— Давайте лучше пить коньяк, — более миролюбиво сказала она, очевидно, решив сгладить впечатление, произведенное на меня ее холодным, резким тоном. Она собственноручно плеснула в мою рюмку граммов пятьдесят «Реми Мартена» и откинулась на спинку глубокого мягкого кресла. — Муза Григорьевна, я обсуждаю с вами, как вы выразились, сердечные дела вашей дочери только для того, чтобы хоть немного продвинуться в расследовании обстоятельств смерти Алексея Замуруева. Я далека от того, чтобы выносить какие бы то ни было моральные суждения и оценки. Моя задача — установить истину. Ваша дочь любила Замуруева, и он ее тоже любил, по крайней мере в течение какого-то времени. Он изменил ей с одной манекенщицей, работавшей в агентстве вашей дочери. Марина, узнав об этом, уволила эту манекенщицу… — Дура, — неожиданно крикнула Муза Григорьевна, — вместо того, чтобы дать мальчишке натешиться, начала выслеживать его! О, господи! Я же вам говорила, — уже более спокойно произнесла она, — что вместо того, чтобы маневрировать и ловчить, моя дочь выходит на ристалище. Мужикам никогда не стоит показывать своих слабых мест, они все превратно толкуют, ими нужно управлять как марионетками. — И вы управляли Алексеем? — Пока мне это не надоело, — открылась наконец она. — Вернее, пока я не поняла, что этот мерзкий мальчишка вознамерился управлять мной. Глаза Музы Григорьевны потемнели, в них закипало негодование. Она раздувала ноздри, что, признаться, ей очень шло. По-мужски, как водку, опрокинув рюмку коньяка, она успокоилась и подозрительно затихла. У меня мелькнула мысль, что сидящая передо мной женщина вполне сгодилась бы на роль расчетливой убийцы. А как же Терещенко? Она могла отомстить и Терещенко. Но ведь она, если верить ее словам, не вчера рассталась с Замуруевым… Несмотря на наличие у Киселевой-старшей мотива для свершения преступления, мне почему-то не верилось, что она может опуститься… до убийства? — вот именно. Когда речь заходит о такой женщине, пусть немного забавной в своем спесивом и призрачном желании крутить мужиками, отравление, нож или стрельба выглядят не то чтобы смехотворно и унизительно, но как-то абсурдно. Такая, как Муза Григорьевна, по прошествии месяца скорее всего забыла бы обо всем. Кем для нее был Замуруев? Я почему-то не могла поверить в то, что она питала к Алексею по-настоящему глубокие чувства. — Вы знаете, что ваша дочь закатила скандал в квартире у Терещенко? — Это она всегда умела, — пренебрежительно отозвалась Муза Григорьевна. — Но это ничего не значит, — насторожилась она, поняв, к чему я клоню. — Марина не способна на… на преступление. Она для этого слишком… Она выплескивается, понимаете, дает волю словам, эмоциям, но потом раскисает. — Марина сказала мне, что в момент убийства находилась с Максимом Назаровым. — Я внимательно посмотрела на Музу Григорьевну. — Но он, как вы понимаете, не может являться свидетелем в полном смысле этого слова. — Не знаю, что она в нем нашла? Я склоняюсь к мнению, что Марина затеяла с ним роман только для того, чтобы досадить мне. Я столько раз знакомила ее с замечательными молодыми людьми… Я вспомнила о Лазаре и еле подавила улыбку, готовую растянуть мой рот до ушей. — Досадить вам, чтобы отомстить за Алексея? — Ну что вы, Ольга, такое говорите! — Она снисходительно посмотрела на меня и покачала головой. — Марина даже не подозревала, что я и Алексей… Она замялась, плеснула себе еще коньяку и осушила рюмку. — Вы так думаете или просто лжете? — в лоб спросила я. — Какое это имеет значение? — с вызовом сказала она, глядя на меня в упор. Я была так напряжена, что опьянения почти не чувствовала, Муза Григорьевна же точно трезвела после каждой проглоченной порции «Реми Мартена». — Ваши подчиненные были в курсе ваших отношений с Замуруевым… — Вы и до моих подчиненных добрались? — весело спросила Киселева. — А вы упорная! — Спасибо, но меня сейчас интересует, как отнеслась Марина к вашему роману с Замуруевым? — Проигнорировала, — лаконично ответила Муза Григорьевна. — Вы беседовали с Лазарем? — догадалась она. — С ним. — Тряпка, — дала Лазарю краткую, но сочную характеристику Киселева. — А что касается моих отношений с дочерью, то хочу сказать вам, что они никогда не были безоблачными или чересчур интимными… Я видела, что Марина переживает, но это только… — …подзадоривало вас? — взяла я на себя смелость закончить за нее фразу. — Чушь! — поморщившись, выпалила она. — Не подзадоривало никоим образом, просто я хотела доказать дочери, что Замуруеву грош цена, что он при любом удобном случае променяет ее на первую подвернувшуюся женщину, если, конечно, та не слишком уродлива… Лешка соблазнял и имел все, что двигалось, дышало и… Язык у Музы Григорьевны стал заплетаться — все-таки коньяк брал свое. Она лениво поднялась, прошлась до столика, где стояла пепельница, и, взяв ее, вернулась на свое место. Закурила, предложила мне. Я поблагодарила ее. На дне красивой бронзовой пепельницы лежали три окурка, на одном из них был след темно-красной помады. — Муза Григорьевна, где вы были вчера в полдень? — неожиданно для нее спросила я, стараясь сбить ее с толку этим вопросом и не дать времени придумать себе алиби. — В банке, а что? — Именно в это время вчера в квартире, что она снимала, была убита та самая Терещенко Лиля, которую ваша дочь месяц назад уволила с работы. — А я-то здесь при чем? — Муза Григорьевна скептически пожала плечами. — Поверьте, я не имею к этому никакого отношения. Мне жаль эту девушку, жаль Алексея, хотя он и разочаровал меня, но что я могу сделать? — Вы были на последнем показе Замуруева? — Мы были там с Рудольфом, а что? Его осенняя коллекция мне, честно говоря, не понравилась, — манерно сказала она, выпуская струйку дыма. — Слишком много мишуры, разных деталей… Ничего солидного и элегантного. — А кто может подтвердить, что вы были в банке? — Мои подчиненные. Вы ведь наладили с ними контакт, — иронично сказала она. — Вам и карты в руки. — Вы любили Алексея? — прямо спросила я. — Это мое личное дело, — спокойно, но твердо произнесла Муза Григорьевна. — Он нравился мне, только и всего… Кроме того, хорошо трахался, — судорожно рассмеялась она. Когда приступ нервного смеха прошел, она посмотрела на меня — очевидно, пыталась по моему лицу определить, какой эффект произвели на меня ее неожиданная откровенность и грубое словечко, которое эта изысканная дама не постеснялась произнести. — А чем он вас разочаровал? — как ни в чем не бывало спросила я. — Он неискренне ко мне относился. Ему нужно было склонить меня к одной сделке… Вернее, не ему, а его мафиозному родственничку. Замуруев изменял своей жене, и ее брат решил, прибегнув к угрозам и шантажу, надавить на Лешку, с тем чтобы он повлиял на меня в этом направлении. Речь шла о крупном банковском кредите. Я не пошла на это, можете отметить в вашей будущей статье, — усмехнулась она. Так что же, выходит, Ложкин все-таки вполне мог прикончить Замуруева?.. Но зачем ему понадобилась Терещенко? А может, ее убил не тот, кто убил Алексея? — Откуда вы узнали, что Замуруев получил от брата своей жены это задание? — Замуруев любил мою дочь, она это знает. Я прослушала запись на автоответчике в ее квартире. Алексей признался ей во всем. Она не брала трубку, когда он звонил, избегала его. Все это после того случая с манекенщицей… — Терещенко, — напомнила я. — Вот-вот. У него не было никакой возможности поговорить с ней, кроме как через автоответчик. — Голос Музы Григорьевны заметно дрогнул. — Он сообщил ей о нас, рассказал, зачем, как он выразился, связался со мной… — Она хотела подавить захлестывающую ее горечь, но это ей не удавалось. Я вдруг отчетливо поняла, что Киселева-старшая любила Замуруева так же, как и Киселева-младшая. Я испытывала сочувствие к ним обеим. Я затушила окурок в пепельнице, присоединив его к четырем горелым собратьям, фильтры двух из них были к тому же основательно изжеваны, и вдруг мое сознание прожгло одно воспоминание. Это было как удар молнии. Вот так неожиданность! Сердце сначала робко затаилось в груди, словно прислушиваясь к свалившемуся на меня как снег на голову открытию, а потом неистово забилось. — Муза Григорьевна, спасибо вам большое, вы очень мне помогли, простите, что отняла у вас столько времени! Спасибо за коньяк. — Я встала. — Куда же вы? — Вам нужно отдохнуть, — как помешанная затараторила я. — Вы оказали мне неоценимую услугу, согласившись принять меня… Киселева остолбенело смотрела на меня. — Ну хорошо, — поднялась она с кресла, — но я надеюсь, мы еще увидимся с вами? Наверное, я ей приглянулась. — Непременно. Еще раз спасибо и до свидания. Мне пришлось подождать некоторое время, пока охранник уберет собачку. Я покинула особняк, чувствуя, что схожу с ума от радости и тревоги. Мне еще предстояло связать все концы, разложить все по полочкам и, самое главное, найти доказательства. Странно, но кристальная ясность, заполнившая мое сознание, действовала на меня опьяняюще. «Реми Мартен» тут был ни при чем. Я села в машину, включила зажигание, но, прежде чем тронуться с места, решила немного урезонить свое распаленное воображение. Я закурила и позвонила Кряжимскому. Он еще был в редакции и очень обрадовался, что я соизволила ему позвонить. По дороге в редакцию у меня возникло ощущение, что за мной кто-то следит, но уже начало смеркаться, машины включили фары, и не было никакой возможности выяснить, так ли это. Минут через десять я оставила «Ладу» на стоянке и направилась ко входу, совершенно забыв о своих подозрениях. Как выяснилось позже, совершенно напрасно. Я вошла в кабинет, где, кроме Кряжимского, сидящего за моим столом, никого не было, и сделала к нему несколько шагов. В это мгновение что-то ударило меня в голову, у меня подогнулись колени, сознание помутилось, и я провалилась в густое черное безмолвие. * * * Открыв глаза, я увидела над собой ослепительно белый потолок, освещенный лампами дневного света. Надо мной склонилось обеспокоенное лицо Марины. — Сергей Иванович, — негромко произнесла она, — Оля очнулась. Я подняла голову и села на кровати. — Что со мной? — Оленька, — кинулся ко мне Кряжимский, — тебе нужно лежать, в тебя стреляли. — Муж Киселевой? — Я потрогала свою забинтованную голову. — Откуда ты знаешь? — Кряжимский опустился на краешек кровати. — Сопоставила некоторые детали, — сказала я. — Его поймали? — Да, почти сразу… Я выбежал следом за ним, и мне удалось запомнить номер его машины. Я все-таки не понимаю, — сделал недоуменное лицо Кряжимский, — как тебе удалось вычислить его? — В квартире, где жила Терещенко — помните, это та модель, которую уволила Марина Киселева? — я обратила внимание, что в пепельнице, стоящей на столе, лежит окурок с изжеванным фильтром. Когда я увидела такой же окурок в пепельнице в доме Музы Григорьевны, я вспомнила, что она мне говорила о душевном нездоровье ее мужа, предположив, что стрихнин он мог достать в клинике, где наверняка был частым гостем. Я сложила два и два, и у меня получилось четыре. Только я не ожидала, что Рудольф будет действовать так оперативно. В этом была моя ошибка.