31 Почти все утро они выбирались из «зоны массового опустошения», произведенного исполинским медведем в целях самозащиты, но идти по Лучу было чуть-чуть полегче, и когда странники снова оказались в лесу, миновав обширный участок поваленных деревьев и разросшегося подлеска, они развили вполне приличную скорость. Ручеек, берущий начало из-под каменной стены на поляне возле Врат, сопровождал их справа веселым журчанием. По пути он вобрал в себя несколько ручейков поменьше, и теперь его плеск стал настойчивее. Были здесь и зверюшки – путники слышали, как они шуршат в зарослях. А дважды они увидели издалека оленей, пасущихся небольшими группками. Один из них, самец с благородными раскидистыми рогами на гордо вскинутой голове, весил, наверное, добрых три сотни фунтов. Вскоре местность опять пошла в гору, и ручей свернул в сторону от тропы. А ближе к вечеру Эдди кое-что увидел. – Может быть, остановимся? Передохнем минуточку? – А в чем дело? – спросила Сюзанна. – Да, – сказал Роланд. – Если хочешь, давай остановимся. Внезапно Эдди снова почувствовал близость Генри, его присутствие, словно тяжелый груз лег на плечи. Нет, вы посмотрите на этого паиньку. Он что, чего-то там углядел в этой чурке? Опять собирается что-нибудь вырезать? Да? Ну разве не КРАСОТУЛЯ? – Вообще-то это необязательно. Я хочу сказать, ничего такого. Я просто… – …кое-что увидел, – закончил за него Роланд. – Уж не знаю, чего ты там углядел, но прекращай свой словесный понос, бери, что увидел, и двинем дальше. – Да нет, ничего. Правда… – Эдди почувствовал, что краснеет, и попытался отвести взгляд от ясеня, что привлек его внимание. – Нет, чего. Там что-то такое, что тебе нужно, и это вовсе не «ничего». Если тебе это нужно, Эдди, значит, и нам тоже. А вот что нам не нужно, так это мужик, который не может избавиться от бесполезного груза своих давних воспоминаний. Теплая кровь, прилившая к лицу, обернулась жаром. Еще мгновение Эдди стоял, опустив пылающее лицо и сверля взглядом свои мокасины. Ощущение было такое, что Роланд заглянул ему прямо в сердце своими как будто вылинявшими голубыми глазами воина. – Эдди? – осторожно спросила Сюзанна. – Что там такое, дорогой? Ее голос придал Эдди мужества, которого ему так не хватало. Стряхнув с себя оцепенение, он шагнул к тонкому деревцу, на ходу вынимая из-за пояса нож Роланда. – Может быть, ничего, – буркнул он и заставил себя добавить: – А может быть, кое-что. Если я его не запорю, действительно что-то выйдет. – Ясень – дерево благородное и наделенное силой, – заметил Роланд, но Эдди едва ли его услышал. Насмешливый, глумящийся голос Генри затих; вместе с ним исчез и стыд. Эдди думал теперь только о ветке, что притянула к себе его взгляд: утолщенная и чуть выпирающая у ствола. Утолщение это имело несколько необычную форму… как раз такую, какая ему и нужна. Ему виделась форма ключа, таящаяся внутри, – ключа, который явился ему на мгновение в огне, прежде чем горящая кость изменилась снова и обернулась розой. Три перевернутых V, центральная – глубже и шире, чем две по краям. И s-образная загогулина на конце. Ключ к разгадке. Дуновение сна снова прошелестело в сознании: Дад-а-чум, дуд-а-чи, не волнуйся, у тебя есть ключ. Может быть, подумалось ему. Но на этот раз я постараюсь, чтобы все получилось как надо. На все сто процентов, без дураков. Очень осторожно он срезал ветку и укоротил узкий конец. Осталась толстая ясеневая болванка длиной девять дюймов. В руке она ощущалась тяжелой и живой – невероятно живой и готовой раскрыть свою тайну… человеку, достаточно ловкому и искусному, чтобы выманить этот секрет. Вот только такой ли он человек? И имеет ли это значение? Эдди Дин был уверен, что на оба вопроса ответ будет «да». Здоровая левая рука стрелка легла ему на плечо. – По-моему, ты знаешь один секрет. – Может быть. – Не поделишься с нами? Эдди покачал головой. – Сейчас лучше не нужно. Потом. Роланд задумался и кивнул. – Хорошо. Я задам тебе только один вопрос, и мы больше не будем к этому возвращаться. У тебя нет, случайно, каких-то мыслей насчет того, как можно справиться… с этой моей проблемой? Про себя Эдди подумал: Так вот явно он ни разу еще не выказывал это отчаяние, что терзает его, пожирая заживо, – но вслух сказал только: – Не знаю. Сейчас я еще не уверен. Но я очень на это надеюсь, дружище. Правда. Роланд кивнул и отпустил руку Эдди. – Спасибо. У нас есть еще добрых два часа до заката… надо ими воспользоваться, как считаешь? – Я – за. Они двинулись дальше. Роланд вез на коляске Сюзанну, а Эдди шагал впереди, держа в руках деревяшку с ключом, сокрытым внутри. Казалось, дерево дышит теплом, исполненным силы и тайны. 32 В тот же вечер, сразу после ужина, Эдди снял с пояса нож стрелка и занялся резкой. Нож этот, на удивление острый, казалось, вообще никогда не затупится. В свете костра Эдди трудился медленно и осторожно, переворачивая кусок древесины и с удовольствием наблюдая, как из-под его уверенных рук выползают ровные завитки стружки. Сюзанна легла на спину, подложив руки под голову, и смотрела на звезды, неспешно кружащиеся в черном небе. Роланд отошел к самой границе лагеря, за пределы отблесков костра, и встал там, прислушиваясь к голосам безумия, что снова терзали его измученный и смятенный разум. Мальчик был. Не было никакого мальчика. Был. Нет. Был… Он закрыл глаза, приложив холодную ладонь ко лбу, ноющему от боли, и спросил себя, сколько он еще выдержит, прежде чем лопнет, как изношенная тетива лука. О Джейк, взмолился он про себя. Где ты теперь? Где ты? А над ними, в ночной вышине, Старая Звезда и Древняя Матерь, взойдя к назначенным им местам, смотрели с тоской друг на друга через усыпанные звездной крошкой обломки древнего своего неудавшегося супружества. Глава II Ключ и роза 1 В течение трех недель Джейк – Джон Чеймберз храбро боролся с безумием, постепенно к нему подступающим. Все эти недели он себя чувствовал как последний пассажир на тонущем корабле, налегающий на рычаг трюмовой помпы в отчаянной борьбе за жизнь, пытающийся удержать корабль на плаву, пока не закончится шторм, небо не прояснится и не подоспеет помощь… откуда-нибудь. Откуда угодно. 29 мая 1977 года, за четыре дня до начала летних каникул, он наконец примирился с тем фактом, что помощи ждать неоткуда. Пришло время сдаться – позволить шторму забрать и его. Роль пресловутой соломинки, что переломила хребет верблюду, исполнило экзаменационное сочинение по английскому. Джон Чеймберз – Джейк для трех-четырех мальчишек, которые были почти что его друзьями (если бы папа об этом узнал, он бы точно рассвирепел не на шутку), – заканчивал свой первый год в школе Пайпера. Хотя ему было уже одиннадцать и ходил Джейк в шестой класс, он был маленьким для своих лет, и почти все, кто видел его в первый раз, думали, что ему лет девять, а то и восемь. Честно сказать, еще год назад его часто вообще принимали за девочку, пока он не устроил дома большой скандал, так что мама в конце концов согласилась на то, чтобы он постригся коротко. С отцом, разумеется, у него не было никаких проблем насчет стрижки. Папа лишь улыбнулся этой своей тяжеловесной улыбочкой из нержавеющей стали и сказал примерно следующее: Малышу просто хочется быть похожим на морского пехотинца, Лори. Тем лучше. Для папы он никогда не был Джейком и только изредка – Джоном. Обычно же просто «моим малышом». Прошлым летом (в то лето как раз американцы справляли двухсотлетнюю годовщину Декларации независимости – все было в знаменах и флагах, а в нью-йоркской гавани теснились громадные корабли) отец популярно ему объяснил, что школа Пайпера – это черт-возьми-самая-лучшая-школа-в-стране-для-мальчика-твоего-возраста. Тот факт, что Джейка приняли в эту черт-возьми-самую-самую-школу, не имел ничего общего с деньгами, объяснял Элмер Чеймберз… вернее, почти настаивал. Обстоятельством сим он ужасно гордился, хотя даже тогда, в десять лет, Джейк уже подозревал, что без кругленькой суммы там все-таки не обошлось, просто отец выдавал желаемое за действительное, чтобы при случае где-нибудь на коктейле этак невзначай обронить: «Мой малыш? О, он учится в „Пайпере“. Лучшая-черт-возьми-школа-в-стра-не-для-мальчика-его-возраста. Туда, знаете ли, не пролезешь, потрясая тугим кошельком; для Пайпера главное, есть у тебя что-нибудь в голове или нет. Либо у тебя мозги, либо гуляй, парнишка». Джейк тогда уже понимал, что в яростном жерле бурлящего разума Элмера Чеймберза грубые куски графита желаний и мнений частенько сплавлялись в алмазы, которые папочка гордо именовал фактами… или, в обстановке неофициальной, фактунчиками. Его любимая фраза, произносимая с этаким благоговением и при всяком удобном случае, как вы, наверное, уже догадались, была: Факт в том, что… Факт в том, что никто не поступит в школу Пайпера из-за денег, – сказал ему папа в то лето, когда Америка отмечала двухсотлетнюю годовщину своей Декларации независимости, – лето синего неба, летящих флагов и больших кораблей, лето, оставшееся в памяти Джейка прекрасным и светлым, потому что тогда еще он не начал сходить с ума и все проблемы его заключались в том, сумеет он или нет проявить себя с самой лучшей стороны в школе Пайпера, в этом рассаднике молодых дарований. В таких школах, как эта, смотрят только на то, что ты сам собой представляешь. – Перегнувшись через стол, Элмер Чеймберз постучал сына по лбу своим твердым, желтым от никотина пальцем. – Понимаешь меня, малыш? Джейк только молча кивнул. С отцом вовсе не обязательно разговаривать, потому что папа ко всем относится точно так же – включая сюда и жену, – как к своим подчиненным и обслуживающему персоналу на телестудии, где он отвечал за составление программ передач и был признанным мастером «убойной силы», что на жаргоне телевизионщиков означает талант добиваться стопроцентного успеха у зрителя. При общении с папой требовалось только слушать, в нужных местах кивать, и тогда очень скоро он от тебя отставал. Хорошо, – продолжал отец, закуривая очередную из восьмидесяти ежедневных сигарет «Кэмел». – Значит, мы понимаем друг друга. Тебе придется как следует потрудиться, но я уверен, ты сможешь. Если бы ты ничего не мог, они бы нам этого не прислали. – Он взял со стола письмо на фирменном бланке школы Пайпера – официальное уведомление о том, что Джейк принят, – и потряс им с таким свирепым триумфом, как будто то был не листок бумаги, а какая-нибудь зверюга, которую он собственноручно подстрелил в диких джунглях и теперь собирался содрать с нее шкуру и съесть. – Так что старайся. Учись на «отлично». Чтобы мы с мамой тобой гордились. Закончишь год на одни пятерки, считай, что поездка в Диснейленд тебе уже обеспечена. Ради этого стоит стараться, да, малыш? И Джейк постарался. Учился он на «отлично» по всем предметам (по крайней мере так было до трех последних недель). Папа с мамой, наверное, им гордились, хотя видел он их крайне редко, так что судить было трудно. Обычно, когда он приходил из школы, дома не было никого, кроме Греты Шоу – домоправительницы, – так что Джейку приходилось показывать дневник ей, а потом потихоньку прятать его в самом темном и дальнем углу. Иной раз Джейк листал свой дневник с одними пятерками, задаваясь вопросом, нужны они кому-нибудь или нет. Ему бы очень этого хотелось, но у него были большие сомнения.