– Что у тебя с рукой? Накануне вечером я распарывала шов кожаной куртки. Нож сорвался, я поранила левую руку между большим и указательным пальцами. Сейчас на этом месте красовался пластырь. Я встретила взгляд Оушена. – Портновская травма. Он наморщил лоб. – Портновская травма? – Портной, – принялась объяснять я, – это человек, который шьет одежду. Так вот, я шью себе одежду. Оушен смотрел непонимающе. – То есть покупаю винтажные вещи и потом перешиваю их. – Я продемонстрировала исколотую руку. – Еще учусь. Отсюда и травмы. – Ты шьешь себе одежду? Глаза Оушена чуть расширились. – Ну, не всю… – Почему? Я усмехнулась. Вопрос резонный. – Потому, что не могу купить вещи, которые реально нравятся. Оушен продолжал таращиться. – Ты о моде вообще имеешь представление? Он покачал головой. – Ясно. – Я попыталась улыбнуться. – Не каждому дано. Я же думала, что мне-то как раз дано. У Александра Маккуина недавно вышла осенняя коллекция, и мама вняла моим мольбам – повела меня в торговый центр, где новинки уже продавались. Я до них не дотрагивалась. Просто стояла и смотрела. Александр Маккуин казался мне гением. – Погоди, ты что, вот это вот со своими кедами сама сотворила? Нарочно? Я опустила взгляд. На мне были простые белые найковские кеды – только разрисованные. Рюкзак я тоже разрисовала. И папки для тетрадей. Под особое настроение я запиралась в спальне, включала музыку и бралась за краски. Покрывала узорами все подряд. Иногда просто давала волю рукам и воображению, а в последнее время стала экспериментировать с тэггингом[7], потому что тэггинг похож на сильно стилизованную арабскую вязь. В отличие от Навида, я не помечала общественную собственность. Ну, разве что пару раз. – Разумеется, нарочно, – с неохотой проговорила я. – Здорово. Теперь уже я откровенно рассмеялась – такое было у него выражение лица. – Нет, правда, – смутился Оушен. – Мне нравится. Я выдержала паузу. Бросила: – Спасибо. – У тебя ведь еще одна расписная пара есть, так? – уточнил Оушен. – Так. А ты откуда знаешь? – Ты сидишь передо мной. – Оушен поймал мой взгляд. Он едва заметно улыбался. Использовал вопросительную интонацию. – Уже целых два месяца. Вот я на тебя и смотрю. Каждый день. Я округлила глаза. Нахмурилась. Однако вспылить не успела. – В смысле, – Оушен тряхнул головой и скосил глаза, – я не то имел в виду. Не подумай, я на тебя не пялюсь. Просто я тебя вижу. Перед собой. Черт! – выругался он почти беззвучно и явно в свой адрес. – Ладно, проехали. – Я рассмеялась. Прозвучало зловеще. – Все в порядке. Тем и кончилось. До самого звонка Оушен ничего существенного не сказал. Глава 7 Я запихивала в шкафчик учебники, а оттуда тащила спортивную сумку – и вдруг по коридору пошел нарастающий гул. После занятий в школе обычно бывало тихо и безлюдно. Я напряглась. Не подумав, обернулась. Чирлидерши. Три девушки. Все прехорошенькие и реально клевые. Правда, они были не в чирлидерских форменных юбчонках, а в облегающих спортивных костюмах, но сомневаться не приходилось. Кстати, чирлидерши никогда, ни в одной школе меня не травили. Даже уничижительного взгляда не удостаивали. Я для них не существовала. А значит, и подвоха не ждала. Увидев этих трех, я сразу отвернулась к шкафчику. Только подхватила сумку – раздалось «привет». Я была уверена: здороваются не со мной. Но если даже и со мной, так только потому, что выдумали новый изощренный способ сказать гадость. Поэтому я не отозвалась. Заперла шкафчик на кодовый замок и пошла прочь. – Эй, подожди! Я не реагировала. Однако нервничала: определенно, окликали меня; а для чего – я знать не желала. Единственные четыре человека, которым было до меня дело, ждали сейчас в танцевальной студии; значит, у этих на уме оскорбление. Ясно как день. – Ширин! Я похолодела. Вот новости. Как правило, тем, кто меня травил, мое имя было неизвестно. Я замедлила шаги. Затем встала вполоборота. – Привет! Оушен. Вроде сердитый. Усилием воли я стерла с лица удивление. – У тебя телефон выпал. Вот, держи. Он и впрямь протягивал мой мобильник. Я уставилась на его ладонь. На его лицо. Я решительно не понимала, с какой целью мироздание нас сталкивает. Но не рычать же на Оушена за то, что он такой честный – потерю возвращает. Я взяла телефон и сказала «спасибо». Он как-то странно посмотрел – вроде я его и огорчила, и позабавила. Ничего не ответил. И все бы ладно, да только взгляд Оушена длился на три секунды дольше, чем мне казалось правильным. Я глубоко вдохнула. Хотела уже прощаться, но тут его окликнули по имени. Я подняла взгляд. Ну конечно. Одна из чирлидерш. Я постаралась скрыть удивление. Просто ушла, без единого слова. В тот вечер не могла заснуть. Наверно, на тренировке переутомилась. Подперлась подушкой, стала строчить в дневнике. Без дневника я ни шагу. Описываю каждый день в подробностях. Как только подробность случилась, берусь за карандаш. Бывает, даже на уроках. А уж на большой перемене – обязательно. В моем дневнике столько информации, что для него ни один тайник не хорош. Поэтому я всюду ношу его с собой. Особенно я боюсь, что дневник обнаружит мама. Не преминет прочесть; узнает, что дочка у нее дефективная, да еще и религиозными догмами пренебрегает. Этак и аневризму недолго заработать. Короче, я держу дневник при себе главным образом ради маминого спокойствия. В тот вечер я никак не могла сконцентрироваться. Все поднимала взгляд на экран компьютера – он, выключенный, чуть мерцал в приглушенном свете. Я колебалась. Час ночи. Все давно спали. Я отложила карандаш. Скажу пару слов о компьютере. Он у меня чуть ли не на полкомнаты. Мамино творение. Вот как Франкенштейн вдохнул жизнь в своего монстра, так и мама, пройдя переквалификацию по программированию, смонтировала эту громадину из элементов давно негодных компов и презентовала мне – мол, повелевай.