Выстрелы из двух пистолетов прозвучали почти одновременно. Двойные двери погасили звуки, и Хартман хоть и услышал их, но не обратил внимания. Они вышли на тротуар. Улица была пуста. Хартман закурил. Он слегка подтолкнул Дори, и она неуверенно направилась в сторону переулка, где стоял черный «БМВ» с работающим двигателем. Гесслиц облегченно выдохнул: сейчас Хартман сядет в автомобиль Андреаса и уедет из Берлина, а там ищи ветра в поле. Он повернул ключ зажигания, двигатель послушно заурчал, он готов был уже выжать педаль газа, как вдруг вдалеке из-за поворота вывернули два «Мерседеса» и понеслись в сторону «Адлерхофа». Он сразу понял, кто это. Недолго думая, Гесслиц распахнул дверцу своего «Опеля» и грузно вывалился из него, вытаскивая из кобуры «Вальтер». «Мерседесы» уже поравнялись с ним, когда, отчаянно хромая, он выскочил им навстречу. Выстрелы пришлись в основном на вторую машину, которая вильнула в сторону и влетела в мусорные баки. Из нее выскочили двое эсэсовцев и открыли ответный огонь. Все случилось в считаные секунды, но этого хватило, чтобы Хартман сумел сориентироваться. Двумя выстрелами он остановил головную машину гестапо. Выплюнув сигарету, он, стреляя, побежал на противоположную сторону улицы, чтобы рассмотреть, как там Гесслиц, когда пуля, ударив ему в грудь, сбила его с ног. — Фра-анс! — Истошный визг Дори прорезал ломаный треск перестрелки. Она почти дошла до Юнггассе, но оглянулась и увидела падающего Хартмана. Словно наткнувшись на невидимую преграду, Дори остановилась и, схватившись руками за голову, бросилась к нему. Из переулка с натужным рычанием выскочил «БМВ» Андреаса. Лежа на тротуаре, Хартман пытался сменить пустую обойму, правая рука онемела и не слушалась. Он не видел Гесслица: там, где он был, больше никто не стрелял. Дори показалось, что она споткнулась — ну да, конечно, она просто споткнулась… Пуля отбросила ее вмиг ослабевшее тело на заднюю часть кузова несущегося мимо нее «БМВ» и оставила лежать на мостовой бесформенным комом пестрой ткани. Андреас затормозил возле Хартмана. Пригнувшись, он вылез из машины, зацепил рукой ремень автомата, вырвал его с заднего сиденья и дал длинную очередь по бегущим к ним гестаповцам. — Прыгай в машину! — заорал он Хартману. — Можешь? Хартман перекатился на левый бок, приподнялся на локте и поджал ноги, чтобы подняться. Ему удалось наконец поменять обойму, он сделал пару выстрелов, после чего придвинулся к Дори, подтянул ее к машине и втащил на заднее сиденье. Андреас заскочил следом. Через опущенное стекло боковой дверцы Хартман расстрелял оставшиеся патроны, пока Андреас заводил автомобиль, молясь, чтобы не пострадали электрика или топливная система. Двигатель взревел. Андреас включил задний ход и на предельной скорости погнал машину назад. Поравнявшись с Юнггассе, он переключил скорость, свернул в переулок и помчался в сторону Шпандау, рассчитывая выскочить из города по проселочным дорогам, на которых редко устанавливались кордоны. — Возможно, придется переждать в одном тихом месте! — почему-то крикнул Андреас. — Как ты? Хартман не ответил. Воспаленно дыша, он нагнулся к лицу Дори и коснулся щекой ее губ. Дори была мертва. Из прибывших к «Адлерхофу» восьми гестаповцев были убиты четверо. Шольц не пострадал, а вот Ослин так и остался сидеть на переднем сиденье «Мерседеса» с таким же мертвым выражением, которое не сползало с его лица, когда он был жив. Москва, площадь Дзержинского, 2, НКВД СССР, 22 августа Ванин понимал уязвимость своей позиции в отношении группы Рихтера: ни одна разведка не одобрит самодеятельности в контактах с вражеской службой безопасности. А Баварец сделал ход, не санкционированный Центром, и хотя Рихтер взял на себя ответственность за такое решение, Меркулов лишь утвердился в намерении оборвать связь с агентурой, на которую пало его подозрение. Рассчитывать на лояльность Берии можно было до определенного предела: все знали, что нарком верит исключительно фактам, но не словам, какими бы убедительными они ни были. А с фактами дело обстояло все хуже и хуже. Судя по последней шифровке, погибла как минимум радистка, и теперь Центр мог только отправлять сообщения, ничего не получая в ответ. Судьба остальных членов группы была под вопросом. И все-таки Ванин верил Рихтеру, и то, что Баварец, вопреки приказу уходить, пошел на контакт с Шелленбергом, он считал верным шагом. В соответствии с давно утвержденным регламентом, все донесения, поступающие в Центр от зарубежных резидентур, сперва попадали в отдел расшифровки. Далее производилась их сортировка и углубленная проверка военными, политическими и ведомственными экспертами. Предоставленные агентами сведения сопоставлялись с аналогичными, полученными из других источников: все данные подвергались сомнению и предметно, детально анализировались. Вывод по достоверности каждого факта должен был быть доказательно и всесторонне обоснован и подтвержден соответствующими аргументами. По распоряжению Ванина, все шифровки Рихтера за последние месяцы были тщательно «просеяны» заново. Экспертное заключение вновь подтвердило, что в существенной мере сведения берлинской резидентуры вызывают доверие и могут быть использованы в работе наркомата. Каждый факт был проанализирован с учетом новых данных: что-то получило подтверждение, что-то отнесено к категории возможного, что-то потребовало уточнения. Отвергнута была лишь информация о готовящемся взрыве урановой установки, который немцы якобы намеревались осуществить в Белоруссии. Мало того, Ванин собрал свою группу: Костина, Чуешева, Головко, сотрудников германского отдела — и с учетом всех собранных материалов, дал им возможность высказать свое мнение по сложившейся ситуации. Вывод был один — Рихтеру можно верить. С этим багажом Ванин вышел на Берию. Нарком немедленно вызвал к себе «на ковер» Меркулова, Ванина и Костина. Получив приказ явиться, Меркулов хмуро зыркнул на Ванина, но сдержался, чтобы не высказаться насчет подчиненных, переступающих через голову своего начальства. Ванин сделал вид, что не понял реакции наркома. В кабинете Берии стояла ужасная духота: окна почему-то были закрыты, несмотря на жаркую погоду. При этом китель на шее наркома был застегнут до последней пуговицы. На письменном столе среди папок и бумаг виднелась тарелка со стручками жгучего красного перца, которые, к ужасу присутствующих, он время от времени жевал. Берия вел совещание в своей обычной манере: вежлив и груб одновременно. — Почему, товарищ Ванин, вы так рьяно защищаете группу Рихтера? — поинтересовался он и знаком разрешил не вставать из-за стола. — Я защищаю не Рихтера, товарищ нарком внутренних дел, — парировал Ванин, — я за то, чтобы правильно оценить их работу. Именно группе Рихтера, по сути дела, впервые удалось приблизиться к урановому проекту немцев. В рамках операции «Клевер» данное вами задание, товарищ нарком, в значительной мере выполнено. Рихтер установил: немцы готовы разменять секреты урановой программы на гарантии заключения мирного договора с Британией и США. В свою очередь, наши союзники проявляют интерес к получению такой информации, можно сказать, любой ценой. — А если это дезинформация? — предположил Берия. — Разрешите? — поднял руку Меркулов. Берия кивнул. Меркулов нахмурился: — Не в том дело, можно верить Рихтеру или нет? Нам надо разобраться принципиально: в какой степени провал Баварца повлиял на способность руководителя группы принимать верные решения? Вот Павел Михайлович убежден, что Баварец изящно вывернулся, начав игру с самим Шелленбергом. Но Шелленберг хитер. Можем ли мы быть уверены в том, что он не начал с нами контригру? Это не вопрос доверия или недоверия. Это вопрос бдительности. Моя позиция такова: нужно сделать паузу и, пока не будет доказано обратное, воспринимать донесения Рихтера как часть контригры СД. Или, по крайней мере, относиться к ним с осторожностью. — Что скажете? — спросил Берия, переведя взгляд на Ванина. По скулам Ванина прокатились желваки. — Я понимаю и поддерживаю Всеволода Николаевича в том, что мы не должны никому верить безоглядно, — примирительно заговорил он. — Однако информация, переданная Рихтером, многократно перепроверена, ее достоверность сегодня не вызывает сомнений у наших специалистов. И если это контригра, то, по моему мнению, она пока не началась. Это, конечно, не означает, что она и не начнется. Но хочу обратить внимание на то, что за годы нашей работы Баварец ни разу не дал основания усомниться в верности нашей стране. Прошу простить за высокий слог. — Это не так безобидно, Лаврентий Павлович, как может показаться. — Тон Меркулова был холоден. Он говорил, разглядывая свои ухоженные ногти. — Вы упомянули дезинформацию. Она бывает разной. Вполне может статься, что достоверные факты подбрасываются нам с той лишь целью, чтобы усыпить бдительность и заставить поверить в наличие сепаратных переговоров наших союзников с эсэсовцами. Ни для кого не секрет, что после Курска и утраты немцами Италии перспектива открытия Второго фронта становится все актуальнее. Самое время внести разлад в наши отношения. — А что, вполне рабочая версия, — заметил Берия. — Зорин, ты что скажешь? Без году неделя начальник отделения научно-технической разведки Костин оказался в трудном положении. Он, безусловно, поддерживал Ванина, но нарушить субординацию, выступив против мнения наркома госбезопасности, очевидно, не мог, тем более что позиция Берии не была четко обозначена. Забыв достать из кармана платок, он ладонью протер вспотевший лоб. — Товарищ нарком, я могу оценивать научную составляющую донесений Рихтера, — мучительно подбирая слова, заговорил Костин. — У нас, разумеется, возникают вопросы. Кое-что требует уточнений… Если верить последнему донесению, немцам удалось выйти на обогащение урана-235. Это значит, что они успешно накапливают уран, пригодный для использования в урановой бомбе… — Вы, Костин, верите этим донесениям? — Глаза Берии впились в него. — Вы верите Рихтеру? Чего притих? Взгляд Костина метнулся в сторону Ванина. Он вздохнул и твердо ответил: — Нет, товарищ нарком, не верю. Слишком много обстоятельств, указывающих на зависимость Баварца. Всю информацию по урановым исследованиям мы получаем от наших агентов в США, Англии, Испании, Португалии… Но не из Германии. Из Германии до сего дня по этой теме не было ничего существенного. Я бы верил, если бы разведка смогла проникнуть непосредственно в лаборатории и научные институты. А этого, как я понимаю, не произошло… — То есть вы не допускаете такого прогресса у немцев? — уточнил Берия. — Допускаю, товарищ нарком. — Костин опять вздохнул. — «Лаборатория № 2» Курчатова могла бы уже разработать методы центрифугирования и термодиффузии урана-235, если бы имела большее финансирование. Немецкие физики с их бюджетом в два миллиона рейхсмарок на текущий год могли это сделать тем более. — Путаник ты, Костин, — бросил Берия. — Верю — не верю. Тут тебе не ромашка: верю — не верю… — Он помолчал. — Ладно, идите пока. Все встали. — Кроме Ванина, — уточнил Берия. — Вы останьтесь. Когда дверь за Меркуловым и Костиным закрылась, он снял очки, долго и вдумчиво их протирал, потом надел обратно, сложил руки на столе и, блеснув стеклами, сказал: — Трудно, Ванин, очень трудно. Не верю я твоему Баварцу. По всему, Меркулов прав… Всё сделанное Рихтером за последние месяцы считаю спорным. Донесения группы не могут быть приняты… — Он помолчал и спросил: — Что скажешь? Ванин слегка пригнул голову, словно бык перед атакой. В лице обозначилась твердость. — Вы знаете, Лаврентий Павлович, скорее всего у них больше нет связи, — сказал он глухо. — Скорее всего радистка, Елизавета Синичкина, погибла. Возможно, погиб кто-то еще, мы не знаем. Она сообщила: мы погибаем. Мы, а не я… Я хочу сказать только одно: они там работают в очень трудных условиях. И единственное… главное, что держит их на плаву, что дает сил им бороться… это наше доверие. — Только не надо говорить мне про трудности, — резко оборвал его Берия. — Горящему в танке танкисту или мальчишке, который двое суток штампует детали в холодном цеху, им тоже очень трудно. Теперь всем очень трудно. А если ты разведчик, то с тебя еще и спрос особый. Меркулов подал официальный рапорт, и я его принял. Точка. — И все-таки. Я собрал экспертные заключения по всем аспектам их донесений. Ни у моей команды, ни у сторонних специалистов не возникло такого подозрения. Я работаю с Рихтером с тридцать девятого года, с самого начала. Обнулить его работу… — Хватит! — вновь оборвал его Берия, грузинский акцент стал особенно отчетлив. — Хватит, Ванин. Я не для того здесь с тобой остался один на один, чтобы лирическим воспоминаниям, понимаешь, предаваться. У каждого разведчика должен быть свой провал. Такая профессия. — Берия остановил на нем взгляд, заставивший Ванина поежиться. — Слушаюсь, товарищ нарком. Берия поднялся, обошел стол и, взглянув на мокрого от пота Ванина, спросил: — Открыть окно? Тот энергично кивнул. Берия откинул фрамугу и сел напротив. — Эх, не знаете вы, что такое субтропики. В Грузии вот такой жары и не чувствуешь, чепуха, потому что погода меняется постоянно. Там люди папаху носят, чоху из овечьей шерсти. И жары не ощущают совсем. — Он опять замолк. Рука с зажатым в ней карандашом нервно рисовала что-то на листе писчей бумаги. После долгой паузы Берия сказал: — Вот что, Павел, я с тобой не спорить, я договориться хочу. Курчатов жалуется, что отсутствие экспериментальной базы не позволяет им даже проверить достоверность полученной из-за рубежа разведывательной информации. А кто должен сделать эту базу? Правильно. Советское государство. Но сейчас, когда мы вот-вот перейдем в контрнаступление на всех фронтах… это трудно. Мы-то с тобой отлично понимаем: в нужных условиях лавинный процесс будет развиваться и закончится взрывом исключительной силы. И немцы вплотную подошли к этому решению. — Он отбросил карандаш. — Потому давай-ка оставим за скобками наши разногласия. Пока. И сделаем так. — Берия придвинулся к Ванину поближе. — Мы не станем говорить верховному о наших сомнениях. Опираясь на донесение Рихтера, мы скажем ему главное: люди из аппарата Гиммлера готовы сдавать секреты урановой программы англичанам в обмен на переговоры об односторонней капитуляции, а англичане готовы с ними работать. Будем пока считать, что Рихтеру можно верить. Но верить все же не будем. А вот убедить верховного в необходимости срочно помочь Курчатову — это мы с тобой постараемся сделать… А, бригадир? На свой страх и риск. Знаешь, как французы говорят: на войне как на войне. — Знаю, товарищ нарком. — Договорились? — Так точно. — Вот и ладно. — Берия встал. Вскочил и Ванин. — А про взрыв в Белоруссии забудь. Ерунда это. Не будет никакого взрыва. Больше никто, ни один источник, не упоминает об этом взрыве. Обманули их. — Берия махнул рукой, натужно втянул и выдохнул воздух через нос. — На всякий случай поставь в известность Разведуправление Генштаба. Пусть понаблюдают. В сентябре, говоришь?.. Он опять снял пенсне, дыхнул на стекла и стал протирать их носовым платком. — Не переживай, Павел. Времени нет. С разведкой всякое бывает. Сам понимаешь. В Москве шел дождь, теплый августовский дождь. Ветер мотал косые струи воды из стороны в сторону, словно пьяный дворник, метущий улицы растрепанной метлой. Редкие прохожие пробегали, прикрывшись кто газетой, кто сумкой, кто — натянув на голову пиджак или кофту. Лужи покрылись плавающими по ним пузырями, что предвещало жаркую погоду. Ванин возвращался домой пешком. Его походка, как обычно, была легка и размеренна. На некотором удалении, промокший до нитки, втянув голову в плечи, словно верный пес, за ним следовал Валюшкин. Под мышкой он держал зонт. Валюшкину, конечно, хотелось открыть его над головой комиссара, но он не решался этого сделать, чувствуя что-то неладное. Вдруг Ванин остановился. Медленно снял фуражку, поднял голову и подставил лицо несущимся с небес прохладным струям. Затем широкой ладонью он решительно смахнул воду с глаз, откинул со лба мокрые волосы и повернулся к «адъютанту». — Тащи сюда зонт, Валюшкин, — тяжко вздохнув, крикнул он. — Пошли домой. Жена чем-нибудь покормит. Москва, 13 сентября