— Раз ему нужны веские доказательства, я их найду, — заявил он. Потом в задумчивости почесал висок мизинцем, еще не выпачканным в креме, и стал строить планы: — Нужно повторно опросить владельца таверны, где Сильван был перед смертью. И пройтись по старьевщикам и ломбардам, чтобы понять, когда он начал продавать ворованные вещи из Дома-на-ветру. Если он давно промышляет этим, то становится подозреваемым. Если наведался туда уже после смерти Мео и что-то заметил — значит он свидетель. — И мародер, — мрачно добавила она. В их разговоре возникла долгая пауза. Неудивительно, что Рин не поддержал затею. Ему приходилось осторожничать больше обычного: иметь веские причины и железные доводы для каждого своего шага. Его загнали в угол. Следящих не устроило вмешательство Рина в судебный процесс; городские власти наверняка были недовольны, что несколько безлюдей остались без контроля; а лютены обвинили его в потворстве Дарту. Со всех сторон на него давили, смотрели выжидающе — как стервятники, готовые заклевать. Флори растерянно разглядывала руки, испачканные в творожном креме. Пока все гости чинно ели десерт золочеными ложечками, Дарт притащил в сад фарфоровую тарелку из фамильной сокровищницы Эверрайнов. Интересно, что сказала бы госпожа, узрев такую вопиющую наглость? Не успела она вообразить, как неугомонный Дарт позвал ее за собой. Флори доверилась ему и ахнула, когда они остановились у пруда: — Ты серьезно?! — А ты хочешь ходить с липкими пальцами? — Убедил. Они склонились над зеркальной гладью пруда и опустили руки. Флори почувствовала согретую солнцем воду, а затем — скользкое прикосновение к запястью. Она взвизгнула и дернулась, вызвав кучу брызг. Ее испугал не карп, а то ощущение, когда что-то невидимое дотрагивается до кожи. — Ты успела загадать желание? — спросил Дарт с ребяческим восторгом. — Нет, я успела только рыб распугать. — А я загадал. Местные поверья утверждают, что карпы прикасаются к тем, чье желание соглашаются исполнить. — Рада за вас, — пробурчала она, смывая с пальцев остатки крема. Почему-то ей стало обидно от такой мелочи. Могла бы загадать себе нормальную форму ушей, нарядное платье или чтобы Рэйлин оказалась простым клерком — и укатила бы на своей лестнице обратно в архив. Словно бы насмехаясь над ней, из сада донеслись звуки фортепиано и сладкоголосое пение — не было никаких сомнений, что так поет умница Рэйлин, чьи таланты не знали границ. — Потанцуем? — внезапно предложил Дарт, и от одной мысли о том, чтобы согласиться, у нее свело живот. Флори отказалась, справедливо считая себя неумехой по части изящных па. В ответ Дарт шутливо нахмурился: — Эй, я уже загадал желание. Не подводи карпа, потанцуй со мной. Он настойчиво протянул руку. Когда их ладони соприкоснулись, прохладные и мокрые после пруда, Дарт осторожно притянул Флори к себе — ровно настолько, насколько позволял парный танец. И все же оказался так близко, что она разглядела веснушки на его лице, не такую россыпь, как у нее, а бледные точки, будто нарисованные чьей-то несмелой рукой. Прежде она не замечала их. Неловкие движения слабо напоминали танец, они скорее медленно кружились на одном месте, будто сломанные фигурки в музыкальной шкатулке. После очередного неуклюжего шага Флори виновато пробормотала: — Я тебе так ноги оттопчу. — Вечно ты мне угрожаешь. — Дарт просиял. Улыбка всегда превращала его в ребенка: в глазах вспыхивали задорные блики, выразительные скулы приобретали мягкую округлость, а сегодня к этому добавились крошки бисквита на губах. Флори отвела взор и подумала, что испытывает меньше неловкости, когда разговаривает с Дартом во время их танца, поэтому спросила: — Почему ты ушел с праздника? — Странно отмечать семейные праздники, когда не знаешь, что такое семья. — Он постарался сказать это непринужденно, однако Флори заметила, как потускнели его глаза. — А ты? — Наверно, испугалась того, что завидую, вот и сбежала. Дарт понимающе кивнул, будто разделял с ней и это чувство. — Зависть как зверь: она с тобой, пока ты ее кормишь. — Его слова прозвучали как пришедшая кстати цитата, но Флори не стала уточнять, кто автор, боясь показаться невеждой. Они замолчали, чтобы лучше расслышать музыку и попытаться попасть в ритм. Она не разобрала, кто сдался первым, — просто вдруг обнаружила, что их движения не подчиняются никакому ритму, будто были задуманы лишь для того, чтобы вытоптать в саду весь газон. — Знаешь, о чем я думал в камере? — неожиданно спросил Дарт. — Ну-у-у… — в задумчивости протянула Флори, подняв глаза к небу. — Что-нибудь ругательное? Он засмеялся. Потом вернул лицу серьезное выражение и продолжил: — Нет. Успокаивал себя мыслью, что умереть в роли твоего жениха не так уж обидно. Их взгляды встретились. А потом он сказал: — Умирать, зная, что не одинок, намного приятнее. — Приятнее вообще не умирать. Дарт запнулся, поняв, что разговор свернул не в том направлении и заблудился в его спутанных мыслях. — В общем, я хотел сказать совсем другое. Что мне понравилось быть… нет, не так. Что ты… нет, что я… думал о тебе все эти дни. Флори почувствовала легкое головокружение, хотя они уже не танцевали, а просто стояли, сохраняя положение рук. Она хотела отстраниться, но не могла. Тело перестало ее слушаться, и только звук приближающихся шагов заставил его оторваться от Дарта. По садовой дорожке к ним приближался Рин. Щеки Флори предательски запылали. — О, я вас потерял, — сказал он с улыбкой, но в глазах мелькнуло что-то тревожное, подозрительное. — Мы скоро запускаем бумажного змея. На закате выглядит впечатляюще, так что… приходите. — Рин мельком посмотрел на Флори и добавил: — А еще вас искала сестра. Он не скрывал, что увиденная сцена ему не понравилась, и, казалось, был готов процитировать правила Протокола прямо здесь, под звуки веселой мелодии, заигравшей так неуместно. Сохранив невозмутимый вид, Рин ушел, не дождавшись объяснений. Флори ринулась за ним, но ее тут же остановили, поймав за руку. — Мне нужно к сестре, — выпалила она, хотя глупо было обманывать. Дарт держал ее за запястье — и мог бы почувствовать, как учащенно бьется пульс. Смотрел на нее — и мог бы прочитать мысли по выражению лица. В конце концов, он не был дураком, чтобы сразу не понять, в чем истинная причина ее побега. — Останься, — попросил он. — Мне правда лучше уйти, — сказала она, а потом примирительно добавила: — Присоединяйся к нам, чтобы запустить воздушного змея. Его пальцы бессильно разжались. — Да к демону этого змея… Флори едва нашла в себе силы, чтобы сдвинуться с места. Она зашагала по садовой дорожке и вдруг услышала оклик. Не сдержалась — обернулась. Дарт по-прежнему стоял у пруда, склонив голову и рассеянно спрятав руки в карманах. — Карп передает благодарность за то, что ты помогла ему исполнить желание. Флори улыбнулась: — Передай ему, что это был лучший танец в моей жизни. А потом нырнула в зеленую арку и исчезла, будто рыбка в пруду. Глава 13. Дом с оранжереей Разглядывая балдахин, парящий над кроватью пузатым облаком, Офелия с трепетом вспоминала минувший день. Праздник, устроенный Эверрайнами, стал для нее первым счастливым событием с тех пор, как они с сестрой оказались в Пьер-э-Метале. Их будто бы заключили в стены фамильного дома и только полгода спустя позволили выбраться из клетки своей скорби и печали. Мыслями она снова и снова возвращалась в тот удивительный сад, где лимонад лился в стаканы шипучими струями, где звучали чудесные мелодии, а гирлянды флажков колыхались на ветру, веющем с Почтового канала. Ноги ныли после танцев, от усталости клонило в сон, но эмоции так бурлили внутри, что уснуть не получалось. Офелия спустилась за стаканом воды, уже не боясь бродить по ночному безлюдю. Его живые проявления добавляли уюта этим стенам и каждой комнате. Босые ноги прошлепали на кухню, встали на цыпочки, чтобы можно было достать стакан с верхней полки, а потом, задержавшись у стола с графином, отправились обратно. На лестнице Офелия остановилась, услышав чей-то голос. Вначале подумала, что просто звенит в ушах или отзвуки шумного праздника до сих пор крутятся в голове, но когда шум повторился, определила, что он доносится из незнакомой части дома. Справа от лестницы была ниша, соединяющая два коридора. Дарт не давал разрешения ходить туда, хотя и не запрещал делать этого. А раз так, подумала она, то можно одним глазком взглянуть на неизведанный уголок дома. Офелия прошла через арку и оказалась в небольшом коридоре. Эта сторона дома выходила окнами во двор и зеркально повторяла кухню, только вместо одной комнаты на той же площади разместилось целых три — по крайней мере, столько дверей она насчитала. Голоса звучали из комнаты посередине: один совершенно точно принадлежал Дарту, а другой — слабый, шепчущий — был незнакомым. Разобрать слова Офелия не смогла. Взгляд в замочную скважину тоже не приблизил к разгадке — ключ торчал с той стороны. Любопытство взыграло в ней и убедило пойти на хитрость. Гадая, что за ночной гость пожаловал к Дарту, Офелия затаилась в темном углу за сундуком и стала ждать. Прошло немало времени, прежде чем ключ в замке заворочался и в коридоре появился Дарт. Он по-прежнему носил праздничный наряд, вот только рубашка помялась, а на жилете расстегнулись все пуговицы. От волнения у нее перехватило дыхание, и Офелия вжалась в стену, боясь выдать свое присутствие. Дарт не заметил, что за ним следят, и уверенной рукой запер дверь на ключ, словно сажать людей под замок вошло у него в привычку. Дождавшись, когда он уйдет и шаги стихнут наверху, Офелия подкралась к двери. Комната казалась пустой и темной, но чувствовалось в ней чье-то присутствие. Не способная объяснить свои ощущения, она решила, что утром поделится наблюдением с сестрой. И уж вдвоем они обязательно выяснят, кого Дарт держит под замком. Второй день Ярмарки назывался праздником урожая. Пьер-э-Металь стоял на плодородных землях, поэтому, желая ему процветания, местные жители всегда говорили о богатой жатве. Отсюда же происходили и традиционные цвета Ярмарки: «зелень листвы да синь воды» символизировали благодатные поля, орошаемые каналом и дождями. Сегодня на городской площади открывалась фермерская ярмарка, а после должны были готовить овощной суп в огромном котле. Офелия бы с радостью окунулась в атмосферу праздника, но с ней никто не согласился идти, а одну не пустили, что с ее умением влипать в неприятности было неудивительно. Дарт хлопотал у печки, видимо, решив приготовить свою версию традиционного супа. Офелия не рисковала появляться на кухне, ей с лихвой хватило двух дней в таверне. Флори с раннего утра маялась тревожным ожиданием: выглядывала в окна, спрашивала у Офелии, не приходил ли кто… и каждый раз расстраивалась, не получая желанного ответа. Рин обещал поделиться важными сведениями, но, судя по всему, не торопился раскрывать интригу. Такой человек не мог нарушить обещание — из чего Флори заключила, будто с ним что-то случилось. Когда она высказала опасения, Дарт лишь усмехнулся: «На дворе Ярмарка. Домограф отдыхает. Оставь его в покое хотя бы на день», — и шмыгнул носом, потому что резал слезоточивый лук. Попытки Офелии успокоить ее привели к тому, что Флори добровольно заключила себя в стенах комнаты и, кажется, собиралась просидеть там целую вечность. Она вела себя странно — слишком нервно и дергано, будто вчера на празднике ее подменили. Офелия не стала докучать сестре и в одиночку занялась загадкой запертой комнаты. После обеда Дарт ушел через тоннели, оставив дом в ее распоряжении. Пользуясь моментом, она выскользнула во дворик. Бо тут же притащил пожеванный башмак, но ей было не до игр. Офелия обогнула выпирающую часть дома, скрывающую три окна — светлые прямоугольники по бокам и темный круг по центру. В обычных окнах слева и справа проглядывались кружевные занавески и бледные очертания комнат, набитых мебелью. Очевидно, их использовали как склад старых вещей и вряд ли часто заходили туда, что подтверждал толстый слой пыли, заметный даже с улицы. Офелия задумалась, как использовались эти комнаты раньше. Каждая из них могла служить гостевой спальней, рабочим кабинетом или мастерской, а теперь их напичкали старой мебелью, сделав похожими на большие коробки с деревянными игрушками. Офелия нахмурилась и решительно смахнула с глаз челку. Круглый витраж центрального окна требовал от нее особой серьезности и внимания. Темное стекло казалось непрозрачным, и она прильнула к нему, пытаясь разглядеть хоть что-то. Гладкая поверхность приятно холодила кожу, но оставалась непроницаемо-черной. Возможно, помещение служило хранилищем винных бутылок, картинной галереей, защищенной от солнечных лучей, было предназначено для театра теней… или для того, чтобы скрывать там узника. Офелия отстранилась от стекла. Лицо горело от стыда за то, что она усомнилась в Дарте и позволила себе подумать, будто он насильно держит кого-то взаперти. В то же время она четко слышала, как Дарт с кем-то разговаривал в комнате, а потом так же ясно видела, как он вышел и запер дверь на ключ. Значит, кто-то по-прежнему находился внутри или там был спрятан другой вход в тоннели безлюдей. Но Дарт ни разу не упоминал о нем. Чем дальше уходили размышления, тем запутаннее становилась загадка. Офелия еще раз заглянула в окно, постучала костяшками пальцев, потом прижалась к стеклу, зажмурив один глаз, и увидела лишь тьму — блестящую и непроницаемую, как поверхность обсидиана. Тогда она сложила ладони, заслоняясь от света, и до рези в глазах вытаращилась в черную бездну окна. Внезапно лицо опалило жаром. Вскрикнув от боли, Офелия отскочила назад. Чувство было сродни тому, будто она резко открыла заслонку печного короба. Еще больше ее напугало осознание, что жжение и боль не утихают, а только сильнее разгораются на коже. Костяшки пальцев и ребра ладоней покраснели, словно от ожогов. Лоб пылал, как при лихорадке, и Офелия, даже не смотрясь в зеркало, знала, что и на лице остались алые отметины.