Но потом дало о себе знать осложнение после малярии, подцепленной в достаточно экзотической африканской стране, силы стали уходить, прыть снижаться, и шесть лет назад мне предложили работу в одной очень интересной организации. Вернее, таких организаций было несколько. И представляли они собой, скорее, эдакие клубы по интересам. Но чисто для своих. Тех, кто, по разным причинам, уже не мог с полной отдачей приносить пользу стране на прежнем месте. Но и к кабинетной работе тоже был не приспособлен. Так сказать, для престарелых и не очень престарелых живчиков с сильно развитой авантюрной жилкой. Вот я из всего разнообразия и выбрал контору, занимающуюся поисками разнообразных кладов. Ну не прикалывало меня гоняться за летающими тарелками, следить за экологией в Гренландии или заниматься спасением синих китов. Финансирование поначалу шло от добровольно-принудительных спонсоров (наподобие того, как впоследствии финансировали сочинскую олимпиаду), но потом, ко всеобщему удивлению, конкретно наша организация стала приносить прибыль. Высокие государственные мужи были этим фактом очень удивлены (ведь мы создавались вовсе не деньги делать, а служить прикрытием для спецслужб), но на прибыли не претендовали – для них это копейки. А я с тех пор там и обитаю. Специализируюсь на бывших английских, французских и испанских колониях. И в Сирию, действительно, приехал по делам конторы. И на духов мы нарвались совершенно случайно. Во всяком случае, хочется так думать, потому что если они ждали конкретно меня, то все очень плохо и где-то наверху, в Дирекции КР, сидит «крот». Да ладно. Это дело уже прошлое, а вот настоящее… Так – если действительно предположить, что Сатихаарли не плод моего больного воображения, а суровая реальность, то получается очень интересно. Особенно со сроками жизни, глубинной памятью и прочими ништяками. Только что же именно та говорящая штука напутала, из-за чего я разговаривать разучился и тело как чужое ощущаю? Может быть, это потому, что не все в меня загрузилось? Я ведь видел на облачном экране – некоторые полоски не дошли до конца. Хотя вряд ли. Ну не должно быть хуже, чем было! По-любому не должно! С другой стороны, там чем-то паленым стало вонять. А зная, что наверху разлилось черт-те сколько горящей нефти, могущей повредить тонкую старинную машинерию, то можно прикинуть, что именно из-за этого все по звезде пошло. Охохонюшки… вот такого совсем бы не хотелось. Неужели теперь до конца дней так и буду мычать и ыкать? Очень хочется надеяться, что очухаюсь… Про сам факт переноса во времени я даже не задумывался. Это относилось к разряду вопросов: «почему в той ванне не было пыли?», то есть в принципе нерешаемых. Поэтому зачем голову ломать? Также не особо задавался вопросом относительно моего невольного напарника. Куда он делся? Да кто его знает? Или в ванне остался. Или в палеозой перенесся. Факт то, что его здесь нет. А на нет и суда нет. Сейчас лучше бы обдумать свое поведение в контрразведке. И что именно я контрикам писать (если сумею) буду. Но особо обдумать линию поведения не получилось, так как незаметно для себя уснул. А когда проснулся, выяснилось, что мы приехали. Ну, не то чтобы прямо совсем приехали, а въехали в небольшой городок, или крупную станицу. – Ык. Ух ух буэ? Это я попытался поинтересоваться названием данного населенного пункта. Возница меня понял несколько превратно и, сурово качнув кнутом, ответил: – Раньше надо было думать. А нонче терпи. До тюрьмы недалече осталось. Там и опростаешься. Ну нет слов. Осталось только развести руками. Казаки же тем временем умчались куда-то вперед, лишь самый молодой продолжал сопровождать телегу. А мне осталось крутить головой, впитывая в себя российские реалии столетней давности. Ну, в принципе, реалии как реалии. Асфальта нет. Брусчатки тоже нет. Дорога – обычная грунтовка с ямками и ямами. Те ямы, которые поглубже, засыпаны щебнем. Неглубокие не засыпаны ничем. Вдоль дороги стоят дома. Деревянные, одноэтажные. При этом разной длины. На два окна. На три окна. На пять окон. Заборы в наличии. Где-то из почерневших досок. Где-то из вполне нормальных. По обочине бегают редкие куры, активно разыскивая чего бы пожрать. Хотя не только по обочине. Вон и на дороге те же куры, выклевывают вкусняшки из лошадиных кучек. Собак хватает. Без привязи, но тихо себя ведут. Никого не обгавкивают, а лежат или лениво трусят по своим делам. Кстати, наличие свободно гуляющих кур говорит о том, что голода здесь еще нет. В противном случае их хрен бы кто со двора выпустил. Значит, временные рамки можно несколько сузить, в вилке от семнадцатого до девятнадцатого года. Ну, я так думаю… Ближе к центру стали встречаться и каменные строения. Некоторые даже двухэтажные. Заборы, что характерно, стали гораздо ниже, а местами вообще превратились в декоративный штакетник. Интересно, у нас обычно наоборот – чем богаче владелец дома, тем забор выше. Но здесь, видно, богатеи еще не пуганые. Еще обратил внимание на то, что по сторонам дороги появились деревянные тротуары. Людей тоже хватало. И на окраине, и в центре. Одетых бедно и побогаче. Много было народу в военной форме. Транспорт (исключительно гужевой) присутствовал. Гадил этот транспорт весьма активно, но я увидел, как облаченный в серый фартук мужик (наверное, дворник) довольно шустро собирал следы жизнедеятельности в большой совок. Интересно, а на въезде не наблюдал, чтобы так шуршали, и лошадиные лепехи спокойно себе лежали посередине дороги. А мы тем временем, миновав небольшую церковь (возница, глядя на нее, размашисто перекрестился), свернули куда-то влево и вскоре остановились перед здоровенными воротами. Забор тоже внушал. Эх! Чувствуется казенный дух. За оградой – двухэтажное, в обшарпанной побелке здание. На окнах решетки. Во дворе (судя по солидному гавканью) сидит барбос. И не один. Помимо барбосов, есть и люди. Слышны голоса и связующий слова незамысловатый мат. Возница через окошко в воротах быстренько договорился о пропуске внутрь. После чего, оставив меня под охраной своего казака, подкрепленного подошедшим местным солдатом, старый удалился внутрь здания. Правда, перед этим, кивнув в сторону деревянной будки, стоящей в дальнем углу большого двора, велел молодому: – Этого мычальника до сортира проводи. А то он ерзал сильно. Я, в общем-то, уже был не против посетить подобное заведение, поэтому двинул без возражений. Сортир оказался самым обыкновенным. Ничем не отличающийся от своих собратьев из будущего. Единственно, там не было ни газет, ни туалетной бумаги. Вместо этого стояла корзина с соломой. Блин! Представив себе процесс подтирания ломкой и колючей соломой, я передернулся. Тут, наверное, особо прокачанный скил нужен, чтобы подобное перенести. А старый анекдот, где говорилось – «могу предложить только наждачку», – заиграл новыми красками. Возрадовавшись, что мне только по-маленькому, быстренько сделал свои дела и был возвращен к телеге. Тем временем местный боец, которому наскучило стоять просто так, поинтересовался у казака: – А чегой-то он у вас в одном мешке? Даже споднего нету. Станичник, уже успевший скрутить самокрутку, затянулся, сплюнул и важно ответил: – Дык и мешок наш. А ентого мы вообще в чем мать родила нашли. Вот и дали чой-нить срам прикрыть. Солдат не унимался: – А чо мешок-то? У вас в телеге вона сколько барахла… Казак ощетинился: – Ты на чужой каравай рот не разевай! Но перепалка развития не получила, так как вернулся возница вместе с крепеньким младшим сержантом (то есть у парняги на погонах было по две лычки). Который и отконвоировал меня в здание. Там тоже особо не рассусоливали, и уже через пять минут я стоял в кабинете, разглядывая самого настоящего золотопогонного офицера. Как говорится, белую кость, голубую кровь. Это было даже несколько странно, так как все встречавшиеся до этого вояки ходили либо в казачьей форме, либо в мундирах с полевыми погонами. Правда, канонический образ, воспетый в романсах, книгах и фильмах, слегка отличался от увиденного. Разве что погоны, с четырьмя звездочками, действительно были золотые. Аксельбанты отсутствовали. Бравости и подтянутости также не наблюдалось. Верхняя пуговица мундира расстегнута. Стоячий воротник слегка засален. Да и сам капитан ощутимо пованивал потом. Это я учуял, когда он, подойдя вплотную и покачиваясь с пятки на носок, стал брезгливо разглядывать меня в упор. Видно, придя к какому-то заключению, глубокомысленно протянув: «Мда…» – кивнул на установленную возле стола табуретку, скомандовав: – Сесть. Я сел. Офицер тоже уселся за стол, приготовил лист бумаги, начав допрос: – Кто таков? Фамилия? Имя? Откуда родом? Чем занимаешься? Дело сразу застопорилось, потому что на этот и последующий вопросы я лишь ыкал, мекал и бекал. Капитан пробовал разные подходы. Даже выскакивая из-за стола, стимулировал мощными затрещинами. Точнее, когда я потянулся к карандашу, желая написать о себе, офицер, не поняв моего порыва, мощным ударом в глаз уронил подследственного на пол. Стоящий сзади сержант добавил пинка и рывком усадил обратно. Вот тогда-то я получил дополнительно от его благородия еще и по башке. После чего золотопогонник внезапно успокоился и, усевшись на свое место, достал из кармана металлическую коробочку с витиеватым рисунком. Судя по цвету – серебряную. Открыл ее. Поставил перед собой. Из коробочки извлек крохотную ложечку. Я со все более возрастающим изумлением смотрел на совершаемые телодвижения. А когда контрразведчик насыпал себе на ноготь большого пальца порцию белого порошка, через секунду привычно нюхнув, я охренел напрочь! Мля! Это же уму непостижимо! Вот тебе и голубая кровь! Прямо на рабочем месте шморкать кокаин! Пипец, нет слов! Приняв релаксант, благородие откинулся на стуле, закрыв глаза. А когда открыл их и вперил в меня превратившиеся в точки зрачки, я почуял, что дело пахнет керосином. И оказался прав, так как офицер со все большей экспрессией начал говорить: – Ты… мать-перемать… думаешь, я не понимаю, почему ты здесь комедию ломаешь? Из комиссаров небось? Сукин сын! Нехристь поганая! Крест покажи! Нет у тебя креста! И на церковь ты не крестился, морда жидовская! Сознавайся – комиссар? Жид? ЖИД? Говори, падла! От капитана уже летели слюни, и я, несколько запаниковав, вскочил, задирая подол своего одеяния, желая продемонстрировать воочию, что кем-кем, а жидом уж точно не являюсь. Но опять был понят не так. Контрразведчик буквально взвыл: – А-а! Тварь! Хрен мне тут свой демонстрируешь! Ну я тебе… После чего быстро открыл ящик стола и, надевая на руку кастет (кастет?..), буквально прыгнул ко мне. Ну что сказать. Пришел в себя я уже в камере, лежа на широкой лавке. Глаза почти не открывались и тупо болело все тело. Там ведь не один носитель золотых погон меня обрабатывал. Сержант тоже принял весьма деятельное участие… В этот момент (видно заметив, что я начал поворачивать голову) сбоку раздался голос: – Что, болезный? Пришел в себя? На вот – попей. И мне в губы ткнулся холодный край металлической кружки. Попил, после чего сильно потянуло в сон. Я и не сопротивлялся. Когда проснулся, чувствовал себя несравненно лучше. И глаза открылись, и тулово не болело. Сел на лавке. Огляделся. За окном была ночь, лишь лунный свет, льющийся из зарешеченного окна, позволял понять, что со зрением у меня все в порядке. А вокруг спали люди. Количество народу определить было невозможно – все пряталось во тьме. Но немало, так как храп стоял солидный. Еще присутствовал тяжелый дух немытых тел, вкупе с грязными носками. Хотя в данном случае, наверное, все-таки портянками. Так, прислушиваясь и принюхиваясь, осторожно встал. Хм. Не больно. Наклонился влево-вправо. Поприседал. Не больно! Блин! Скажу больше! Я себя настолько хорошо очень давно не чувствовал! И тело уже не как чужое, а вполне нормально ощущается. Весь в надеждах решил протестировать речь: – Овеа… оверка… П-п. Пр-р-ровека… Ура! Почти получилось! Заработало! Продолжим: – Ас, аз, раз. Раз, ва. Раз, два, три! В этот момент меня прервали. С соседней лавки приподнялась еле различимая в темноте фигура и знакомым голосом прошептала: – О! Ты уже стоять можешь? А мы думали, что дня три пластом пролежишь. Уж очень сильно тебя побили. Ха, походу, это тот человек, что меня водой поил. Душевный. Сострадательный. Поэтому ответил со всем вежеством: – Огу. Олько оворю ы-ы есе похо. Собеседник глухо выругался: – Вот сволочи, так измордовать пожилого человека, что он аж разговаривать с трудом может. Ни стыда, ни совести у них нет. После чего, немного помолчав, спросил: – А за что тебя так? Я хмыкнул: – За то, что оказал, что не шит. Э-э… не ж-жид. Не! Мне прямо нравится этот мощный прогресс в устной речи. Глядишь, через часик уже вовсю болтать смогу! Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. А мужик, пытающийся переварить мои слова, решил уточнить: – Это как – показал? Я продемонстрировал. Сокамерник пару секунд непонимающе приглядывался, потом чиркнул спичкой и, сдерживая рвущийся смех, прохрюкал: – Ну ты, старый, умеешь пошутить! В этот момент из ближнего угла недовольный голос посоветовал нам заткнуться и не мешать спать. А мужик, по-прежнему светя спичкой, понизив голос, быстро сказал: – Вон там на столе миска с кашей. Тебе оставили. Ложка есть? Хотя откуда у тебя… На вот, держи. Иди, поешь. И сунув мне в руку обгрызенную деревянную ложку, улегся на свою лавку. Что сказать – каша была не вкусная. Хлеба не было вовсе. Но в желудок что-то упало, от этого жизнь стала радостней и веселее. После завтрака (ну, будем считать, что это завтрак) я вернулся на свое место и как-то незаметно опять уснул. Глава 3 Когда проснулся, стало достаточно светло и можно оглядеться. Да уж – помещение достаточно большое. Два окна. Вдоль дальней стенки деревянные двухэтажные нары. Возле ближней стены стоят широкие лавки. Посередине большой стол с лавками поуже. На столе стоит несколько оловянных (судя по цвету) мисок и кружек. Там же установлен солидный бак. Наверное, с водой. Параши, что характерно, нигде не видно. А нет – видно. Это оказалась небольшая деревянная бадья с крышкой. И народу в камере было человек пятнадцать. Точно сосчитать не успел, так как дверь открылась, и появившийся на пороге усатый охранник в синем мундире спросил: – Селиверстов кто? Харч тебе жена передала.