Мать погибла в самом начале Войны. Шальная пуля, влетевшая в окно в одну из ночей, когда в городе свирепствовали банды, деля территории, провизию, барахло и власть. Юка не была сильно привязана к матери, но, будучи девочкой очень эмоциональной, горевала несколько месяцев, худея и хирея с каждым днем. Если бы не отец – так бы и умерла. Однако он вовремя заметил неладное и сумел вытянуть дочь из пропасти, дав новый импульс к жизни. Юка с детства питала страсть к медицине – видимо, пошла в отца, имевшего целую кучу работ по различным медицинским направлениям. Тот, начав обычным хирургом, благодаря своим знаниям и профессионализму быстро пошел в гору, и спустя несколько лет сначала занял должность заведующего хирургическим отделением, а затем и вовсе стал главным врачом больницы. И теперь, подтянув дочь поближе к медицине, благо, возможность такую он имел, он изо всех сил помогал ей постигать то, что она, не начнись Война, должна была бы изучать в медицинском институте. И успехи ее области медицины были просто поразительны. Ей – и брату с сестрой – повезло. Они, может быть, были одними из тех редких счастливчиков, кого почти не задела Война. В то время, как по улицам бродили голодающие дети, потерявшие родителей и родной дом, в то время как люди дрались и умирали за кусок сухаря или патрон, они сидели за крепкими стенами и прилежно грызли гранит науки. Больница продолжала существовать, ее не тронули по счастливой случайности – сначала главари одно из группировок взяли под крыло, разумно полагая ее стратегическим объектом, а затем… Затем помогли военные. Когда с началом Войны была уничтожена Балаковская АЭС, и Волга ниже по течению стала непригодна для проживания, в Балашов хлынул поток беженцев из Саратова и окрестностей. От Саратова до Балашова – двести с лишним километров, люди стремились в захолустье, в райцентр, ближе к земле, наивно полагая, что там проще выжить. Однако это было совсем не так. Здесь их не ждали и не желали принимать, и группы беженцев на подходе к городу безжалостно уничтожались местными бандитскими группировками, коих в городе образовалось целых три. Однако не все беженцы оказались по зубам местным бандосам. Вместе с потоком беженцев в город пришла хорошо вооруженная колонна военных, которые не стали наводить порядок в целом городе, справедливо рассудив, что заниматься этим просто бессмысленно. Вместо этого вояки в один день вышибли бандитов из больницы и заняли ее сами. И ее, и дома вокруг, организовав что-то вроде мертвой зоны, где каждый метр земли просматривался и простреливался, и куда соваться было себе дороже. Так в городе образовалась самая сильная община, в которой совершенно неожиданно для себя и очутилась семья Юки. Со временем этот анклав нашел и свою специализацию – и начал развиваться именно в этом направлении, предоставляя услуги соседям, каковых и в самом городе и в окрестностях осталось не так уж и мало. В одной колонне с военными в город прибыли и представители науки. Как известно, многое решают родственные связи; кто-то там кем-то приходился кому-то – то ли внучатым племянником двоюродной бабушки, то ли третьим сыном троюродного брата матери – и потому, наверное, вояки не бросили немалую толпу гражданских с началом этого кошмара, а посадили к себе на шею и привели с собой. И среди гражданских оказалось немало членкоров-теоретиков и академиков-практиков, которые знали и умели достаточно, чтоб организовать на базе больницы некое подобие научного центра и по мере сил продолжать исследования в области медицины, биологии, генетики и мутагенных процессов. Поселок рос. Рос и Научный Центр, как гордо называло себя его академическое ядро. И вполне естественно, что для изысканий пытливым умам ученых требовался подопытный материал, которого вокруг с каждым годом становилось все больше и больше. Информация о новых мутагенных формах приходила разными путями. Кто-то где-то что-то видел; кто-то где-то от кого-то услышал; кто-то где-то от кого-то смог убежать, оставив в пасти кусок собственного тела… И еще больше новостей приносили проходящие мимо караваны, которые были не прочь и сами закупить некоторое количество медикаментов или оставить в стационаре особо сложных пациентов, отдавая за их лечение немалые средства. А за свою информацию они получали хорошую скидку. Спустя несколько лет вояки под давлением Ученого Совета организовали первую вылазку за необходимым – и она прошла успешно. Дальше была еще одна, потом еще, и постепенно это вошло в норму. Вскоре помимо основных групп образовалось несколько отрядов, которые на свой страх и риск лезли в самое пекло и приносили то, что не отваживались добывать штатные отряды. За такие материалы отлично платили, они были востребованы, но Научный Центр оплачивал и менее интересные и опасные образцы. Его сотрудникам, как настоящим ученым, материала всегда было мало. Юка с семейством тоже занималась такой подработкой, но в особо опасные места они никогда не лезли. Хотя их и было четверо, они все же не обладали умениями и знаниями для такой работы, но собрать и привезти несколько образцов с гораздо меньшим риском было несложно. Основной же их работой стало то, что в дни до Войны называлось «скорой помощью». Их семейный подряд много повидал за эти годы. Сначала – радиационные заражения и химические ожоги. Потом – лучевая болезнь. А затем, когда жизнь вошла в какое-то подобие нормы – и весь набор, начиная от простуды воспаления легких и заканчивая переломами, вывихами и огнестрелом. В мире постапокалипсиса, где нельзя вызвать врача на дом или записаться на прием, где грамотной медицинской помощи нет в округе на сотни верст, их «Тайфун» был словно вестником жизни. Его ждали, к нему вели больных, раненых, несли умирающих – и, конечно же, платили за врачебные услуги. «Тайфун» стал для Научного Центра еще одним средством заработка и, нужно признать, средством довольно доходным. А потом случилось то, что девушка и по сей день не могла вспоминать без содрогания. КАМАЗ-63968 «Тайфун» – машина ценная, но содержимое ее – много ценнее. И охотников добраться до нее – а тем более, забрать и все целиком – всегда найдется достаточно. В одном из выездов бригада «скорой помощи» нарвалась на транспортную колонну, шедшую откуда-то с востока, из Казахстана. Вел ее человек с фамилией Твердохлеб. И был он командиром Второй Охранной бригады Берегового Братства. …И вот тут Добрынин проявил неуважение. Длинно и громко выматерившись – да так, что девчонка от неожиданности чуть не увела машину в кювет – он знаком остановил ее рассказ и замер, уставившись вперед, в одну точку, глядя на бегущую навстречу КАМАЗу ленту дороги и не видя ее. Это был как гром среди ясного неба – но это было. И… это можно было бы назвать совпадением… однако, чем больше он думал над этим невероятным сплетением обстоятельств, тем более убеждался, что это не так. Оно не было ни невероятным, ни совпадением. Братство активно занималось охраной и перегоном караванов, росло и развивалось, воевало, устраняло конкурентов… Словом, подразделения его регулярно ползали по этой части континента, и потому фантастическим совпадением было скорее то, что бригада «скорой помощи» нарвалась спустя аж целых восемь лет после Начала, в то время как Братство наверняка начало свою деятельность гораздо раньше. И если пройтись по окрестным поселкам, свою историю контакта с этой организацией наверняка мог бы рассказать не один человек… Дальше все было плохо. В перестрелке были убит отец и брат. Сестра же получила тяжелое ранение и умерла у Юки на руках уже в поселке, куда девушка все же сумела пригнать «Тайфун», оторвавшись от преследования. КАМАЗ у нее отобрали; старшим в их бригаде был именно отец, и именно он был в ответе за материальную базу – бюрократию даже после Начала никто не отменял. А сама Юка на долгих-долгих два года погрузилась в какое-то оцепенение – жила и работала на автомате, словно в полусне, неизвестно откуда черпая силы, чтобы отрывать утром голову от подушки, приводить себя в некий условный порядок и выполнять обязанности врача при стационаре. А вечером, ложась спать в комнатушке, куда переселили ее для освобождения жилплощади, словно просыпаясь от дневного оцепенения, реветь в подушку, проклиная проклятую жизнь, проклятую Войну, проклятое Братство. – Как же ты оказалась здесь, почти за четыреста километров от дома? – спросил Добрынин, которому до невозможности стало жаль девчонку. – Что произошло? Юка помолчала немного, а затем, вздохнув, сказала: – Ты знаешь… Я на днях проснулась и поняла, что больше так не могу. Загнусь, если все так же продолжаться будет. Ну нет моих больше сил так жить. Понимаешь ли, уже даже мысли всякие… плохие… последние полгода лезли. Это всё, это – край. И так, знаешь, до смерти захотелось, чтоб было все как раньше!.. Только мы, «Тайфун» – и дорога! КАМАЗ же… он очень просто заводится. Замка зажигания тут не предусмотрено, достаточно просто в кабину попасть и тумблером щелкнуть. В общем… украла я его. Зашла в автопарк, села, завела – и вперед. Им теперь не так часто пользуются. Вояки его редко дают, только для дальних выходов, но всегда держат полностью исправным и укомплектованным. Да тут в закутке даже лаборатория моя научная в полной исправности… Пока там охрана сообразила, кто да что; пока тревожную группу оповестили; пока они там БТР завели… Я уже километров десять отмахала. А скорость у меня выше, чем у БТР, и запас хода по топливу в два раза больше. Так и ушла. – И что же ты теперь делать будешь? – Добрынин аж растерялся, не зная, как реагировать на такую несусветную глупость. – Как обратно возвращаться думаешь? Да за такое тебя по законам военного времени… – Шлепнут, – кивнула она. – Я понимаю. Я это еще километров триста назад поняла. – И?.. – Вот для этого мне и нужна птичка. Кое-что интересное у меня уже есть, сегодня добыла, но куропат этот твой мне теперь необходим до зарезу. Проб с него до сих пор не доставляли, а информация, считай, уже месяца четыре как пришла. Но Совет что-то медлил, не давал разрешения на выезд. Вот я и хочу… – Понятно. Искупить. Так что ли? – невесело усмехнулся Добрынин. – Ага. Если пробы с куропата возьму – пожалуй, легко отделаюсь. Может, и не шлепнут еще. Но на штрафные работы точно определят. Она помолчала немного и вдруг, тряхнув головой, словно отгоняя невеселые думки, обернулась к Добрынину: – Ну а ты? Чем занимаешься в жизни? Куда и зачем идешь? Рассказывай! А Добрынин, выслушав ее невеселую историю, даже и не знал теперь, что ей говорить. Врать не хотелось, девчонка открылась ему полностью, и отвечать на ее откровенность неправдой он не мог. А правду сказать… Слишком невероятна была правда, чтоб в нее поверить. И тем более для нее, девушки, которая прожила всю жизнь в закрытом поселке, в окружении семьи и в жизни пока ничего толком и не видела. Не решит ли, что он насмехается? Не обидится ли?.. – Подъезжаем, – помедлив немного, вывернулся он. – Пенза – вон она уже, а там и птицефабрика твоя. Давай уж после, тем более и у меня рассказа не на один час. Юка кивнула и снова принялась вертеть рулем, глядя на дорогу. К повороту с тракта на птицефабрику они подошли еще засветло. Мимо подстанции Мамонова пролетели с ветерком – на тракте не было ни души, хотя здесь уже начинались владения пензенских общин и группировок, и особенно – поселка энергетиков. Сама подстанция скрывалась за разросшейся посадкой, превратившейся в плохо проходимый лесок, света там не горело, засад им никто не чинил – и «Тайфун» прошел, как по маслу. Охота на куропата ночью – чистой воды самоубийство. Да, он хреново видит, но ты видишь еще хуже. А вот слух и обоняние у него, как и скорость… короче, вспоминаем поговорку про носорога. И потому Добрынин торопился. До сумерков по его прикидкам оставалось часа два – вполне достаточно, чтобы выйти на позиции и вылупить птенчика. А уж там… зацепить петлей за лапу, отволочь к тракту – тут и ощипать без суеты и спешки. Ничего сложного. Разве что вызывало сомнения, как он будет добывать этого зверя без крупного калибра. Придется на минимальное расстояние подходить и бить как белочку – точно в глаз… Ладно. По месту определимся. Если судить по карте, от поворота до маячащего на горизонте поселка Полевого, на окраине которого и находился комбинат, было километров десять. Тракт и поселок соединяло некое подобие дороги – насыпь, на которой совсем не осталось асфальта, а поверхность была выглажена ветрами с окружающих полей до состояния стиральной доски. Чтобы не трястись по этим ребрам, Юка взяла правее, сойдя с насыпи – и «Тайфун», пробивая в высокой траве широченную колею, наперерез через поле попер к забору птицефабрики. – Близко не подходи, – предупредил Добрынин девушку. – Встань метров за четыреста, развернись, чтоб в случае чего можно было сразу рвануть. Связь есть? – Конечно, – кивнула Юка. – А позывной? – Матильда, – чуть помедлив, ответила она. – Меня дед так в детстве называл… Пусть такое будет. – Четыреста тридцать шесть два ноля выстави на радиостанции. На этой частоте будем. – Сделаю. Что ты задумал? – Если б я сам знал, – отмахнулся Данил, вращая штурвал дверцы в силовой отсек. – Осмотрюсь, там дальше и решим… Пока он одевался, что внутри движущейся по неровному полю машины было не такой уж простой задачей, «Тайфун» добрался до условленной точки. Сделав широкий круг по полю, Юка выставила машину кормой к фабрике и включила камеру заднего вида, переключив ее на монитор в жилом модуле. – Есть картинка, – по внутренней связи услышал Добрынин. – Надо? Можно увеличить, уменьшить, на определенную точку навестись… – Мне не надо, – отозвался он уже по каналу скафандра. – Я на крышу, оттуда погляжу. Машину только не дергай. Я уже как-то летал с танка – удовольствие так себе. А тут высоты в два раза будет… – Мне что делать? – Наведись пулеметом на фабрику и жди команды, – подумав немного, ответил Данил, стоя уже у двери в тамбур. – Дальше по обстоятельствам. Сначала понаблюдать нужно, что там и как… С собой много брать не стал. Длинный клинок, который теперь окончательно нашел свое место на левом предплечье костюма, бинокль, винторез, три коротких магазина с «Шершнями» и пару выстрелов для подствольника, термобарический и осколочный. Последнее – так, чисто для подстраховки, ибо требовалось устроить здесь не войну, а охоту. Забравшись на крышу, Добрынин умостился поудобнее, достал «Юкон», приник к его резиновым окулярам. Двухметровый забор частично скрывал территорию, и видно было лишь какую-то ее часть, да и то под углом, поэтому он не сразу сообразил, что же такое наблюдает. Что-то там двигалось… что-то крупное… какие-то огромные серо-бурые валуны, лениво, медленно перекатывающиеся по внутренней территории… И лишь спустя несколько секунд до него вдруг разом дошел смысл картины. Все пространство за забором – все, исключая, разве что, постройки на территории – было буквально забито мутировавшими птичками! Они кишели там! Они бродили взад и вперед, толкая друг друга своими огромными телами, копались в земле мощными четырехпалыми лапами, что-то временами откапывая и склевывая, либо просто стояли на одном месте, по куриному вертя туда-сюда здоровенной башкой с гребнем. И – все они находились внутри, за оградой! Снаружи, в поле, не было не одного, словно хлипкая изгородь из ребристого металлического профлиста, огораживающая всю территорию птицефабрики, была для них непреодолимой преградой! – Вот это нихрена себе дела творятся… – пробормотал Добрынин и, нажав кнопку гарнитуры, сказал: – Наблюдаю куропатов. Внутри периметра их сотни. Очень много. Но снаружи – ни одного. И забор полностью цел, будто они его касаться бояться. Есть идеи?.. – Нам докладывали, – отозвалась Юка. – На Совете выдвигалось несколько гипотез, но я больше склоняюсь к гипотезе «условного рефлекса». Смысл в чем… Цыплята-бройлеры выращиваются в больших деревянных ящиках, в ограниченном пространстве. Там есть все, что им нужно для жизни – и пища и вода, и опилки. Стенки ящика для них – монолитная скала. Цыпленок, даже натыкаясь на стенку регулярно, не может ее повредить, и потому со временем приобретает определенный рефлекс, который говорит ему, что она непреодолима. Так же и здесь. Они просто не понимают, что могут своей тушей продавить забор и выйти наружу. Вот и бродят внутри, как в заключении. – Как же они из ящиков-то повылезали?.. – пробормотал Добрынин, продолжая наблюдать эту, внушающую какой-то даже внутренний дискомфорт, картину. Столько монстров в одном загоне… Не хотелось бы оказаться у них на пути, если вырвутся! – Они выросли, – пояснила девушка. – Переросли стенки ящика и перешагнули их. Меня больше другое интересует: как они выжили, спустя столько лет после Войны, если все время за забором сидели? И почему вдруг лишь недавно были обнаружены? Не может же такого быть, чтоб караваны здесь раньше не ходили… «А меня вот больше другое интересует, – усмехнулся про себя Добрынин, вдруг явственно вспомнивший куропата, чуть не обрушившего здание общаги у войсковой части. – Какой мудак их отсюда выпустил? Да так, что они с огромной скоростью по окрестностям разбежались и теперь не только в Пензе, но и в Сердобске их предостаточно…» А вслух сказал: – А что говорит наука? – Опять же, есть гипотеза Совета об анабиозе эмбрионов, – отозвался наушник. – Эмбрион цыпленка находится в яйце. Опытным путем – не нами конечно, еще до Войны – было установлено, что предельный срок хранения яйца до инкубации – двадцать пять-двадцать восемь дней. Но что-то, видимо, дало толчок к тому, чтобы яйца пролежали гораздо дольше. И какое-то новое воздействие начало инкубацию. Тут разные есть гипотезы, и для того чтоб они превратились в факт, как раз и нужно изучение… – Такую гипотезу и я могу выдать, – усмехнулся Данил. – Ладно, черт с ним. Гадать и строить предположения, это как раз по части яйцеголовых. А у нас сейчас чисто практическая задача – отстрелить птенчика на ужин. Есть варианты?.. – А вот это уже по твоей части. Ты у нас спец, ты и думай, – слегка обидевшись, как ему показалось, ответила девушка и отключилась. Добрынин пожал плечами, не понимая ее реакцию, но вникать не стал. Потом с этим разберемся, не до бабских обид сейчас. Хотя тоже, знаете… непонятная реакция. Для нее же старается, ей же помогает… Полежав на крыше минут десять и повертев проблему с разных сторон, он понял, что просто так нахрапом ее не решить. Позиция на крыше хорошая, слов нет. Но даже если и завалить отсюда куропата, попав ему точно в глаз, что само по себе было не такой уж и простой задачей, – как достать тушу? Тут требовалось что-то иное, что-то, что позволило бы ограничиться одним-единственным экземпляром, не затрагивая остальных. Отманить бы этот экземпляр в сторону, да там уже и прикончить. – Добрыня – Матильде, – обозначился он. – Заводи машину и двигай в обход всей территории. Здесь наверняка есть ворота – они-то нам и нужны. – А ты? – Да тут я, – усмехнулся Данил. Ну никакой дисциплины… – На крыше буду. КАМАЗ рыкнул, заводясь, и, развернувшись, осторожно, на малой скорости, пошел в сторону поселка. Добрынин на крыше одобрительно кивнул – Юка, справедливо рассудив, что птицефабрика должна же как-то сообщаться с населенным пунктом, именно туда и направила машину. Решение ее было верным, ворота оказались как раз с этой стороны. Они, как того и ожидал Данил, были закрыты. В этой части территории над забором возвышался целый комплекс построек: проходная, цеха и огромное металлическое сооружение, похожее на элеватор, со здоровенными цистернами наверху. С крыши модуля ему было видно, что около ворот никого не слонялось – зато уж вокруг цистерн гигантских птичек толпилось больше всего. Похоже, это было хранилище. Комбикорм, зерно, может, шелуха подсолнуха, или чем они там вообще питаются… Что-то, что пролежало достаточно долго и не сгнило, чтоб дать им пищу. Тут же находился и здоровенный, непонятно для чего предназначенный бассейн, до краев полный водой, в котором, разлагаясь и наверняка воняя на всю округу, плавали кверху брюхами туши нескольких мутантов. «Вот вам и еще один условный рефлекс, – ухмыльнулся Данил. – А мы-то все думали, почему они в воду боятся лезть…» План, родившийся у него еще на первой позиции, было прост, как все гениальное. Сколько помнил он из прошлой жизни, на куропата просто так никто не охотился. Даже Счетчик не отваживался, потому что после первого же промаха нужно было искать либо толстенной дерево в три-четыре обхвата, либо крепкое кирпичное строение, чтоб на крышу влезть. При любых других раскладах куропат без труда догонит незадачливого охотника и порвет его на мелкие тряпочки. А здесь – чисто поле. Ни дерева, ни строений, если не считать корпусов птицефабрики. Но туда поди пролезь, территория-то занята. А если и пролезешь – попробуй потом выбраться, из самого гнездилища. То есть, действовать нужно мобильно. Пожалуй, трос с петлей на конце самое верное решение. Подгоняем машину кормой к воротам. Разматываем трос, но не полностью, а примерно наполовину, оставляя часть бухты смотанной, чтобы дать разгон КАМАЗу и затем, рывком сдернув многотонную тушу куропата, стянуть на нем петлю. Дождавшись сумерек, когда сей организм видит хуже всего, через приоткрытые ворота проникаем на территорию птицефабрики и выкладываем петлю на земле. После этого остается только подманить куропата и поймать его петлей. За ногу, за шею – да хоть за яйца! И по газам! Юка дергает тушу – он сразу же за ней закрывает ворота. Куры в бешенстве, но сделать ничего не могут, ибо вокруг изгородь, а ворота уже закрыты. Условный рефлекс, мать его так. Все, поздняк метаться. А еще вернее так: все, поздняк, остается только метаться. Либо, как вариант – не дожидаться, когда мутант сунется в петлю, отстрелить любого, неосторожно приблизившегося к воротам. И далее – по разработанной схеме. Разъяснив девушке план, Данил, дождавшись, пока она на минимально безопасное расстояние подгонит машину к воротам, спрыгнул с крыши. Вытащил из ниши под жилым модулем трос, размотал его, зацепив одним концом за буксировочный крюк, подготовил петлю на конце. Осторожно подобравшись к воротам и осмотрев их, пока Юка наблюдала за обитателями гигантского курятника посредством кормовой камеры, обнаружил две петли-проушины для замка. Ну и отлично, проще будет с запорами. Закрываем ворота, накидываем стопор – тот же трос, к примеру, – и все. Ворота заперты, толпа разъяренных петухов вновь надежно отрезана от мира. Вот и славно. Ибо бегать от них в чистом поле занятие малоперспективное. Заодно уж заглянул и внутрь, воспользовавшись щелью между воротинами, величиной с ладонь. Куропаты жрали. Толпились под цистернами, пихали друг друга, огрызались, долбили короткими толстыми клювами по земле… Данил пригляделся, но понять, что они потребляют, так и не смог. Далеко, сумерки уже опустились, густея с каждой минутой. Попробуй тут, разбери. Да и какой смысл? Ночь на подходе – а значит, пора открывать активную часть фазы операции под названием «Сафари на куропата». Осторожно, сантиметр за сантиметром, он принялся открывать ворота. Если б не уник, задача была бы трудновыполнима: створки за десять лет вросли в землю и подавались с большим трудом, да еще и скрипели на всю округу. К счастью, клювокрылых это не очень беспокоило. Заглянув несколько раз в створ, Добрынин понял, что петухи-переростки к истошному скрипу, издаваемому петлями, почти равнодушны – оторвутся на секунду от жрачки, повертят вокруг башкой с непередаваемым выражением куриного идиотизма, и снова жрать. Ну, нашим легче. Приоткрыв ворота ровно настолько, чтоб можно было пройти по габаритам, Добрынин, держа трос с петлей, крадучись вошел внутрь и, не отрывая глаз от толпящихся у кормушки курозавров, осторожно разложил ее на земле. Того, что полузакрытые створки смогут остановить «Тайфун», он не боялся. Смешно, право слово. Куропат, пойманный в петлю, влекомый на буксире табуном в четыреста пятьдесят лошадей, скрывавшихся в силовом отсеке боевой машины, пролетит сквозь них, как кусок мыла меж ладоней. И заботой Добрынина будет вовремя их прикрыть, чтобы отсечь возможную погоню. – Рви по команде – и вперед, по полю. Покружи, пока дергаться не перестанет, а потом встань где-нибудь. Я тебя догоню, – по связи проинструктировал он девушку. Отошел назад, притаился за правой воротиной, поглядывая время от времени внутрь, и, крякнув, почесал шлем на затылке. Ноль внимания. Кормушка была явно привлекательнее, чем какое-то вялое копошение у ворот. Приманку? Пожалуй…