– Видите? Говорила же: я придумаю вам ужасное прозвище. С помощью графитного карандаша я сделала легкий набросок. Света не хватало, но не хотелось тратить еще больше свечей на прихоти, к тому же моя натренированная рука могла запечатлеть то, что пытались скрыть тени. Я набросала контур лица легкими линиями, прежде чем приступить к деталям, время от времени поглядывая на него, чтобы точнее передать наклон носа или изгиб верхней губы. Глаза я оставила напоследок, не желая изображать их закрытыми, но и не рискуя гадать, чтобы не ошибиться с их формой. В конце концов я нарисовала его таким, каким он был: спящим, с лежащими на щеках нежными ресницами. Он был прекрасен. Я решила позже изобразить его в красках, когда взойдет Солнце, хотя сомневалась, что получится правильно передать цвета. Отставив мольберт, я вернулась к кровати. Пощупала лоб больного. Цокнула языком. – Эти травы нисколечко вам не помогают. Смочив тряпку прохладной водой, я протерла его лицо, шею, ключицы и грудь, раздвинув странную рубаху, похожую на халат. Когда рука вернулась ко лбу, он уже полностью высох. Сердце ушло в пятки, как уходит ко дну потерпевший крушение корабль. Меня пронзила печаль – острая, как серп. Как ни странно, меня крепко волновало благополучие Золотого. Его история. – Если вы не очнетесь, то я никогда не узнаю, какая у вас форма глаз. Оставив тряпку у него на лбу, я подобрала пальцами его широкую ладонь – с жесткой кожей, как у работяги, но без мозолей. «Интересно, – подумала я, – чем он занимается в жизни?» – За мои старания я заслуживаю хотя бы увидеть ваши глаза. Он не пошевелился. – Упрям как осёл, – проворчала я. – Возможно, он разбойник. Голос бабушки меня напугал. Я выпустила руку Золотого и повернулась к двери. – Он совсем не похож на разбойника. Она насмешливо приподняла почти белую бровь. – А ты знаешь, как выглядят разбойники? – Она вошла, шаркая ногами, одеревеневшими после сна, и опираясь на трость. – Разбойники бывают всех форм и размеров. – Она посмотрела на мольберт. Морщинки вокруг рта стали жестче. – С ним не было вещей. – Я вновь взглянула на его безмятежное лицо. – Поищу опять, когда буду забирать ведра. Возможно, он потерял вещи в реке. – Или он пират. Я закатила глаза. – Мы слишком далеко от океана. – А пираты промышляют только в океанах? – Она сердито посмотрела на незнакомца. – Может, он речной пират? Легче швартоваться, труднее потопить. Сухой смешок застрял у меня в горле. – Как скажешь. Она подошла так близко, что колени касались кровати. – Он не дитя, Айя. Не обращайся с ним как с ребенком. – Он болен. Почти то же самое. Может, и тебе не надо помогать в следующий раз, когда у тебя опухнут колени? Бабушка недовольно поджала губы, но не ответила. Затем щелкнула пальцами. – Он наемник! Только взгляни на эти плечи. Точно, наемник! Я невольно посмотрела на плечи незнакомца. Прикоснулась к одному и про себя поморщилась от жара, закипавшего у него под кожей. – Наемники носят доспехи, разве нет? – Нет, если приходится плыть. Или если они в бегах. – Она призадумалась на мгновение. – Наверняка дезертир. Надо бы его связать. На всякий случай. Я покачала головой. – В ближайшее время он не проснется. Лихорадка усилилась. Ката жестом велела мне подняться. Я повиновалась, и она заняла мое место. – Нужно экономить воду. А теперь принеси- ка мне бальзам да сходи за ведрами. Я вновь повиновалась и вскоре повела Лозу к реке. Вещей Золотого там не оказалось, как и иных следов. Я остановила выбор на глине. Мы все по очереди присматривали за Золотым, его состояние ухудшалось: дыхание стало хриплым, а прекрасная кожа побледнела. Мы перепробовали все возможные средства. Мама с лампой ходила собирать травы и проверяла урожай. Я без особого пыла заботилась о животных, пока бабушка мазала Золотого бальзамами и упрекала за все кривые дорожки, на которые могла свернуть его жизнь. На третий день его болезни, через семь дней после того, как мир поглотила ночь, я решила вылепить из глины его бюст. Мне нравилось работать с глиной. Она придавала портрету больше глубины, чем способен придать набросок или этюд, и в то же время более снисходительна к ошибкам, чем камень. Я принесла домой кусок темной глины, которую сама смешала, и даже Ката не стала ворчать: нам всем нужно было чем-то себя занять, пока наш гость боролся за жизнь. Поэтому я его лепила, аккуратно выделяя каждый локон, и, когда лепила лоб, вдруг осознала, что он не потеет. Что за лихорадка такая, из-за которой человек не потеет? На середине работы я остановилась, чтобы руки немного отдохнули. – Возможно, вы известный картограф, – предположила я. – И действительно побывали в плавании, но вы не пират. У вас слишком чистая кожа и здоровые десны. Ага, я проверяла. – Известный картограф с другой стороны Земли. – Я изучала его безглазый бюст. – Но выросли вы в бедности. Работали на ферме вроде нашей. Вот почему вы не похожи на ученого. А ваш отец… вот он был наемником, но в одну судьбоносную ночь встретился с вашей мамой, влюбился по уши и решил остепениться, отказаться от прежней жизни. Однако вам передалась его тяга к странствиям, вы хотели повидать свет. Я размяла спину. – Хотели запомнить каждый изгиб берега и каждую вершину гор. Хотели исследовать мир и сделать себе имя. Но вы этим не хвастаетесь. – Я помолчала, разглядывая лицо, ставшее мне таким родным. – Ну, разве что среди друзей. И в своих публикациях. Разумеется, написанных другим человеком. Интересно, вы владеете многими языками или наняли переводчика, чтобы он донес вашу историю до более широкой публики? Если да, то где он? Моя история нисколько не впечатлила Золотого. Он с хрипом втянул в себя воздух. Оставив скульптуру, я вернулась к кровати и сняла горячие компрессы с его лба и груди. Завела часы, посмотрела время. Пора было принести еще лекарства, поэтому я сходила на кухню и налила чашку того, что утром заварила Энера. Возможно, холодный чай пойдет ему на пользу. Когда я вернулась, его дыхание успокоилось. Я помешкала, прежде чем приподнять его голову, чтобы напоить. – И почему вам вдруг стало лучше? – Я опустила чашку. Несмотря на наши усилия, его состояние только ухудшалось с тех пор, как мы принесли его домой. Я начала сомневаться, не ошиблись ли мы с диагнозом. Может, у него какая-то другая лихорадка, о какой я никогда прежде не слышала. Был лишь один способ выяснить. Я убрала кружку и отнесла миску с тряпками обратно на кухню. Пока пусть просто отдыхает. Тьма проникала в наши души с каждым днем все больше, если «дни» вообще продолжали существовать. Она подкрепляла мамины страхи и заостряла бабушкин язык. Я становилась тревожной и резкой. Моя дорогая матушка, увидев мою скульптуру, когда пришла освободить меня от обязанности присматривать за больным, в шутку спросила, не влюбилась ли я часом. В ответ я чуть на нее не набросилась. – Не говори глупости! – прошипела. – Я не влюбляюсь! Я вылетела из комнаты. Не прошло и четверти часа, как меня охватило сожаление. Когда я вернулась, чтобы извиниться, в комнате была и Ката: они сидели на стульях и шептались, низко склонившись друг к другу. Я напрягла слух, пытаясь расслышать слова, но ничего не вышло. – В чем дело? Темно-серые глаза Каты метнулись ко мне, в то время как взгляд матери опустился в пол, отчего груз вины стал еще тяжелее. – Пока ты спала, заходила Лутас. – Бабушка кивнула на тонкий тюфяк на полу, где я задремала во время бдения. Я не спала в постели с тех самых пор, как нашла Золотого. – Говорит, по Гоутиру рыскают разбойники. С покровительством ночи они могут грабить нас хоть двадцать четыре часа в сутки. Она сплюнула. Взгляд Энеры скользнул к мужчине в постели.