– Вы находитесь в психиатрическом диспансере, – ответила врач. – Вас привезли сюда, потому что у вас случился приступ острого шизофренического психоза. Не отвлекайтесь, пожалуйста, и отвечайте на мои вопросы, хорошо? Дату своего рождения помните? Саша попробовала улыбнуться, потому что происходящее напоминало идиотскую шутку. Она огляделась, тихо вымолвила: – Тридцатое декабря тысяча девятьсот девяносто третьего года. Мне ещё нет восемнадцати, вы не можете здесь меня удерживать без согласия моих родителей, а я уверена, что они его не давали. – Тем не менее, вы здесь с согласия родителей. Врач пока настаивает на том, что вам не следует видеться после того, что вы натворили. Голова Саши кружилась, она спросила пересохшими губами: – И что же я натворила? Саша смотрела на то, как солнечные блики играют на полированной поверхности стола. Эти лучи, весело пляшущие перед ее глазами, как манящий привет из прежней жизни, заставил ее ощутить ноющую в сердце тоску. – Вы напали на собственного старшего брата вчера ночью. Какое сегодня число? Саша округлила глаза: – Это неправда… – Вам лучше отвечать на вопросы. Какое сегодня число? – Четырнадцатое. – Чего четырнадцатое? – врач смотрела на нее практически стеклянным взглядом, и девушка почувствовала себя неуютно: – Мая, конечно. А вы не помните? Ей не ответили. – В каком городе вы родились? – последовал вопрос. – В Санкт-Петербурге. – А сейчас в каком находитесь? – В Москве… – она поняла, что это стандартные проверки на адекватность. – Сколько пальцев показываю? – Ни одного. – Какого цвета обои? – Тут нет обоев. Тут выкрашенные в бирюзовый цвет стены. – Это голубой. – Как скажете. – Ты слишком взрослая для детского отделения. Да и оно сейчас – на ремонте, так что временно будешь находиться во взрослом, – сказала врач. – Иди за санитарами, переоденешься, дашь себя осмотреть и отправишься в палату. И всё будет хорошо, если ты будешь правильно себя вести. – Мне нужно поговорить с мамой. – Твой врач этого не рекомендовал. Должно пройти время. Он сам тебе всё расскажет. – Когда? – Когда нужно будет. Иди за санитарами, – нахмурилась врач. Санитары хотели взять Сашу под руки, но она резко дёрнулась: – Я сама пойду, всё нормально. Страх становился сильнее. Социофобия – заболевание сложное. Саша дрожала, как в ознобе. Она знала, что таблеток у неё больше нет. В нынешних условиях паническая атака придёт совсем скоро. Люди вокруг – безумцы, врачи – все казались ей врагами. Солнечный свет отчаянно пытался проникнуть в это мёртвое место, но беспомощно застревал на пыльных окнах. В помещении было холодно. Сашу заставили раздеться догола при санитарах. Кровь стучала в её голове, как в алый, раскалённый колокол, во рту был привкус соли, а в горле пересохло. Она видела всё вокруг, как в туманной, тёмной пелене. «Дом совсем близко…, и я так далеко от него. Кристиан. Я ненавижу тебя. Я ненавижу тебя! Ненавижу! Если я выберусь отсюда, то чего бы мне это ни стоило, я убью тебя собственными руками!» Ее осмотрели, затем выдали одежду большего размера и старые тапки с дырками на носках. Чувствуя себя обезличенной и уничтоженной, Саша брела за медсестрой по коридору. Вид у неё был такой затравленный и несчастный, что женщина, которая давно тут работала, сжалилась над ней и тихонько шепнула: – Ты не бойся. Просто делай то, что тебе говорят, и никаких проблем не будет. – Можно мне хотя бы ручку шариковую себе оставить? – Зачем? – спросила санитарка строго. – Хочу записывать то, что со мной происходит. – Потерпишь. Мало ли, для чего ты еще эту ручку используешь. – А крестик мой почему не вернёте? – Извини, не положено. Тем более, что он сатанинский, – она вновь строго посмотрела на Сашу. Александра терпеливо вздохнула: – Он не сатанинский. Это… египетский анкх, – она поняла, что объяснять этой женщине значение древнеегипетских символов совершенно бессмысленно. – В общем, обещаю, что я его не съем и не попытаюсь использовать в качестве давилки для глаз. «Как бы сильно мне не хотелось». – Не положено, говорю же, – уже спокойнее ответила медсестра. – Будешь выписываться, вернут тебе твой кулон. А то можешь в нос запихать или в ухо. – Если я не ошибаюсь, вы медик, – глядя на ее халат, медленно и саркастично произнесла Саша. – Я медсестра, и что? – Поразительно, но это предполагает наличие образования. То есть, вы должны уметь отличать человека, который глотает крестики, от человека, который просто носит их на шее. Если вы этого не умеете и думаете, что я проглочу, то странно, как вы идете рядом со мной по коридору. Вдруг я вас укушу? И как же вы, бедная, живете среди остальных людей? Откуда вы знаете, что они – точно нормальные? Наверняка же кругом – одни психи. Небось, живёте с этой мыслью постоянно. Хотя, люди не психи. Они просто разные, и вы не способны это принять. Конечно, Саша была зла, но она напрасно доводила медсестру и поплатилась за это тем, что ей долго не давали постельное белье. Впрочем, ей не разрешали сидеть и лежать по причинам, которые ей не удалось узнать. Чуть позже медсестра орала на нее, что она может заразить стулья герпесом, если сядет на них. На мгновение девушка поняла – это именно она сейчас в белом халате, и перед ней явно очень больной человек. Она хотела сказать, что таким способом – через стулья – герпес не передается, даже если он у неё и есть, но решила этого не делать, чтобы не повергать женщину в шок. Теперь Александра ждала самого страшного. Таблетки. Она была приятно поражена, когда поняла, что тяжелые лекарства ей не дают. Глицин, феназепам по полтаблетки в день перед сном и ещё что-то потяжелее. Только к концу утомительно тянувшегося дня она смогла осознать произошедшее и задаться вопросом, как долго это будет с ней происходить. «Он не убил меня и не покалечил. Он отправил меня сюда. Сказал, что я должна быть внимательна… Всё происходящее – снова игра. Если так, то я не могу оставаться здесь долго». Она ошибалась. Когда слетит последняя листва с деревьев, когда Саша привыкнет к стонам и воплям больных, когда она онемеет от постоянного шока и запущенной социофобии, когда прядь её волос поседеет от напряжения и ужаса, а взгляд сделается диким, как у зверя, когда у неё не останется ничего, кроме остервенелого желания отомстить или умереть… она поймёт, что-либо сбежит, либо останется здесь навек. Кристиан не играл с ней, а просто зачем-то оставил её здесь. Возможно, он задумал так с самого начала, а может, просто забыл про неё. Ночами – долгими, бессонными, наполненными ужасами, – она думала о своей семье и об Асе. С помощью Аси кто-нибудь мог бы найти её и этого психопата. «Если Ася жива. И если меня действительно ищут». Бедная Саша не знала, что её почти не искали. Она не знала, что Ася встретилась с Кристианом в третий раз, и с тех самых пор всячески отрицала, что вообще когда-либо была с ним знакома. Она сказала полиции, что Саша ушла из её дома к вечеру. Она не сказала ни о ночёвке, ни о своём недоумении, о страхе, когда не нашла подруги у себя в квартире. Сначала Саша ждала посетителей. Потом она просто надеялась получить от них хотя бы звонок. Потом она перестала ждать. Под конец Саша решила бежать любой ценой. Гнев, обида, отчаяние и ужас копились в ней долго, пока, наконец, не достигли своего предела. К тому времени Саша переменилась характером. Она видела насилие, корежащую рассудок нелогичность происходящего, абсурд, быдловатость врачей, несправедливость, смерть и непреходящее безумие. Из тепличных условий своей тихой и мирной жизни она окунулась в ад и очень быстро сломалась, как часто бывает с ранимыми людьми. * * * Среди прохожих, словно сквозь чащу плотного леса, по Арбату стремительно шла высокая тень. Мир в её восприятии заглушали большие, качественные наушники, в которых звучала Пауля Калкбреннера. Трек «Square 1» сопровождал Кристиана Фишера до поворота, за которым можно было увидеть сигнальную ленту, полицейскую машину, катафалк из судебного морга и людей с угрюмыми выражениями лиц, по которым всем было ясно, что случилась беда. По-прежнему не сбавляя решительного шага и не выключая музыки, Кристиан прошел мимо полицейских в тесное помещение двухэтажного хостела, снял на ходу верхнюю одежду, сложил ее на диванчике в приемной и, по-прежнему оглушаемый легким ритмом музыки, вошел в эпицентр локальной катастрофы и человеческого горя, словно любопытствующий турист в музее. Тело сорокалетнего мужчины зимним, морозным утром нашли работники хостела в недорогой, съемной комнате. Объект буквально распят и обездвижен, сидя на кровати в следующей позе: рот заткнут кляпом и липкой лентой, руки раскинуты крестом и привязаны к металлической спинке. Ноги разведены в шпагат. Как следствие – порваны связки в области паха. Лодыжки привязаны к ножкам кровати бельевой веревкой. На лице маркером начирканы слезы, этот рисунок реально напоминает слезы, стекавшие ранее по щекам убитого. Улыбка изображена довольно небрежно. Перед телом поставлено зеркало. У жертвы отсутствуют гениталии – изъяты без наркоза. Помещение пропахло гнилью и нечищеной скотобойней. Медицинский эксперт, инспектор, впервые вызванный на труп, оперуполномоченный дознаватель и еще парочка людей топтались тут, окончательно уничтожая некую мифологическую святость смерти. Кому, как не им было знать, что у смерти святости нет.