– Мистификация, разыгранная свидетелями на суде с помощью адвоката, разоблачена, а дальше мы по инерции слишком пристально и слишком критически оценили саму картину преступления, так? – Так. – А на самом деле, – продолжала Гортензия Андреевна, странно улыбаясь, – Веронику убила Валерия в состоянии аффекта, а друзья, родственники и сослуживцы просто перестраховывались, спасая ее от тюрьмы. Хотите остановиться на этой версии? Ирина пожала плечами, а Шубников снова буркнул себе под нос, что Гаккель мировой мужик, и если уж на то пошло, то сначала надо проверить его алиби. – Я съезжу в больницу еще разок, полистаю операционные журналы, – вызвался он, – если выяснится, что Валерий Николаевич весь день у станка стоял, то вопрос сразу закроется. Величаво кивнув, Гортензия Андреевна повернулась к доске, взяла аккуратно сложенную тряпку и стерла знак вопроса, а вместо него нарисовала трех человечков. – Все верно, товарищи, только вы забыли одну деталь, – сказала она и поставила в углу доски восклицательный знак. На точке мел громко стукнул. – Одно немаловажное обстоятельство. Итак, мы выяснили, что Гаккель, Гаккель и Павлов работали над противоопухолевым препаратом. Научная общественность не приняла их открытие, тогда они организовали некую шарашкину контору. Гортензия Андреевна обвела все три фигурки в кружочек и сделала многозначительную паузу. Ирина взглянула в окно: Кирилл с Володей изучали шведскую стенку, а Егор поодаль играл в футбол с местными ребятами. Он остался в одном школьном пиджачке, а куртка вместе с ранцем горкой лежали на земле возле забора, изображая левую штангу ворот. Будем считать, что он быстро бегает и не замерзнет. – Оставим в стороне этическую сторону вопроса, допустимо ли проводить эксперименты на людях… – Это называется клинические испытания, – заметил Шубников, – только они, конечно, должны быть согласованы на всех уровнях, а не так, как у них. – Я же сказала, оставим в стороне. Главное, что бизнес процветал до смерти Павлова, а потом заглох, потому что делать вакцину стало некому и негде, – Гортензия Андреевна крестиком перечеркнула одну фигурку, но рядом пририсовала новую, как бы в платье, и провела к ней стрелочку. – Зато после Павлова осталась внучка Вероника, и это и есть тот момент, о котором мы забыли. Погибшая Вероника является не только женой Филиппа Ветрова, но и внучкой профессора Павлова. – Мы это помнили. – Да? – Гортензия Андреевна отряхнула пальцы от мела и взяла в руки длинную деревянную указку. – Тогда давайте упростим выражение. Три человека изобрели лекарство от рака. Один умер, внучка его убита, вторая объявлена шизофреничкой и помещена в стационар, остается кто? Кончик указки уперся в крайнюю фигурку. – Правильно! Мировой мужик Гаккель, – торжествующе закончила старая учительница. – И в чем смысл? – В том, чтобы ни с кем не делиться в случае успеха. – Гортензия Андреевна, но это глупо. Все знают, что Гаккель хирург и сам такую мудреную штуку никогда бы не придумал и не реализовал! – воскликнул Шубников. – Если вдруг найдутся люди, которые поверят, что он изобрел новый метод лечения рака, все равно изготовление вакцины возможно только при навыках лабораторной работы, а у хирурга самый максимальный максимум – это определение группы крови. Да и то стараются спихнуть на молодых, поэтому у Валерия Николаевича сей навык наверняка уже утрачен. Да и чем он там не хотел делиться? Госпремией? Так им бы все равно на группу дали больше, чем на него одного. Так же, как и академика, если что, ему бы дали по хирургии, а Валерии Михайловне по иммунологии. Разные дисциплины, конкуренции нет. Про Павлова я вообще молчу, покойников у нас любят, для них никакой славы не жалко именно потому, что они уже никому не конкуренты. А чем могла помешать Вероника, я вообще не понимаю! – Поймете, если вспомните, что на Западе совсем другие порядки. Если Гаккели и Павлов посылали туда материалы о своих открытиях, то ими могли заинтересоваться крупные корпорации, у которых на первом месте стоит получение выгоды. Как всегда бывает, когда подсмотришь в конце учебника правильный ответ, Ирина чувствовала и радость, и досаду одновременно. Ну конечно! Вот и мотив! И как она сама не додумалась, что лекарство от рака мгновенно станет прибыльным товаром на мировом рынке, даже если помогает не всем и не всегда. Статья Валерии Михайловны попала в отдел научных разработок крупной фармакологической фирмы, представители ее связались с авторами, и Валерий Николаевич вдруг понял, что ему ничего не перепадет, ибо он вспомогательный элемент и непосредственно в работе над препаратом не участвовал. В Штатах он никому не нужен, работать туда поедет одна Валерия Михайловна, и если лекарство покажет свою эффективность, то миллионы прибыли от патента тоже получит она, и Нобелевская премия достанется ей, а он будет упомянут только в самом конце ее речи, в разделе «благодарю за поддержку». Он может хоть до посинения доказывать, что стоял у истоков, но ведь изобретение не оформлено официально, а никаких фактических доказательств, способных подтвердить его авторство, не существует. Скорее обнаружатся доказательства обратного. Зато Вероника без особого труда докажет, что ключевая роль в разработке препарата принадлежала ее деду, наверняка сохранились его архивы, как дома, так и в институте, ну а кроме того, Валерия – женщина справедливая и глубоко порядочная, любит свою воспитанницу и не станет обманывать. Гаккель рассудил просто, но логично: стоит немножко потрудиться, и Вероника мертва, Валерия в сумасшедшем доме, а я последний дееспособный участник нашей подпольной группы. Я все знаю, все умею, вот мои записи, как только подписываем контракт, я немедленно налаживаю производство. Нет, фантастика какая-то, новое мышление… С чего бы западным корпорациям подписывать с Валерией многомиллионные контракты, ведь ни один их пациент вроде бы не излечился. Не такая это очевидная панацея, чтобы осыпать золотом ее изобретателей. Да и в материалах дела никто словом не упомянул, что Гаккель получала какие-то предложения из-за рубежа. Впрочем, это как раз понятно, интерес мирового капитала сразу разрушает образ тихой шизофренички. Ирина снова взглянула в окно. Егор все еще бегал без курточки, а Володю Кирилл посадил себе на плечи, он там наверху не двигается и тоже замерзнет. После визита к Гортензии Андреевне она обещала детям магазин «Золотой ключик», для Володи там множество интересных игрушек, а Егор уже взрослый, презрительно поглядывает на машинки, но оружие еще уважает и давно присматривается к набору «Юный химик». Но главное, в этом магазине в центре огромный аквариум с настоящими морскими черепахами. Детям не терпится поскорее оказаться в этом игрушечном Эльдорадо, они могут простудиться на промозглой осенней улице, так что хватит. Вообще хватит. Она семейная женщина и не может позволить себе играть в детектива, пусть даже с такой напарницей, как Гортензия Андреевна. Надо добросовестно делать свою работу и выносить решения только при стопроцентной уверенности в своей правоте, никуда не торопиться, вот и все. Будет ей хороший урок, что желание уйти со службы на полчасика пораньше потом оборачивается днями дополнительной работы, а порой годами угрызений совести. Павел Михайлович любит повторять, что работать надо на работе, и это верно, но также верно и обратное: на работе надо работать. Утром пришла на службу, сосредоточилась, сделала все, что могла, а в восемнадцать ноль-ноль заперла кабинет и выкинула служебные проблемы из головы. Только так будет толк. Но на практике это, к сожалению, нереально. До обеда сидишь как на иголках в ожидании звонка, что Егор вернулся из школы, потом облегченно выдыхаешь, но тут же вспоминаешь, что Володя утром шмыгал носиком, как бы не разболелся. Если Кирилл во вторую смену, то она с четырех начинает волноваться, успеет ли вовремя забрать ребенка из яселек, не помешают ли обстоятельства непреодолимой силы? Потом приходят печальные мысли, что в холодильнике стоит скучная кастрюля с борщом третьего дня, в миске тушеное мясо, и больше ничего интересного. Ни салатика, ни пирожков, ни компота. Стоит только колоссальным усилием воли отогнать эти мысли, как прибегает возбужденная секретарша, что в галантерее выбросили колготки, она побежит занять очередь, но пусть Ирина тоже подтягивается, ибо наверняка будут давать по две штуки в одни руки. Да, просто удивительно, как она вообще ухитряется выносить справедливые приговоры в таких условиях… Все пытается усидеть на двух стульях, а Валерия Михайловна поступила крайне разумно и ответственно: сначала занималась семьей, а когда дети выросли, полностью посвятила себя науке. По общему мнению, она была равнодушна к признанию, повторяя: наука – это мое дело, а успех – дело случая. Самоотверженная ученая, подвижница, только когда ты много лет бьешься лбом в запертую дверь, голова рано или поздно заболит. Ирина с трудом представляла себе, каково это – существовать в атмосфере скептического равнодушия, когда ты предлагаешь интересные идеи не ради собственного обогащения, а чтобы помочь человечеству избавиться от одной из самых страшных болезней, а тебя будто не видят и не слышат, в лучшем случае покрутят пальцем у виска. До какого-то момента можно утешаться, что тебе важен процесс, а не результат и что потомки оценят, но со временем это перестает работать, и наступает нервный срыв. Кто виноват, что Валерию Михайловну он настиг в такой страшной форме? Может, Шацкий, много лет игнорирующий подчиненную, а может, Вероника со своими откровениями. Если Валерия молчит, это еще совсем не значит, что Вероника не успела ей ничего сказать. Женщина оберегает Колю, вот и все. Кому какая радость, если он узнает, что родился у пятнадцатилетней девочки в результате изнасилования, стало быть, его отец как минимум негодяй, а вернее, жестокий психопат. Так что диагноз психиатров верен. Почти. Надо просто вычеркнуть из него вялотекущую шизофрению и хроническую психотравмирующую ситуацию заменить на острую. Остается только один маленький вопросик, совсем крошечный… – Вернувшись домой после суда, Валерия повела себя нервно, – сказала Ирина, – искала свои записи, обвиняла Филиппа, что он их уничтожил. Ветров, будучи не в курсе рабочих дел бывшей жены, расценил это как шизофренический бред и вызвал «скорую помощь». К нему претензий нет, он заботился о супруге, но ведь тут же присутствовал и Валерий, который в курсе профессиональной жизни тезки как никто другой. Почему он не сказал, что записи существуют и никакой это не психоз, а нормальное беспокойство человека за труд всей своей жизни? – Не исключено, Ирочка, что он сам и раздул ситуацию. Начал нагнетать, с озабоченным видом шептал Филиппу: «Что-то мне тревожно за Лерочку, посмотри, как она агрессивна, с каким маниакальным упорством требует несуществующие бумаги! Ты-то давно не практикуешь, а я все время в клинике, так что отличаю нормальное поведение от ненормального. Дай бог, чтобы я ошибся, но давай на всякий случай вызовем «скорую», чтобы потом локти не кусать». Ну и накрутил. Шубников тяжело вздохнул: – В теории все логично прямо до невозможности, и я бы поверил, если бы не пообщался с Валерием Николаевичем. Слушайте, нормальный мужик, отзывчивый, спина больная… – А вы думаете, что у настоящих злодеев рога и кровь капает с клыков? Настоящее зло незаметно, – сказала Гортензия Андреевна. – Александр Васильевич, – воскликнула Ирина, – разве так поступают ответственные люди? Вы первый пришли ко мне с этой версией, посеяли сомнения, а теперь в кусты? Только на том основании, что Гаккель – нормальный мужик? Вы вообще представляете себе, сколько таких нормальных мужиков у меня пересидело на скамье подсудимых? Да девяносто девять из ста свидетелей начинают свои показания со слов «мы даже подумать не могли»! Психопаты – это не только мрачные нечесаные личности, замкнутые сами на себя. Среди них встречаются яркие, обаятельные люди, способные увлечь за собой целые коллективы, а то и народы. Мне тоже нравится Валерий Николаевич, но наши с вами впечатления – это последнее, что следует принимать во внимание. – Но ведь объективных данных нет, одни догадки. – И это верно, – вздохнула Ирина, с некоторым трудом выбираясь из-за детской парты, – идти в прокуратуру в сущности не с чем, поэтому боюсь, что придется оставить все как есть, во всяком случае до тех пор, пока Валерия Михайловна не выйдет из психушки. Гортензия Андреевна энергично кивнула и тщательно стерла с доски. Меловая пыль поплыла в воздухе, и Ирина с Шубниковым синхронно чихнули. – Пока я тоже не вижу другого выхода, – произнесла учительница, – но буду думать дальше. А вы, молодой человек, поезжайте в клинику и изучите операционный журнал. Шубников так и сделал, справедливо рассудив, что в выходной легче остаться незамеченным или хотя бы меньшему количеству людей придется объяснять свой странный интерес. Журнал обычно лежит в ординаторской операционного блока, и войти туда в уличной одежде – настоящее святотатство. Теоретически возможно, не остановят, но для хирурга это то же самое, что для вампира переступить порог церкви. Действуя наудачу, он заглянул в приемный покой, нашел там ответственного дежурного, представился и соврал, что операционный журнал нужен ему для статьи. По счастью, ответственный еще помнил, что был такой подающий надежды Саша Шубников, который то ли погиб в Афгане, то ли спился, и без лишних слов посадил его в дежурантской каморке, налил чайку и послал интерна в оперблок за журналами. Когда тот прибежал, сгибаясь под их тяжестью, Шубникову стало неловко уходить сразу, посмотрев единственную интересующую его страницу, и он добросовестно пролистал весь талмуд, убедившись, во-первых, в том, что Гаккель действительно выдающийся хирург, выполняет уникальные операции, а, во-вторых, что официальное алиби у него есть, а фактическое поди знай. В день убийства Вероники Валерий Николаевич провел многочасовую операцию, согласно записи в журнале длившуюся с девяти сорока пяти до восемнадцати десяти. По документам, а операционный журнал – это серьезный документ, он никак не мог совершить преступление, а в реальности – без особых проблем. Есть хирурги, которые оперируют сами, с кожного разреза до последнего шва, но таких представителей старой школы становится все меньше. Сейчас профессор, как правило, приходит на основной этап, а доступ и ушивание раны оставляет ассистентам. В зависимости от степени их квалификации и ценза доверия к ним со стороны оператора он вправе поручить им и какие-то более сложные этапы, например, межкишечный анастомоз. И конкретно в ходе данной операции это было бы очень логично и правильно. Человек есть человек, он может собрать всю волю в кулак и стремиться к победе, но природа всегда сильнее. От длительного напряжения глаза устают, руки теряют четкость, реакция замедляется. Если Гаккель с десяти до шестнадцати удалял сложную опухоль, то естественно, что устал как собака, и у ассистента, все это время безмятежно промокавшего операционное поле тупфером, реконструктивный этап получится лучше, чем у профессора, который десять раз успел в штаны наложить от ужаса, что повредил нижнюю полую вену или что-нибудь в таком же духе. Считается, что второму ассистенту, который «на крючках», в ходе конкретно этой операции больше ничего доверять нельзя, потому что от физического усилия рука дубеет и перестает чувствовать ткани, но сейчас этим правилом сплошь и рядом пренебрегают. Очень возможно, что Гаккель выполнил основной этап и отвалил часа в три к Веронике, пока сотрудники заняты в операционной и не могут заметить его отсутствие в клинике. Успел и к Веронике, и на квартиру Валерии Михайловны за бумагами. Или все-таки не было никаких записей? Зачем нужно было их забирать, если Валерия Михайловна не делала из них тайны, а, наоборот, делилась со всеми? Кроме того, бумаги бумагами, а деньги – тема гораздо более серьезная. Филипп Николаевич благодаря эксплуатации образов героев революции разбогател просто до неприличия и, по собственному признанию, часть денег держал у бывшей жены. Непонятно, что мешало ему хранить их в сберегательной кассе, может, не хотел шокировать операционисток дикими суммами, но факт есть факт. А когда ты держишь у себя чужие ценности, то ни за что не станешь раздавать ключи третьим людям, иначе может возникнуть очень неловкая ситуация. Денежки уйдут, а ты ничего не докажешь. Но ведь Валерий обладал просто шикарной возможностью украсть бумаги позже, когда Валерия находилась на стационарной экспертизе, а Филипп жил у нее, потому что был не в силах переступить порог дома, где погибла его беременная жена. Хотя нет, стоп! Как только Ветров вернулся, в квартире немедленно провели обыск, в протоколе которого не зафиксировано записей научного характера. Столько мыслей, голова трещит… Шубников с тоской взглянул на гастроном и прошел мимо, слегка убыстрив шаг, чтобы не передумать. Как знать, исчезнет когда-нибудь эта тяга или останется с ним навсегда? И всегда ли получится победить ее, хотя намерение бросить у него вроде бы твердое… Вспомнив, что дома шаром покати, он заглянул в гастроном. Колбаса кончилась, от крепости из сырных голов на прилавке осталась обветренная четвертушка, а сливочное масло, длинные бледные бруски которого подтаивали на эмалированном подносе с лиловым кантиком, он не любил. Взяв четыре банки рыбных консервов и распихав их по карманам, Шубников заглянул в булочную за буханкой свежего вечернего хлеба и направился домой, предвкушая великолепный ужин. Не успел он вскипятить чайник и положить кусочек рыбьего туловища на хрустящую горбушку, как его позвали к телефону. – Шубников, прекращай это, – раздался в трубке сварливый Машин голос. – Что это? – Сам знаешь. Оставь нас уже в покое, сколько можно, в самом деле! – Машунечка, дорогая, честно говоря, последнюю неделю я вообще о вас не думал, – признался Шубников. – Да неужели? А что же ты ходишь клевещешь на нас на всех углах? – Я? – Якобы должны были послать Виталика, а он отмазался за твой счет, а потом специально тебя подставил! – В мыслях не было. – В общем, я тебя предупредила! – грозно сказала Маша, и Шубников невольно улыбнулся, вспоминая те времена, когда она произносила эту фразу по другим поводам. – И учти, что мстить нам таким образом низко, да и не за что. Ты сам виноват. – Ты права. Знаешь, Маш, это не телефонный разговор. – Нет уж, говори так, ибо рожу твою я видеть не желаю! Шубников улыбнулся: – Ты, Маш, прости меня, пожалуйста. Не сейчас, так когда-нибудь, а я постараюсь больше вас не тревожить. В трубке помолчали. – Еще раз извини. – Шубников, если бы дело касалось только нас с тобой, то хоть каждый день приходи, но я хочу как лучше для дочери. Он сказал, что все прекрасно понимает, и простился. Вернувшись в комнату, Шубников лег на диван и стал думать о том, как трудно понять, что лучше, а что хуже. Огонькова со старой акушеркой подменили ребенка, и для парня это оказалось хорошо, но самой Валерии стоило подозрений в неадекватности.