Когда в мае 2014 года дело Попкова направили в суд, уже было ясно, что 22 эпизодами обвинения все не ограничится — убийца продолжал писать признания в новых преступлениях. Их решили выделить в отдельное производство и поручить Следственному управлению по Иркутской области. В сентябре у «маньячной группы» опять сменился руководитель — теперь ее возглавил следователь по особо важным делам Евгений Карчевский. Тридцатичетырехлетний Карчевский, который когда-то решил стать следователем, начитавшись рассказов о Шерлоке Холмсе, не первый раз имел дело с серийными убийцами. Еще в 2010 году ему поручили разбираться с преступниками, которых в Иркутске прозвали «молоточниками» — за то, что они часто забивали своих жертв молотками. Никакой системы в их поступках не было — убийцы просто решали напасть на случайного прохожего в темное время суток, заходили со спины и били молотками, или киянками, или битами, или ножами. Орудовали они на территории иркутского Академгородка; за полгода от таких нападений пострадали 10 человек, шестеро из них умерли. Нашли убийц почти случайно — мужчина принес в полицию камеру с видеозаписью одного из преступлений и сказал, что нашел ее у своего племянника. Быстро выяснилось, что этот племянник — 18-летний Никита Лыткин — вместе со своими другом и ровесником Артемом Ануфриевым и были «молоточниками». Более того, Ануфриев и Лыткин хвалились убийствами и описывали свои преступления в своих соцсетях, но никто из их читателей не счел необходимым привлечь к этому внимание. «Молоточники» сразу признали вину и с удовольствием делились подробностями своих преступлений. Они не скрывали, что восхищаются другими серийными убийцами. Ануфриев даже создал в одной из соцсетей группу, посвященную битцевскому маньяку; она называлась «Пичушкин — наш президент». Однажды, подписывая один из протоколов допросов, юноша даже процитировал слова Пичушкина следователю: «Как говорил один герой, дайте мне стакан виски и сигару — и вы узнаете столько нового об этой жизни, что у вас волосы зашевелятся на голове». Как рассказывает Карчевский, Ануфриев и Лыткин не просто входили в неонацистские объединения, а почти буквально считали себя сверхлюдьми, способными решать, «кому жить, а кому умереть». Доказать их вину в нападениях было легко — своей главной заслугой в этом деле Карчевский считает, что убийц признали организаторами и членами экстремистского сообщества, которое исповедовало человеконенавистнические взгляды. По словам следователя, он был пионером такого применения 282-й статьи Уголовного кодекса в регионе. (На деле за год до приговора «молоточникам» суд в Братске признал виновными в организации экстремистского сообщества «Боевая организация коммунистов-революционеров» трех мужчин, которых обвиняли в поджоге офиса «Единой России».) В 2013 году Ануфриева приговорили к пожизненному заключению, а Лыткина — к 20 годам тюрьмы. Занявшись делом Попкова, первый месяц Карчевский читал материалы дела, чтобы выстроить в голове общую картину. Следователь вообще говорит, что любит читать: «Кто-то идет в работе по наитию, а я люблю читать, где персонажи описывают свои действия, — потом, видимо, на подсознании применяю оттуда какие-то вещи». Следующие четыре года Карчевский вместе с группой Артема Дубынина расследовал причастность Михаила Попкова к еще шести десяткам убийств. Сработались они отлично. «Я знаю, что эту группу очень многие из ГУВД не любили, но думаю, что это все [про лень оперативников] говорилось только в сердцах и сгоряча, — рассуждает Карчевский. — Ведь они смогли поймать серийного маньяка, который стал известен на весь мир. Думаю, их имена останутся в истории, а те, кто распространяет непонятную информацию и просто завидует, навсегда останутся в темноте». Следователь начал выстраивать с Попковым психологический контакт — и быстро сделал о нем первые выводы. «Я как его увидел, просканировал, понял его взгляд на мир и на происходящее, так оно все и осталось, ничего не поменялось, — рассказывает Карчевский. — Сразу стало понятно, что человек безразличен ко всем окружающим и к происходящей с ним ситуации. Его интересует только то, что творится с ним и с его близкими. Что касается остальных людей — ему абсолютно безразлично. „Моя хата с краю, ничего не знаю“ — это про него. Точно так же он относился и к жизни другого человека — полнейшее безразличие. А негативное отношение к женскому полу никуда не делось и после ареста. Несмотря на то что он сидит в полной изоляции от общества, стакан-то у него не расплескивается — только накапливается». Всегдашняя улыбка Попкова следователя тоже никак не убеждала — он считал ее «оскалом ненависти и злости», обратив внимание на то, что в глазах убийцы никогда не видно никакой радости и интереса к собеседнику. «Дай ему волю, он всю свою сущность в течение пяти минут вашего общения продемонстрировал бы, — продолжает Карчевский. — Он сейчас, может, сидит, мысленно вас разбирает на кусочки. За его дружелюбной маской прячется человек, который никого не любит и не скрывает этого». При этом, когда семья перестала заботиться о Попкове, следователь начал помогать ему сам: «Вижу, носки драные, брюки все изношены. Шел, покупал, одевал [его]. Это был не подкуп, это было просто человеческое отношение». В рамках нового расследования Карчевский, Дубынин и их коллеги снова начали детально разбирать жизнь и преступления маньяка. Начались и выезды на новые места преступления — Карчевский заметил, что Попков, оказавшись там, где убил, заметно оживлялся: «Они ведь по нескольку раз переживают свои преступления, и от этого тоже кайф испытывают. У них в памяти восстанавливаются все обстоятельства, и появляется та же самая эйфория, тот же самый оргазм или кайф, который они испытали в момент убийства». 14 января 2015 года Иркутский областной суд приговорил Попкова к пожизненному заключению. После этого показания о новых убийствах он начал давать еще более охотно — чем дольше продолжались следственные действия, тем дольше убийцу не этапировали в колонию. В СИЗО его перевели в одиночку — там Попков в основном читал, разгадывал кроссворды, сканворды и судоку, занимался физическими упражнениями: мог подтянуться до 50 раз. В этой камере под круглосуточным видеонаблюдением оперативников ангарский маньяк провел следующие четыре года. Там, по его словам, у него «не было никаких забот». «Постель чистая, с утра подняли, вечером отбой, на прогулку сводили, худо-бедно, но кормят так, что с голоду не умрешь, и голова не болит — как на работе прорваться, начальник сократит или не сократит, что он незаслуженно мало мне платит, а я хотел бы больше, — рассказывал мне Попков. — Это я, конечно, не совсем серьезно, любой человек на свободу бы хотел». По словам Михаила Попкова, никто ему так и «не помог» понять, почему он стал убивать. «Даже этим вашим супер-пупер-психиатрам, которые в Сербского сидят, было до фонаря, — говорит он. — Никто из них ничем не интересовался». Это не совсем так. Сразу несколько людей, имевших дело с Попковым, выработали свои версии того, как он стал маньяком. Евгений Карчевский считает, что корни растут из детства: родители Попкова фактически бросили, когда уехали на заработки из Норильска, где родился будущий преступник, в Ангарск, оставив мальчика на попечение бабушки и дедушки. «Он рос без матери, без материнской любви. Спустя пять-шесть лет, когда его привезли в Ангарск, там уже была младшая сестра — то есть любви от мамы он опять не чувствовал», — рассуждает Карчевский. Мать Попкова, согласно показаниям его родственников, была крайне деспотичной — и с сыном вела себя еще жестче, чем с дочерью. По словам Карчевского, особенно отпечатался в памяти Попкова один случай, о котором он рассказывал на допросах. Мальчиком Мишу часто посылали в пионерлагерь, и он, как и другие дети, с нетерпением ждал выходных, когда родители приедут его навестить. Однако мама с папой никак не приезжали, не дождавшись их во второй раз, Попков сбежал из лагеря и вернулся домой. Зайдя в квартиру, он увидел, как его пьяные родители занимаются сексом — втроем с другом семьи. Эта сцена осталась в его памяти навсегда. В августе 2012 года ангарский психиатр Андрей Протасов обследовал Попкова и поставил ему первый диагноз — гомицидомания с садистическими элементами. Гомицидомания подразумевает импульсивное и непреодолимое влечение к убийствам, чаще всего — людей противоположного пола и с применением сексуального насилия. Обычно каждому эпизоду предшествует беспокойство, подавленное настроение или конфликтная ситуация на работе или дома — убийство или сексуальное насилие становится разрядкой, эмоциональным выходом, после которого состояние преступника нормализуется, улучшается настроение и сон. Гомицидоман жесток и агрессивен, он негативно настроен к окружающим людям, зациклен на негативных переживаниях, а убийства совершает для самоутверждения. Доктор юридических наук, профессор Юрий Антонян, написавший множество работ по криминологии и преступному поведению, по просьбе следствия составил психологический портрет Попкова и описал его как серийного сексуального маньяка и садиста, «стремящегося к смерти и насаждающего смерть». Антонян тоже считает, что личность таких убийц формируется в раннем возрасте: чаще всего они растут в неполных семьях или в семьях с авторитарными родителями, которые с детства формируют у них комплекс вины и неполноценности, применяя жестокие меры наказания. Результатом становится агрессивность и жестокость — такие дети часто плохо учатся в школе, грубят и сбегают из дома (хотя, конечно, далеко не всегда потом начинают убивать людей). Как заметил Антонян, ненависть к женщинам впервые проявилась у Попкова еще в подростковом возрасте, когда он застал свою мать с любовником. В этом возрасте мальчики обычно испытывают отвращение и страх перед половым актом, поэтому Попков был сильно потрясен, когда увидел, как его мать занимается сексом с посторонним мужчиной. Измена жены, которая произошла несколько десятилетий спустя, закрепила в нем ненависть к женщинам. Сам Попков назвал эту версию «чушью». Карчевский тоже считает, что именно измена жены стала «последней каплей», после которой Попков стал выражать свое негативное отношение к женщинам через убийства. Действительно, свое первое убийство маньяк совершил в октябре 1992 года в Иркутске: Попков привез жертву, Наталью Виговскую, поздним вечером на Иркутское водохранилище, они выпили и занялись сексом, после чего он вытащил женщину из машины, стал бить ее кулаками, а потом затянул на шее ее же свитер и задушил. Сам Попков не согласен с тем, что после измены у него произошел срыв: «Все решили считать это причиной — ну и пусть считают! Проще всего судить о человеке, используя клише, — вот все и схватились за то, что лежит на поверхности. Но на самом-то деле все гораздо глубже». С Михаилом Попковым мы встретились в декабре 2017 года. Из СИЗО его привезли в следственный отдел по Ангарску, завели в один из обшарпанных кабинетов и пристегнули наручниками к батарее. Мы говорили почти три часа, Попков много улыбался, часто отвечал вопросом на вопрос, но вообще производил впечатление обычного человека. После того, как интервью было закончено, Попкова отвели в небольшое помещение, куда я заглянула перед отъездом, чтобы попрощаться. Преступник курил и общался с конвоирами. Увидев его снова, я замерла, потому что не могла узнать человека, напротив которого сидела три часа, — его лицо изменилось до неузнаваемости, а улыбка превратилась в жестокий оскал. Только тогда в моей голове мелькнула мысль: «Он и правда мог убить 80 женщин». «Михаил Викторович — такой человек, он никогда прямо не отвечает, не настолько он откровенен. Он всегда издалека заходит, — описывает манеру общения Попкова Карчевский. — Вроде бы и „нет“ не говорит, но и прямого „да“ не услышишь. Спрашиваешь у него: „Это красное или это черное?“ Он отвечает: „Как посмотреть. Днем это освещается как красненькое, но ночью вроде бы и темненькое“». Попков говорит, что много раз пытался разобраться в себе сам, но каждый раз эта рефлексия заводила его в тупик: «Какие-то мысли у меня появились, но я не смогу их ни доказать, ни опровергнуть. Да и зачем это все? Чтобы самого себя накручивать? Только расстраиваться или оправдание себе искать». Тем не менее какая-то версия у него все-таки есть — фактически он считает, что его преступления возникли из ужаса окружающей реальности. «Я смотрел на взаимоотношения моего товарища-сослуживца и его супруги, как у них рушится семья, в какую грязь все превращается. Она приходила к нашему начальнику и жаловалась, что он не появляется дома, загулял. Можно их взять [как одну из причин преступлений]? — рассуждает Попков, который вообще любит задавать собеседнику вопросы, не отвечая на них. — Или другой пример. В новогоднюю ночь пьяные родители теряют на горке трехлетнюю девочку. Как можно ребенка трехлетнего потерять? Я тогда всю ночь лазил по колено в снегу, искал эту девочку, утром на радиостанции делал объявление. А это можно к причинам отнести? Может быть, причиной является мое негативное отношение ко всем, кто употребляет алкоголь? Я вам перечисляю то, что во мне наслаивалось. Чуть ли не каждую ночь у меня в дежурной части сидел в клетке пацан — я его чаем поил, кушать давал. И он не был из опустившейся семьи — его мать вся из себя такая важная была. А мне страшно было звонить этой матери, чтобы она его забрала, потому что она, как только на крыльцо отдела с ним выходила, сразу орать начинала. Можно это сюда же положить?» — В первый раз, когда вы совершили убийство, произошло освобождение негативной энергии? — Столько лет прошло, не могу вспомнить, как оно было. — А каждый раз было по-разному? — Что я реально чувствовал, сейчас я сказать уже не могу. Может, и одинаково было. Если не ошибаюсь, в первый раз все спонтанно получилось, машинально, на уровне рефлекса. Какая-то ругань, человек замахивается, и я машинально наношу удар, и все, человек валится. Дальнейшие мои действия лихорадочные: в голове паника: что сделать? Добить? Один из вариантов. Второй вариант — оказать помощь, везти куда-то в лечебное учреждение с соответствующими последствиями. И это как снежный ком, как лавина. Видимо, я по простому пути решил пойти, с моей точки зрения. Но это я сейчас так думаю. — Что вы тогда почувствовали? — А что может человек ощущать после этого? — Ужас. — Это ваше слово. Через запятую можно еще слово «страх» сказать, но никак не удовлетворение, как некоторые пытаются трактовать. — Его не было? — Какое удовлетворение? Паника, страх, ужас. Не дай бог, кто-то увидел. Ну как нормальный человек реагирует? Все чисто, сваливаю. — «Не дай бог, кто-то увидел», но не «О боже, я убил»? — Прошло какое-то время — тишина. Даже вопросов никто никаких не задал: ни где я был, ни что я делал. Наступило успокоение — относительное, конечно. Ну а дальше, возможно, ситуация аналогичная была, только я уже более хладнокровно все сделал, контролируя себя, понимая, что вроде это и не так страшно. — Не страшно убивать? Или не страшны последствия? — Какие там последствия? Что касается первого вопроса, не уверен, что слово «страшно» здесь уместно. Например, я ударил человека молотком или топором — все, смерть наступила мгновенно, это доли секунды. Ладно, второй раз ударил. Сколько на это секунд нужно — два раза ударить? Это не вопрос на засыпку, это чтобы вы поняли, что это буквально какие-то секунды. Посмотрел: вроде крови нет, сел в машину, уехал. Второй пример. Вот человек, который меня сейчас выводил [конвоир], ему государство дает добро, как и какому-то снайперу, который держит в прицеле цель. Ему сказали: «Первый, огонь!» Он нажал на курок. Или третий вариант: летчик-истребитель советской армии летит, крыльями машет «Боингу» южнокорейскому, а в нем 278 пассажиров (1 сентября 1983 года советский истребитель сбил корейский пассажирский «Боинг», отклонившийся от курса, над Сахалином. — Прим. ред.). Ему: «Сокол, огонь! Сбить цель!» Я, конечно, не вправе себя сравнивать с ними, но у всех ситуации разные. — Но вы же сами решение принимали, вам никто не приказывал. — Страх, наверное, тоже присутствовал у меня. А потом все меньше, меньше, меньше. — Зачем было делать это столько раз? Что это вам давало? — Я не знаю. Вот этого я не могу объяснить. — Как это внутренне проявлялось? Наступает день — и вы понимаете, что сегодня кого-то убьете? — Я же не в вакууме жил, вот случится какая-то раздражающая ситуация — и я уже весь на взводе. Или депрессия у меня, или подавленность какая-то — не знаю, как лучше назвать. Потом я попадаю в провоцирующую меня ситуацию, и это [убийство] — один из способов решения, выхода из нее. — Но вы же сами себя в эту ситуацию помещали. Подсаживали женщин, потом убивали их. — Потом уже я понял, что сам себя в эту ситуацию ставил. И принял гениальное решение — не ставить себя в такие ситуации. Вообще никого не сажать к себе в машину, не подбирать, не останавливаться. Я принял такое решение в 2010-м или даже в 2007 году, и оно работало — я ведь прекратил. То есть человек может сам остановиться. Уже после этого ехал я как-то в гараж. Время 19:15, лето, сухая погода. Видимость — восемь кэмэ. Ветер северо-западный, восемь метров в секунду. Выбегает на дорогу женщина, машет. Я остановился. «Выручай, дружище». «Что случилось?» — спрашиваю. «Подвези до завода полимеров, на работу опаздываю». Я говорю: «Ну садитесь. Мне по пути». Как в фильме «Такси» ее довез, от души прокатил, душу отвел. А она мне еще и 200 рублей в благодарность дала. Я про себя еще подумал: «Не зря старался». Думал еще, что могу купить на эти деньги: пол-литра водки или пиво. С точки зрения злодея, который выискивает себе жертву, нафиг я ее на работу вез? Надо было в лес ехать и убивать. — В лес и убивать — это должна быть другая ситуация? — Возможно, да. — Женщина должна быть другой? Она не на работу должна спешить, а наоборот, никуда не спешить? — Скорее всего, так, да. — И подвыпившей быть? — Или вести себя так, что ей вообще наплевать, куда поедем. Главное — гулять.