Ольга Чехова встречала гостей на пороге своей берлинской виллы, расположенной вблизи дворца Тегель с великолепным пейзажным парком, разбитым знаменитыми Александром и Вильгельмом Гумбольдтами, облаченная в ниспадающее легкое платье тонкого шелка, в обвивающем голову синем тюрбане из индийской кисеи, моду на который задала еще Марлен Дитрих. Прежде чем выйти на аллею, ведущую к поместью, нужно было обогнуть зенитный расчет, размещенный тут по распоряжению Гитлера специально для защиты актрисы от авианалетов. Весь день стояла пасмурная погода, то и дело набухал дождь, к вечеру небо окончательно помрачнело, и решено было, дабы не нарушать светомаскировку, зажечь свечи, отчего в доме установилась атмосфера полумрака и тайны. Чехова не стала устраивать застолье, ограничившись фуршетом и обильной выпивкой. На маленькой эстраде скрипичный квартет престарелых музыкантов воодушевленно исполнял «Времена года» Вивальди. Среди многочисленных гостей почти не встречались киноперсоны: было известно, что Чехова не поддерживает близких отношений с коллегами по цеху. Пришел, правда, Хайнц Рюман с супругой, мелкой австрийской актрисой Гертой Файлер, но он сам старался приятельствовать с Чеховой, памятуя о совместных съемках в фильме «Трое с бензоколнки» и особых отношениях актрисы с власть имущими рейха. По углам шептались: — Говорят, Файлер на четверть еврейка. — Не может быть! Дважды сесть в одну и ту же лужу! У него прошлая, кажется, была еврейка. Но он с ней предусмотрительно развелся. Приглашение было на два лица, и, чтобы не выделяться, Хартман приехал с Дори, опоздав на час. Дори проявила большой интерес к этому выходу и долго думала, что надеть. В итоге выбрала весьма скромное платье с рисунком из темных и белых горошин, маленькую шляпку с вуалькой и не очень новые туфли на небольшом каблуке. Несмотря на неброский наряд, привлекательность девушки не осталась незамеченной: мужчины украдкой разглядывали ее, отвлекаясь от светских бесед и расфуфыренных спутниц. Когда к ним приблизилась Чехова, Дори обомлела. Обнажив безупречные зубы в радушной улыбке, актриса поприветствовала их знакомым по многим кинокартинам, сочным голосом и пригласила к столу с закусками. — Рыба. Попробуйте, — равнодушно предложила она. — Очень свежая. Еще утром плавала в Тегелерзее. — О, фрау Чехова, вы моя самая любимая актриса, — не удержалась от восторга Дори. — Особенно в «Милом друге». Я смотрела его сто раз. И буду смотреть еще столько же. — Спасибо, милочка, — улыбнулась Чехова и, слегка нагнувшись к ней, шепнула: — У вас слегка потекла тушь. Загляните в дамскую комнату. Это там, налево. Дори испуганно прижала пальцы к глазу. — Это что же, жена ваша? — полюбопытствовала Чехова, когда Дори упорхнула. — Нет, знакомая, — ответил Хартман и улыбнулся. — Между прочим, присоединяюсь к комплименту. Вы гениальная актриса. Мадлен Форестье — это бесподобно. Чехова смерила его охлаждающим взглядом. — Займите свою подругу. Пусть поиграет с кошками в чайной комнате. Минут через десять возле колонны — той, что справа, — я буду разговаривать с Зееблаттом. Подойдёте, я вас познакомлю и оставлю наедине. После этого — всё. — Чехова нахмурила брови: — Да, и пусть будет так: мы с вами познакомились неделю назад в «Адлерхофе», куда я заехала, чтобы пообедать. — Конечно, фрау Ольга. Кстати, если проголодаетесь, приходите. Испанское вино и настоящие стейки. — Испанец, — понимающе процедила она и величественно удалилась. Вечеринка была выдержана в духе 30-х, дабы от войны не осталось и следа, к чему заранее призвала всех фрау Чехова. Гости с радостью подхватили идею ненадолго перенестись в мирное время и старались говорить обо всем, кроме положения на фронтах и перспективах будущих схваток. Даже военные согласились с предложенным условием и изо всех сил удерживали языки за зубами, компенсируя вынужденное безмолвие лошадиными порциями коньяка и шнапса. — Подумать только, ты знаком с Ольгой Чеховой! — воскликнула Дори, вернувшись из туалета. — Почему ты мне не сказал? — Сюрприз, — усмехнулся Франс, протягивая ей бокал с шампанским. — Мы знакомы всего-то неделю, и довольно поверхностно. Она и имени моего не вспомнит. — Прекрасно вспомнила. И пригласить не забыла. Тебя трудно не запомнить. Музыканты доиграли «Времена года» и сменили инструменты. На эстраду, неловко выбрасывая перед собой старомодные, пуговичные штиблеты, в лоснящемся штреземане и бархатной бабочке, поднялся тучный, краснощекий певец с густыми усами пожарного и, выждав минуту, мягким тенором затянул подзабытое танго «Даже в пасмурные дни» Хенри Химмеля. На площадке просторного холла закружились пары. — Дори, милая, я тебя оставлю на несколько минут, — сказал Хартман. — Мне нужно поболтать тут кое с кем. Там, в чайной зале, говорят, водятся симпатичные кошки. Не хочешь посмотреть? Он плеснул в бокал коньяка и через толпу гостей стал продвигаться туда, где Чехова оживленно беседовала с похожим на барсука, маленьким, рыхлым господином в сером, с претензией на элегантность, костюме, украшенном круглым значком члена НСДАП, который в народе называли «бычьим глазом». По его блестящему от пота лицу было видно, как лестно ему внимание знаменитой актрисы. Когда Хартман поравнялся с ними, Чехова подняла руку, чтобы поправить тюрбан, и выронила веер. Хартман немедленно нагнулся и поднял его: — Ваш веер, фрау Ольга. Их глаза встретились. — Благодарю вас… эээ?.. — Хартман. Франс Хартман. Невзирая на предупреждения Гесслица, он не стал скрываться под вымышленным именем, чтобы в случае провала тень подозрения не пала на Чехову. — Как вечер, господин Хартман, довольны? — Вечер великолепный. Прима! — Лицо Хартмана озарилось теплой улыбкой. — Мой друг, Георг Якоби, как-то сказал: «Лучшее лекарство от хандры — это Ольга Чехова». В ее глазах промелькнула ирония: — То-то он не зовет меня в свои картины. Видимо, самому Якоби хандра не грозит. — Причина уважительная — он всегда снимает жену. — Ничего подобного, в августе у него премьера, кажется. «Супруги», слышали? Так там — у Енни Юго главная роль. А Марики Рёкк и духу нет. — О, Марика Рёкк замужем за Георгом Якоби? — удивленно воскликнул барсук. — Кстати, Рихард, — спохватилась Чехова, — разрешите представить вам господина Хартмана. Франс протянул руку: — Оберштурмбаннфюрер Хартман, если позволите. Бровь Чеховой удивленно приподнялась. Рихард склонился в поклоне. — Какая разномастная здесь публика собралась, — вежливо заметил Зееблатт. — Да уж, кого только не встретишь, — машинально согласилась Ольга. — Для вас это неожиданность? — спросил Хартман. — Для меня это — атмосфера. — Чехова мягкой ладонью поправила тюрбан сзади. — В такое время, как говорят у русских, трудно собрать ягоды с одного поля. — К тому же многие туговаты на ухо, — невпопад подхватил Зееблатт. — С чего вы взяли? — Прислушайтесь. Все говорят одновременно! В эту минуту на входе в усадьбу возникло некоторое оживление. — Прошу простить, господа, но я должна вас покинуть, — просияв, сказала Чехова. — По-моему, пришла Эмми Геринг. Мне нужно ее встретить. — Эмми Зоннеманн, — уточнил Хартман, когда Чехова унеслась к подруге. — Между прочим, неплохая актриса. Я хорошо помню ее в «Обервахмистре Швенке». Все-таки брак с рейхсмаршалом Герингом разрушил ее карьеру. — Увы, поднявшись на такую высоту, приходится жертвовать очень многим. Если повезет, мы увидим сегодня и Еву Браун. Она давно дружит с фрау Чеховой. — Что вы говорите? — обрадовался Хартман. — Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Одна моя знакомая актриса, рассказывая о встрече с фюрером на каком-то важном приеме, назвала его человеком богемы: по личностным чертам. Мне кажется, это верное определение. Его мягкость, внимательность, его непруссачество, а скорее эдакая изощренная австрийскость, как отмечают многие, располагают к нему людей тонкого темперамента. Полагаю, Ева Браун близка фюреру именно по этим характеристикам. — Как это вы точно подметили! — подхватил его собеседник. — Ведь не секрет, что и партию фюрер начинал строить по образцу католической церкви, а это же — Вена, собор. Да-а. Жаль, что этого не понимают в Ватикане. — Он незаметно откусил заусенец на мизинце. — Интересное наблюдение. Об этом стоит подумать. — Хартман достал портсигар, предложил барсуку сигарету, и они закурили. — Устранившись, Ватикан желал сохранить место арбитра. Но, как в спорте, такая позиция в лучшем случае гарантирует место комментатора в бульварной газете, которого никто не слушает. Хорошо уже то, что святоши не прогнули стальной характер нашего фюрера, и к началу войны он выпестовал крепкого немецкого рабочего лба и кулака. — Вот из таких противоречий и высекается характер настоящего отца нации. — Барсук поднял бокал. — Прозит! За неповторимый аромат богемы! — Прозит! — Хартман пригубил свой коньяк. — Прошу меня простить, я не успел представиться, — склонил голову собеседник. — Рихард Зееблатт, член НСДАП с тысяча девятьсот тридцать четвертого года, врач высшей категории. — О, замечательно! А я, как вы, надеюсь, слышали, Франс Хартман, управляющий отеля «Адлерхоф». — О! — Вы врач какого профиля, позвольте узнать? — поинтересовался Хартман. — Немаловажного для любых времен, — расплылся в улыбке Зееблатт. — Уролог. У меня клиника в Берлине и частная практика — в равных долях. — Что вы говорите? — обрадовался Хартман. — Какая удача! Вы-то мне и нужны, дорогой доктор. — Да-да, что такое? — профессионально нахмурился тот. — Понимаете, мой отец давно лечит пиелонефрит. С переменным успехом. С недавнего времени я стал выписывать ему лекарства из Швеции, довольно редкие. Однако наш врач на две недели уехал в Мюнхен. И возникла проблема. Необходимо разобраться в дозировке и графике приема препаратов, а также оценить их эффективность. Если бы, господин Зееблатт, вы помогли мне, я был бы вам безмерно признателен. — Что ж, с большим удовольствием, — охотно согласился Зееблатт. — Кстати, может быть, какие-то из этих лекарств покажутся вам интересными и для вашей практики. Отель шведский, у меня имеется постоянная возможность получать кое-что из-за границы, причем абсолютно легально. Глаза Зееблатта загорелись: — Правда? Это было бы очень, очень кстати. Сейчас такие трудные времена, лекарств катастрофически не хватает. Доступны только наши, но они покрывают далеко не все потребности. Есть нюансы, да, есть нюансы… — Отлично! Вас устроит, скажем, послезавтра, часа в четыре пополудни? Я мог бы пригласить вас в ресторан одного моего хорошего друга в двух кварталах от Александерплатц. Называется «У белого вола». Там подают великолепные печеные колена, если повезет, конечно, и рагу из бычьих хвостов. Роскошное венгерское вино и чай — такого чая вы не сыщете во всем Берлине. Чистый дух Альп. Так как, договорились? — Почту за честь, дорогой господин Хартман. — Прекрасно! Еще по бокальчику?