Я ответила, что «Медуза» никогда не платит за информацию, да и вообще, это нарушение журналистской этики. Но адвокат продолжала настаивать и сказала, что, если я ей не заплачу, Попков просто «будет сидеть напротив вас и улыбаться». Тогда я предложила заплатить пять тысяч рублей из собственных денег — с точки зрения правил профессии это, конечно, было неправильно, но мне страшно не хотелось упускать этот шанс. Маслова сказала, что спросит у Михаила — она всегда настаивала, что решение принимает именно он, — и на следующий день подтвердила нашу встречу. Видимо, мне тогда повезло — я слышала, что некоторые журналисты платили Попкову в десять раз больше, чем я. Мы встретились с Попковым в том же следственном отделе по Ангарску, куда его привезли из СИЗО. Первый час из нашей трехчасовой беседы ушел на разговоры ни о чем: мне казалось, что, чтобы установить контакт с собеседником, нужно принять его правила игры и задавать вопросы, на которые ему будет интересно отвечать. Поэтому мы говорили о книгах, которые он читает, об автомобилях, которые он покупал на рынке в Уссурийске, и о его любимых исторических личностях. К вопросам по существу дела я перешла во второй части интервью и столкнулась с фирменным приемом убийцы — не давать прямого ответа на неудобные вопросы, уходя в пересказ историй из жизни или литературы. Впрочем, тогда мне казалось, что любая сказанная Попковым фраза как-то раскрывает его характер. Свое главное впечатление от разговора с Попковым я бы сформулировала так: ужас в том, что самый кровавый и жестокий убийца в современной истории России выглядит как обычный человек. Если бы он выглядел как-то по особенному угрожающе, смириться с существованием таких людей было бы куда проще. А еще именно тогда я четко сформулировала, почему меня интересует история «ангарского маньяка». На примере Михаила Попкова я хотела разобраться, в какой момент жизни и почему человек переступает грань, которая для большинства из нас является запретной. Что его толкает на убийство? Как он себя внутренне оправдывает? Как потом с этим живет? Эти вопросы о происхождении зла потом я буду задавать себе и своим героям и в других материалах — о педофилах, приговоренных к расстрелу преступниках, неонацистах или подростках, которые называют себя ауешниками. После моей второй поездки в Ангарск мы стали регулярно общаться с Артемом Дубыниным. Он часто писал мне в WhatsApp о несправедливостях, с которыми сталкивается в работе, о своих новых расследованиях и, конечно, о деле «ангарского маньяка». В итоге я написала текст о «маньячной группе», потом — о деле «тулунского маньяка». Когда Артем ушел на пенсию, наши беседы стали еще откровеннее: теперь ему не надо было отчитываться перед начальством и он мог свободно говорить о своих претензиях к системе, в которой работал, и о том, как за 18 лет службы ни разу не ходил в отпуск, неделями не ночевал дома, чуть не развелся с женой, — потому что однажды решил, что хочет помогать людям и ловить преступников. Его вынужденное увольнение невзначай помогло окончательно оформиться моему замыслу: хороший полицейский в стране, где это выражение звучит как оксюморон, — идеальный главный герой для книги. В «Медузе» вышло четыре текста, так или иначе связанных с делом «ангарского маньяка». Материалы, которые были собраны при их подготовке, вошли в эту книгу. Кроме этого я дважды была в Ангарске в качестве независимого журналиста — общалась с близкими жертв Попкова и одной выжившей, Евгенией Протасовой. Честно говоря, именно эти разговоры психологически дались мне сложнее всего. Журналист и писатель Том Вулф когда-то определил то, чем занимались он и его коллеги, так: «Журналистика, которая читается как роман». Мне тоже хотелось, чтобы моя книга читалась примерно так же. Поэтому — в отличие от материалов, выходивших на «Медузе», — я опускала в тексте книги ссылки на источники, кроме тех случаев, когда они по-настоящему важны для читателя. Тем не менее это не художественная литература, а именно журналистика: я ничего не выдумывала. Все источники информации — мои собеседники, литература, статьи, которыми я пользовалась, — перечислены в разделе «Источники». В августе 2020 года я снова оказалась в Ангарске — уже в шестой раз: приехала снимать документальный фильм о деле «ангарского маньяка» и вновь встретилась с Михаилом Попковым. На этот раз мы говорили в иркутском СИЗО через решетку. Я заметила, что Попков постарел, а его взгляд стал менее уверенным. На мои вопросы он по большей части отвечал дословно теми же формулировками, что и в нашем разговоре в декабре 2017-го, приводил те же примеры, отсылал к тем же событиям — правда, видно было, что он прочитал еще несколько книг и теперь их цитирует (например, «Текст» Дмитрия Глуховского). Когда убийца узнал о том, что я пишу книгу о нем, он сказал: «Ну, вы можете рассказать, как меня искали, но что у меня в голове, вы все равно не знаете». Это, конечно, правда. Когда мое интервью с Попковым было опубликовано в «Медузе», многие обвинили меня в том, что я даю убийце трибуну и возможность оправдаться. Я никогда не ставила перед собой такой задачи. Как могут заметить читатели этой книги, в ее тексте куда больше рассказов оперативников и следователей, которые хорошо изучили преступника, и историй жертв маньяка, чем его собственных слов: мне хотелось — хотя бы через близких — дать голос тем людям, которых Попков навсегда лишил возможности высказаться. Однако, как мне кажется, услышать самого Попкова тоже важно. Хотя бы чтобы еще раз попробовать понять, что толкнуло его на его преступления, «что у него в голове». Поэтому в качестве приложения к основному тексту книги мы с редактором решили опубликовать текст моей первой беседы с Попковым, состоявшейся в ноябре 2017 года (по существу от второго разговора, недавнего, она отличается не слишком — а зафиксировать первую встречу с убийцей показалось ценным). Я не уверена, что эта попытка услышать голос маньяка поможет предотвратить подобное в будущем, — но я не вижу причин не попытаться. Интервью с Михаилом Попковым — Вы попросили привезти вам судоку. Любите разгадывать? — Да, у меня как раз на днях они закончились. Пришлось самому составлять — чертил на бумажке квадраты, придумывал комбинации. Тюрьма — это тюрьма, там можно сидеть и не думать о содеянном, а чем-то пытаться отвлечься. Это я у Ходорковского вычитал в книжке (имеется в виду книга Михаила Ходорковского и Натальи Геворкян «Тюрьма и воля». — Прим. ред.). В общем-то, он ничего нового не придумал. — Кроме судоку, как вы еще отвлекаетесь? — Сейчас у меня есть одна непрочитанная книга, так что я уже знаю, что ближайшие выходные я проведу с ней — дальше надо будет искать возможность, чтобы что-то прочитать. — Где вы берете книги? — Вот это проблема. Когда меня администрация [СИЗО] просит заполнить бумаги о том, доволен ли я бытовыми условиями, — я везде плюсики ставлю, кроме пункта библиотека. Я за это время некоторые их книги уже дважды прочитал. — Что вы любите читать? — Я особо непривередливый, могу и «Сталкера» почитать, могу и Валентина Пикуля, могу и какие-нибудь исторические книги. Особенно интересно читать о недавних событиях — тогда можно проводить аналогию с сегодняшним днем. Знаете, почему американцы не пошли на подписание торгового соглашения с Российской империей после Русско-японской войны? Из-за еврейского вопроса. 80 % первых большевиков, организаторов Великой октябрьской социалистической революции, были евреями. Сталин потом всех их уничтожил. Еврейский вопрос не был закрыт в СССР вплоть до конца 1970-х годов. Если при Николае II среди студентов университетов было 5 % евреев, то во времена Брежнева эту цифру снизили до 1,5 %. — Почему вас так беспокоит еврейский вопрос? У вас есть еврейские корни? — А я откуда знаю, есть корни или нет? В году 2004-м я хотел в Израиль съездить — из интереса. Узнавал тогда, как можно получить визу с правом работы. У меня там знакомые живут — они мне приглашение сделали. Мне было интересно, куда я там могу устроиться — как гастарбайтер, конечно, — и какую сумму за полгода заработать. — И что, жена вас отпустила? — Решили с ней этот вопрос. Она надо мной подшучивала, говорила: «Ты уедешь и останешься там?» А я ей: «А кто меня там оставит?» Еврейское министерство иностранных дел, разведка их? Они-то люди бдительные, они бы меня впустили только на том условии, что я назад вернусь. — Почему именно Израиль вас интересовал? — Куда из России можно еще поехать? Я набрал в поисковике: «сезонная работа за рубежом». Первым вылез сбор мандаринов в Израиле, потом Канада. Но, чтобы долететь, а потом вернуться из Канады, нужно через Москву лететь. Это дорого. А в Израиль есть прямые рейсы из Новосибирска. Я подумал тогда, что раз уж мне нужна определенная сумма денег на свою мечту, то буду там меньше курить, не буду пьянствовать. А ценники в Израиле — на пиво, сигареты, помидоры, овощи, фрукты — с нашими ангарскими вполне сопоставимы. — Что у вас была за мечта? — Хотел машину подороже купить. Я бы ее все равно со временем перепродал — чтобы не топтаться на одном месте. Вы же сами понимаете: когда машину покупаешь, обычно берешь не то, о чем мечтаешь, а на что денег хватает. Знаете, как некоторые машины покупают? Не разбираясь. Ходит по рынку пара, девушка увидела, что в козырьке над пассажирским сиденьем есть зеркало с подсветкой, и орет своему ухажеру: «Берем эту». А рядом стоит мужик и думает: «Если бы я знал, я бы целое трюмо привез». Это мне знакомый рассказывал, когда я на рынке стоял. — Какой это был год? — 2007-й или 2008-й. Я тогда уволился с [нефтехимического] комбината и стал заниматься перегоном машин. Сам процесс: приехать, купить, выбрать — мне нравился, но потом ведь надо на рынке стоять, делать умное лицо. Ладно, если купил машину, которая нравится на 100 %, перетряс все, перепроверил — тогда мог говорить покупателю: «Торг неуместен. Мне вчера звонили с Японии, просили: „Михаил-сан, не хотите назад нам машину продать?“» Это когда я был уверен, что придраться не к чему. Но на этом нельзя было большие деньги заработать, это было для меня вроде как хобби. Я хотел найти работу, на которой можно сидеть в офисе, в тепле, получать достойную зарплату и, пока начальника нет, выбирать в интернете себе машину. Съездил раз в год, купил — и катайся, пока кто-то не купит. — На каком месте работы вы чувствовали себя наиболее комфортно? — Если честно, нигде, и я не кривлю душой. — Это не ваше все было? — Мне психиатр вопрос задавал: «Если откинуть материальную сторону, кем бы вы хотели работать?» И я, не задумываясь, ответил: детским тренером. Хотел бы вести спортивную секцию с маленькими детишками. Именно с маленькими такими — лет десяти, когда они еще с открытым ртом тебя слушают, можно к перекладине подойти, что-то сделать, удивить, и они тебя еще внимательнее будут слушать и повторять. Я часто вспоминаю, как подростком ходил в спортивную секцию. — Чем вы занимались? — Лыжами. У моего тренера была дочь, тоже спортсменка, она частенько с нами куда-то ездила, и сына мы его знали — он все лето с нами в лагере проводил. Но в итоге у них семья распалась — причин я не знаю. Мне казалось, это была идеальная семья: его супруга тоже тренером работала, они вместе преподавали в спортивной школе, были вместе постоянно. Это идеальное сочетание, когда тут же дети их подрастают, а потом идут по стопам родителей. — Что же, как вам кажется, там случилось? — У нас что, тренеры нормальную зарплату получают? В тяжелые времена им приходилось совмещать тренерскую, преподавательскую деятельность с мелким бизнесом — но это все так выживали, их нельзя за это корить. Что у них случилось, я не знаю. — Вы получили спортивный разряд? — Какой смысл об этом говорить? Ну, выполнил я норматив, но это же было в советское время. — Вам нравился спорт? — У меня все насмарку пошло, когда в один из сезонов я получил травму и меня змея укусила — это как раз перед армией было. Вроде мелочь, что такого — змея укусила? Но во времена Советского Союза, в Ангарске — в городе, рожденном Победой, — сыворотки или противоядия не было. Лечили ваткой с зеленкой, две недели в больнице лежал. Все. Мои занятия спортом закончились. — Жалеете? — Скажу откровенно: никаких выдающихся результатов я не достиг бы, но у меня был бы шанс вместо срочной службы попасть в спортроту — то есть балду пинать, тренироваться, бегать за них на соревнованиях. А потом я бы еще числился на нефтехимическом комбинате, где тогда работал, каким-нибудь оператором на установке, а сам бы три раза в год бегал бы за свой цех — еще какое-то время мог бы балду пинать. — В детстве вы мечтали о какой-то профессии? — В детстве, наверное, все о чем-то мечтали. Шпионом, может, [хотел быть]. Я могу, конечно, какую-нибудь профессию назвать, но сразу в голову ничего не приходит. Не вспомню я сейчас свои детские мысли, ведь эти детские мечты зависят от того, где папа и мама работают, где соседи работают. — Были ли рядом с вами люди, на которых вы хотели быть похожим? — В моем окружении таких людей не было. — Хоть кто-то вам нравился?