и покачал головой, просто пожал мне руку. Рассиживаться нам не дали. Только-только отжал одежку, вылил из сапог воду, перемотал хоть и отжатые, но сырые портянки, и нас погнали дальше. На этой стороне реки был сплошной лес, идти стало очень тяжело. Одежка сырая натирала везде, ногам, думаю, амбец придет, уже сейчас чувствую, как саднят пятки, что же будет дальше… Слава богу, солнце покатилось на закат, становилось темно, и скомандовали привал. Я не слыхал, мне по плечу похлопали и показали жестом – стой. Увидев, что все падают кто где, тоже опустился на траву. Для привала начштаба выбрал небольшую полянку в лесу, все уже сидели или лежали, никто не хотел что-либо делать. Осмотревшись, подумал, что надо все же сушить одежду, поэтому встал и побрел за дровами. На меня смотрели, но никто помогать не кинулся. Да и ладно, сам справлюсь. Притащив приличную кучу веток, сучьев и даже одну маленькую тонкую, но полностью высохшую ель, я, похлопав себя по карманам, растерянно посмотрел по сторонам. Поймав взгляд одного из бойцов, показал жестом, как будто чиркаю спичку о коробок. Боец сунул руку в карман и бросил мне коробок. Спичек было мало, несколько штук, причем тоже не больно сухие. Собрав мелких прутиков, осторожно, стараясь не испортить спички, с третьей попытки разжег огонь. Прутики занялись весело, начали потрескивать и разгораться. Добавляя уже потолще, я разводил костер. Вскоре он уже горел высоким пламенем, и вокруг начали собираться люди. Срубив несколько веток с ближайшей сосны, я очистил их от иголок и, воткнув в землю в полутора метрах перед костром, развешивал одежду и сапоги. Вокруг стали за мной повторять. Кто-то брал горящую лесину и разводил новый костер, у одного-то всем сушиться неудобно. Жрать хотелось… Блин, вот вроде хорошо, что я такой большой и сильный, но с едой… Вон бойцы схомячили по сухарю и сидят себе, а кто-то и спать завалился. Мне тоже давали, съел два, ни в одном глазу после них, только пить захотелось. Попробовал уснуть, не получалось, голод терзал, ел-то давно, а сил потратил много. Выручил боец, один из тех, кто носилки нес. Это он меня поддерживал на берегу и потом в воде. Протянул мне горсть сухарей и фляжку, блин, как же я был этому рад! Не хотел брать, но тот скорчил злую гримасу, поясняя таким образом, что назад не возьмет, пришлось есть. После этого «застолья» я, наконец, уснул. Только вот проснулся быстро. Растолкали. Оказывается, уже рассвет забрезжил, пора было выдвигаться в путь. Сколько нам так топать, не знал, наверное, никто. Это сколько же вот так с июня топают, по лесам и болотам? Защитники хреновы, имеют нас, а мы только драпать. Недавно еще перед стариком оправдывался, дескать, мы не виноваты, пушек у нас нет… Да все мы виноваты, все. Надеюсь, простят нас те, кто из-за этих отступлений сорок первого остался во вражеском тылу и испытал на себе все прелести оккупации, а затем допросы НКВД. Всю дорогу, а это был путь длиною в двое суток и хрен знает сколько километров по лесам и болотам, я подменял то одного, то другого носильщика. Тогда и узнал, что, оказывается, мы несем аж комдива. Ему перевязку делали, я знаки различия разглядел, а то так и не знал бы, кого несем. Как он оказался среди отступающих, я не знал, а мне не объясняли. Слух так и не появился, зато еще в первый день, когда я сушил одежду в лесу, обнаружил, что весь ворот гимнастерки и нательной рубахи у меня в крови. Из ушей текла. Переживания по поводу потери слуха закончились быстро, сменились тревогой о дальнейшей судьбе. Выходили мы, конечно, странно. Начштаба вел нас вроде по карте, а на деле, похоже, сам не знал, куда идет. Ведь мы были, по сути, не в глубоком вражеском тылу, зачем такие сложности? Но спрашивать, конечно, не стал, не мое дело. Но постоянно терзала мысль, почему нас просто не выведут на ближайшую дорогу? Уж по ней-то быстрее, наверное, добрались бы. Или нас снова влили бы в какую-нибудь новую часть… Вот так по истечении двух суток мы и вышли к какому-то поселку. Оказывается, забрали настолько далеко на восток, что оказались не так и далеко от Новгорода. Вот это, мля, помотало! Практически сразу, как вышли к населенному пункту, появились какие-то личности в чистой форме, начались построения, козыряния, выговоры за нарушения формы одежды и прочее. Злы ли были бойцы? Да всем поровну было. Лишь бы отстали наконец да накормили. Больше думать пока не о чем было. Тебя матерят по уставу, а ты только стоишь с опущенным взглядом и молчишь. А я так и не слышал ничего, так что все одно было, чего мне говорят. Откуда знаю, что ругали? Ну, так бойцы, кто уже привык ко мне, пояснили на пальцах. В санитарную роту меня, как и некоторых раненых из числа отряда, привели только спустя долгую процедуру допроса. Опросом это назвать было нельзя. Около двух часов меня мурыжили только на то, чтобы понять, вру я или нет насчет слуха. Когда, видимо, удостоверились, успокоились немного и стали писать. Я попробовал отвечать, но не слышал сам себя, поэтому отвечал так же письменно. После допросов по пути в санроту наконец пообщался с выжившими, до этого и писать было не на чем, да и не время было. Тут, выпросив пару листов бумаги, я их мелко нарезал и сложил в виде блокнотика, огрызком карандаша стал писать вопросы. Бойцы отвечали неуверенно, но одно я понял точно. Меня им передали, когда отряд проходил мимо разбитой части. Видимо, моей части. Кто передал, зачем и почему, не сказали. Уши мне осмотрели, чем-то помыли, щекотно было. Слух не появился. Врач, серьезного вида мужик средних лет, долго качал головой и что-то бормотал, я видел лишь шевеление губ. Итогом посещения санроты стало получение бумажки, в которой указывалось, что красноармеец Некрасов направляется в госпиталь. Все. Куда, как добраться? Никто не сказал. Побрел обратно к комендатуре, где допросы проходил. Особый отдел, а это оказался именно он, долго меня динамил. Ну, служащие, конечно. Отмахиваются все, всем некогда, бегают, суетятся. Пока сам не встал на дороге у какого-то молодца с кубарями в петлицах и шевронами на рукавах, так бы и не получил вменяемого ответа. «С утра пойдет колонна в тыл, примкнешь к ней, вот бумаги», – написали мне и выдали еще одно направление, теперь уже от особого отдела дивизии. Вечер близился к концу, всех, кто вышел вместе со мной из окружения, наконец покормили. К сожалению, обстановку на фронте узнать так и не удалось, никто не хотел со мной переписываться. Это немного злило, но я понимал ребят, все устали и на взводе сейчас, а тут еще и я с вопросами лезу. Найдя какой-то сарайчик, решил лечь спать до утра. Когда вошел, остановили, выставив кулак. Машинально схватил этот кулак и выдернул из темноты его обладателя. Паренек, средней комплекции, ниже на голову, но как он рвался в бой… Достал свой блокнот и написал, что хотел лишь лечь спать, конфликты мне не нужны. Тот что-то пробубнил, но больше не выступал. Он бы так на фрицев прыгал, как на меня. Короче, прилег в углу и уснул. Мгновенно и без сновидений. Ночью меня никто не зарезал, не пинал. Разбудили уже утром, толкнув в плечо и показав на выход. Там находились два бойца и, как только я вышел из сарая, стали что-то говорить. Написал, что не слышу. Они в ответ приказали идти с ними, так как колонна с ранеными скоро отправится. Пошел за ними. По пути у колодца умылся и привел себя в порядок. Не понравилось отношение раненых, злые, откровенно злые взгляды и движения губ, матерят, наверное. Да все я понимаю, на вид здоровый, как Геракл, а иду с ними, но что мне было делать? Зато по пути помогал пересекать ручьи, выталкивал телеги из грязи и оврагов. В общем, мной пользовались вовсю, но я был рад помочь, хоть какая-то польза от моей грубой силы. Брести в обозе было скучно, а мне вдвойне. Идешь, как баран, ничего не слышишь, только глазами вертишь, а ничего не понимаешь. Уже к обеду я настолько разозлился сам на себя, что хотел вернуться обратно, просто сбежав. Удержало то, что не было с собой красноармейской книжки. В особом отделе почему-то забрали, выдав направление-предписание в госпиталь. Указали все данные в бумаге, но удостоверение забрали. К вечеру вышли к железной дороге и полустанку. Тут было много народу, суета стояла такая, что я чуть не потерялся. Увидев издали бойцов в синих галифе и характерных фуражках, подошел к ним. Показал блокнот, где уже была запись: «Я глухой, вот бумага, что мне делать?» Получил ответ: «Жди тут. Прибудет состав, грузись в вагон». Выбрав сухое место на земле, сел и стал ждать. Надоело быстро, да и жрать охота. Побрел искать съестное. Нарвался на очередную грубость в виде выталкивания меня из очереди к кухне. Полевая работала, повар что-то варил, запах стоял такой, что я забыл вообще обо всем. Ругаться не хотелось, да и как себе это представить, я не знал, поэтому просто сунул тому, кто меня выпихнул, известную бумажку. Нервный мужичок, что рулил в очереди, нехотя прочитал, посмотрел на меня, как обычно окинув снизу-вверх, и махнул рукой, разрешая встать в очередь. Повар оказался просто зашибись каким хорошим человеком. Навалил мне полный котелок каши, еще и хлеба дал, аж полбуханки. Я ему написал, что сильно благодарю его, а он в ответ – что хотел бы помощи. Я пожал плечами и кивнул. Повар жестом дал понять, чтоб я кушал, а потом подошел, я так и сделал. Наелся… Наконец-то досыта. Вот реально, так хорошо не ел уже давно, аж в брюхе тяжко стало, но это от того, что долго не ел. Жаль, нельзя насытиться впрок… Вернувшись к раздаче, узнал, какая помощь от меня требуется повару. Не удивился. Котел отмыть нужно было, а мужик устал и помощников отправил куда-то. Ну что ж, мне не трудно, это ж всем на пользу. Занялся и скреб этакую алюминиевую дуру аж час, но зато после этого получил чуть не полсидора сухарей. В дороге пригодятся. Тем более, когда я заканчивал с котлом, уже пришел состав. Напихали как селедку в бочки. Мне еще хорошо, я целый, а вот лежачим… Людей разве что друг на друга не клали, а так пипец как тесно. Состав еще этот… Название только. Семь вагонов-теплушек, что это за состав? Встал возле щели в дверях, так и простоял всю дорогу. А ехали долго. Усталость была, конечно, но здоровьем меня Бог не обидел, выносливостью тоже, вот и стоял. Да и не дали бы упасть-то, если честно, плотно нас тут набили, яблоку негде упасть. Сзади нары были, для лежачих, я к ним спиной прислонился и стоял, даже спал так. Везли долго, так как несколько раз меняли паровозы и, как оказалось, направление. Все, амба, колечко немцы сделали на совесть, в Волхов, как говорили ранее, нам не попасть. Это мне паренек один написал, что рядом стоял. Привезли в Тихвин, как оказалось, по пути к нам еще несколько вагонов прицепили, тащились больше двух суток. Не успели выдохнуть, всех вновь стали забивать в теплушки. Куда теперь-то едем? Как мне надоело ничего не слышать, кто бы знал. В обычной жизни ведь нет полной тишины. Всегда есть какой-то фон, а тут… Если честно, то даже страшно. Утащили нас аж до Череповца. Сгрузили тут самых легких, в их число попал и я, и наоборот, самых нетранспортабельных. Остальных, тяжелых, но не требующих немедленных операций, повезли дальше на восток, в Вологду, Рыбинск и дальше, вплоть до Ярославля. Почему такой разброс? Увы, не представляю. Город Череповец в это время не был еще тем металлургическим центром края, каким станет совсем скоро. Пока, думаю, тут и десятка тысяч населения нет. Вскоре все тут круто изменится. Госпиталь был такой же небольшой, пропорционально самому городу. На меня все смотрели, как и ранее, с небольшим презрением. Ну а как еще? В госпитале был свой особист, оперуполномоченный, взялся за меня, приставив к делу. Так как все лечение у меня состояло лишь в том, что мне тупо замотали голову бинтом, я мог делать что угодно. Как пояснил врач, повязка нужна для поддержания сухости внутри уха. Я был спокоен как удав, так как понимал, что если бы что-то серьезное было, то были бы какие-то боли внутри, а у меня, в общем-то, ничего. Лишь голова кружится иногда, да не слышу ничего, а так все в норме. Ох и побегал я тут, даже на учебе в артполке так не уставал. Разгрузка раненых, переноска их на операции и обратно, колка дров, блин, да все хозяйство было на мне и еще трех выздоравливающих бойцах. Только через две недели, проснувшись ночью, я понял, что начинаю слышать. Проснулся от стонов и криков раненых. До этого-то мне было легко, не то что всем присутствующим в госпитале. Как дождался утра, сам не знаю. Уже в шесть стоял под дверью кабинета дежурного врача, а когда к тому внезапно прибежала одна из сестер, я подорвался пройти вместе с ней. Остановила меня она же. – Куда? А ну, назад! Павел Семенович занят! – Сестричка, я слышать начал! – запричитал я. – Выпишите меня скорее! – Это не тебе решать. Уйди, говорю, давай вниз быстро, там машина с тяжелыми пришла, сейчас срочно оперировать нужно. Помогай давай. – Я поплелся, куда послали. Вроде и рад был, но не покидало тревожное чувство, что нескоро тут мной займутся. Во дворе меня ждали крики раненых, ох, как же они кричат, господи! Блин блинский, танкистов привезли, самое страшное, что тут видел. Когда их привозят, у всех сначала ступор. Иногда непонятно, где у них спина, а где грудь. Обгорают так, что трогать их – причинять еще большие страдания. Первого запомню навсегда, двое суток не спал после этого. Привезли тогда так же, на машине от станции четверых бойцов. А они… Блин, теперь я понимаю, почему они просят их пристрелить! Я б, наверное, тоже просил. Доктор тычет мне, бери, мол, и тащи, я тогда еще не слышал, а как? Вроде осторожно так взял одного за руку, чтобы чуть приподнять, надо же было обхватить, а у него кожа слезает пластами, вместе с одеждой. Я тогда сдержался, аж двоих отнес, прежде чем меня так вывернуло, что я не только не спал потом два дня, а еще и не ел ничего. Как же это страшно-то… Воистину врачи – это какие-то особенные люди. Что-то с психикой у них не так устроено, в отличие от остальных людей. Как можно спокойно смотреть на внутренности, а? Ладно убитого, это одно, а раненого? Ведь ты же понимаешь, что он все чувствует, ему пипец как больно, а ты смотришь… Не понимаю. Поэтому сейчас я и бесился, требуя выписать меня, а то с ума здесь сойду. До меня врач добрался только к восьми вечера. Размотал повязку, долго осматривал, а потом кивнул. – Что, удрать хочешь? – устало подытожил нестарый еще доктор. – А вы как думаете, товарищ военврач? – я говорил весь день без остановки, устал молчать за все время, что был без слуха. – А ты нам так хорошо помогал… – скорее для самого себя пробормотал доктор. – Может, мне попросить, чтобы тебя здесь оставили, а, Некрасов? Ну ведь правда, подумай! Точно сам в таком виде сюда не приедешь. Да и пользы от тебя в разы больше будет. Ну сам посуди, засунут в пехоту, и сгинешь через два дня… – Док, вы чего? – охренел я и разозлился. А ведь доктор, по сути, хочет мне жизнь спасти. Но я как-то не могу так, неправильно это. – Эх, ладно, все ты понял. Тем более разрыв перепонок – это не царапина. Тебе надо быть в тишине, а ты на фронт собрался. Вероятность повторного повреждения очень высока. У тебя и так была опасная травма. Обычно при таком повреждении слух полностью не пропадает. Я ведь вначале думал, что все, у тебя разрушены кости внутреннего уха. А это конец слуху. Но вроде обошлось. Все же я должен оставить тебя еще на пару недель, чтобы быть уверенным в благополучном исходе. – Нет, док, меня не поймут, – покачал я головой. – И так смотрят косо, а вы еще подливаете масла в огонь. Выписывайте, и баста! – Ты мне тут еще указывать будешь? Поучи меня людей лечить. Сейчас приказ оформлю, получишь тогда! – угроза серьезная, без шуток. Врач может написать в особый отдел все что угодно, хотя бы нарушение дисциплины. Скажет, я тут бухой всегда, и все, пипец! Закатают тогда по полной программе, заманаешься хлебать. А еще хлеще, я тут узнал случайно, военврач вообще может мне ограничение поставить и, согласно ему, оставить меня в госпитале. Пахать! Мне это надо? Плюнув на все, отправился к особисту госпиталя. Вроде мужик он нормальный, мы много общались, хоть и посредством бумаги и карандаша. Нашел нужного человека не быстро. Тот где-то бегал весь вечер. – Михал Степаныч, – взмолился я, – оклемался я, помогите! – Ты чего, сдурел? – отшатнулся от меня особист. – Чего причитаешь? – Отправьте меня на фронт, пожалуйста! – А что доктор говорит? – лукаво так смотрит, словно издевается. – Да разве наших докторов переслушаешь, – развел я руками. – Он много чего говорит, но мне на фронт надо. Ребята там воюют, а я тут… – Завтра к обеду найди меня, постараюсь что-нибудь придумать. Я понимаю, тебе надоело раненых таскать да пахать тут, как раб на галере… Эка он в точку попал! Хоть и пожилой мужик, а соображает почище любого молодого умника. Может, и впрямь поможет мне? Сразу после обеда меня вызвал к себе начальник госпиталя и начал проверку. Тут же присутствовал и особист. Было видно, что осмотр для порядка проводят, они уже явно о чем-то договорились, но я выполнял все, что требовали. Закончив процедуры, меня отправили вон из кабинета. Ждал минут тридцать, прежде чем вышел особист со справкой в руке. – Держи! Дуй оформляться, сегодня около семи вечера будет эшелон, едешь на нем! – Понял! Разрешите приступать? – Беги уже! Оформление бумаг заняло совсем мало времени, уже к трем часам дня я был полностью свободен. Чтобы не давать повода военврачу припахать меня еще к каким делам, свалил на станцию. У меня были кое-какие деньги, купил поесть в дорогу, хлеба, пару банок тушёнки и лука. Сказать, что я охренел от времени в пути, не сказать вообще ничего. Так долго в поезде я еще не ездил никогда. Оказывается, особист-то не уточнял, едем мы в объезд, а это… Мама дорогая, аж через мои родные места! Ну, почти. Короче говоря, к моему приезду немцы уже взяли Калинин. Охренеть не рассказать. Сгрузили нас в Калязине. Нас – это целую дивизию. Весь путь сюда мы собирали людей. Вологда, Ярославль и далее по списку. Я сначала растерялся, но практически сразу узнал, что с моей воинской специальностью меня направят на формирование. Так и вышло. Хорошо хоть вновь ехать никуда было не нужно. Здесь, на окраине города Калязин, укомплектовывался новый артполк, точнее, наш дивизион, как объяснили, остальные батареи где-то рядом. Меня приняли хорошо, привык уже, на мои габариты даже старшие командиры смотрят с уважением. Да уж, не думал, что когда-нибудь буду привлекать столько внимания к своей скромной персоне. Как бы не зазнаться. Шучу. К сожалению, в наводчики я опять не попал. Учиться-то я учился, но вот написано в красноармейской книжке – заряжающий, будь любезен, служи, куда ставят. Ладно хоть не ящичным, и то хлеб. А ведь если бы попросил в госпитале особиста, то в новую красноармейскую книжку меня бы записали наводчиком, можно было так сделать, да я чего-то не догадался. Тренировок почти не было, да и орудий тоже. Налегали на теорию и постоянно маршировали, чеканя шаг. М… вашу блин в транспорт! Как же так-то? Ладно, я немного опытный. Хотя бы в учебке отучился и стрельбы провел, а многие вообще не представляли, что им делать. Как будем воевать? Таскали телеги, изображая орудия и передки, а как еще? Ой да, навоюем мы тут. В середине ноября нас погрузили на машины и отправили куда-то на запад. Ехали почти сутки. Где мы теперь, я уже не понимал. Выгрузили в какой-то дыре, на удивление тут была железнодорожная станция, и оставили ждать орудия. Пушки прибыли… Господи, они что, из-под бомбежки, что ли? Все какие-то помятые, щиты пробитые, прицелов нет, в общем – жопа. Оказалось, на этой станции артмастерские находятся. Теперь нас разместили тут, будем ждать, когда закончат ремонт орудий. Ну и дела. Как же наши предки войну-то выиграли, а? Вроде бойцы есть, не хай какие спецы, но полный комплект, так в чем же дело? Работяги в мастерских прояснили ситуацию. Огромное количество артиллерии потеряно на занятых немцами территориях. Вон, мои любимые МЛ-20 вообще почти не попадаются, нет их новых, хоть тресни, зато есть пушки образца восьмого года, с колесами выше щита, такое, млять, удовольствие на них служить, аж за честь принимаем. Еще есть М-30, это пушка сто двадцать два миллиметра, если дадут их, придется переучиваться. Вот и получается, что удается вытащить при отступлении, направляют на ремонт и только потом передают по назначению. Ну не хватает на все новые части новых стволов, что ж поделать! А ведь я раньше и не подозревал, что такое война… Да, думал, ушел в сорок первом и либо в землю, либо вернулся в сорок пятом. Казалось, на фронте ты только и делаешь, что воюешь. Стреляешь, взрываешь, наступаешь, отступаешь. А на деле? Если бы нас тогда на станции не расхреначили, может, я и побывал бы на фронте, а так? А ведь числюсь, что я на войне. Мама вон письмо прислала, правда, написано оно еще в августе, но нашло меня оно тут, в Калязине. Прочитал, даже всплакнуть хотелось. Брат погиб у меня, старший, Семен. Хоть и не сложились у меня с ним отношения, да и брат-то он моему новому телу, да только все равно сердце кольнуло как ножом. Еще в августе Семен попал под бомбежку, почти как я. Только я-то цел, а вот он… Мама пишет, чтобы берег себя, служил честно и бил поганых фашистов в хвост и гриву. А я? Мотаюсь тут, как говно в проруби. То учебка, то окружение и драпание. Теперь вот госпиталь, и опять сидим. Тяжко это, а делать что? Тот один день, что я воевал, как-то не хотелось засчитывать себе в актив. Через пару дней прислали наконец заместителя командира батареи, звали его лейтенант Васильев. Раньше его обязанности исполнял сержант, командир орудия. Теперь хоть учеба какая-то началась. Прямо в мастерских осваивали орудия, учились разворачивать и менять позицию, изготавливаться к стрельбе. Я-то все это уже проходил, мне чуть легче, а некоторым парням было тяжело. Радовало, что повреждения все же не фатальные, без заводского ремонта обойдемся, главное, пушка та, что я хорошо знал, а вообще батарея смешанная. Голод. Черт возьми, кто бы мог подумать, что на войне будет что-то страшнее врага с его оружием. Всем постоянно хочется есть, а мне так и побольше других, наградил же Господь размерами. Нет, может, когда доберусь наконец до фронта, там забуду, что такое страх голода, но сейчас… А еще погода резко испортилась и начались морозы. Нам так и не выдали до сих пор ни ватников, ни валенок. Хотя и обещали. В шинелях холодно, ноги в сапогах мерзнут до боли. После занятий идем в палатку, ага, в них живем, как летом, млять, хорошо хоть печурки в каждой стоят, говорят, нам повезло. Но чтобы она хоть немного нагревала помещение, нужно топить просто без перерыва и сидеть возле нее. Чуть отойдешь к стене – замерзаешь. Спим прижавшись друг к другу и накрывшись всеми шинелями, так теплее. – Некрасов, ты мне рассказывал, что обучался на наводчика? – вопрос замкомандира батареи застал меня врасплох. Возились с орудием, а тут, как чертик из табакерки, командир прискакал. – Да, в учебке времени было много, освоил и панораму, – кивнул я, распрямляясь.