– Пошел вон, – коротко бросил в его сторону Дулепов, и филер, впервые за сегодняшний день испытав облегчение, немедленно испарился. Вслед за ним вышел Люшков, одарив напоследок Дулепова ненавидящим взглядом. – Пойдемте, господа, – мрачно сказал Дулепов японцам. – Думаю, допрос с пристрастием предполагает наше участие. Он запихнул в карман пистолет, который так и держал в руках, вызвал в кабинет дежурного, попросил, чтобы тот навел порядок, и повел «гостей» в подвал. Мрачный коридор встретил их затхлым запахом. Конца его не было видно. Казалось, что коридор бесконечный. По обе стороны тянулись тяжелые, запертые на замок железные двери. В дверях были узкие прорези-оконца, через которые надзиратели могли присматривать за заключенными – мало ли что? Камеры никогда не пустовали: ведомство Дулепова работало без передыху. Привезенных недавно подпольщиков поместили в камеру у стола надзирателя. Она ничем не отличалась от других – такая же узкая и сырая. Где-то под потолком находилось затянутое решеткой крохотное оконце, через него в камеру проникал слабый свет. В царившем полумраке трудно было определить, живы ли арестованные. Взять их удалось только потому, что оба были ранены, да вдобавок ко всему парней здорово отдубасили полицейские. Дулепов подошел к одному из них и коснулся носком сапога. Подпольщик зашевелился, открыл глаза. Дулепов поразился его молодости – лет двадцать, не больше, родился после революции, судя по всему, вырос здесь, в Харбине. И какого рожна он вляпался в это дело? Из коридора раздалось гулкое эхо шагов, и в камеру в сопровождении ротмистра вошел хорунжий Заричный, негласно имевший кличку Живодер. Его побаивались даже подчиненные Дулепова. Внешность Заричного была под стать кличке – низкий лоб, широкие скулы, маленькие глаза, кривой рот (на одной губе остался шрам от удара красногвардейской сабли), утонувшая в плечах шея, короткое квадратное тело и длиннющие, свисающие почти до колен руки с ладонями-лопатами – как поговаривали, Заричный играючи мог разогнуть подкову. Хорунжий остановился рядом с Сасо, и тот невольно отодвинулся. Находиться рядом с таким человеком ему было неприятно. Дулепов мотнул головой в сторону распростертых на полутел и распорядился: – Займись, Никола. Надо развязать языки! – Та куды они денутся, – хмыкнул тот, и его обезьяноподобная физиономия пошла трещинами. – Только не переборщи, они нам живыми нужны! – предупредил Дулепов и кивнул надзирателю: – Принеси табуретки! Хорунжий склонился над пленными и покачал головой: – Эти долго не выдержат. Вон у рыжего дырка в башке! – А ты поторопись, – встрял Сасо. – Та вы не переживайте так. Красные, они живучи как кошки. Заричный схватил ведро с водой, стоявшее в углу камеры, и вылил на арестованных. По полу растеклись бурые ручьи; один из парней, тот, что помоложе, застонал. – Вот с этого хлопчика и начнем. А ну, вставай. – Ударом сапога хорунжий заставил парня сесть. Дулепов вздрогнул – так на него никто не смотрел со времен Гражданской войны. «Какже они ненавидят нас…» – подумал полковника вслух произнес: – У… звереныш… – На большее его не хватило. – Жить хочешь? – спросил парня Сасо, но так и не услышал ответа. – Не старайтесь, господин Сасо. Эти выродки понимают, только когда с них шкуру сдирают, да и то не все. Да вы садитесь, садитесь, господа, – кивнул он в сторону табуреток. – Спектакль только начинается. Действие первое, начинай, Никола. Хорунжий проверил, туго ли завязана веревка на руках подпольщика, легко приподнял его и вздернул на торчавший из стены металлический крюк. После этого, не торопясь, достал из ящика примус, разжег огонь и подсунул под босые ноги. Парень закричал, и наверху, в комнате дежурного, поспешно закрыли дверь, чтобы не слышать дальнейшего. Пытки продолжались до глубокой ночи, но добиться ничего не удалось: пленные молчали даже тогда, когда ледяная вода из ведра приводила их в чувство. Первыми ушли японцы. Привычные к картине пыток, они все же устали от однообразия обещанного Дулеповым спектакля. Не выдержал и Дулепов. В какой-то момент он поймал себя на мысли, что… сочувствует подпольщикам, восхищается стойкостью врага. Мысль была явно вредной, поэтому, отдав приказание хорунжему продолжать, он тоже покинул подвал. За ним потянулся Ясновский. В душе Дулепов надеялся, что Сасо и вечно следовавший за ним тенью Ниумура уехали, но, как выяснилось, они поджидали его в кабинете. – Мы не будем торопиться, Азалий Алексеевич, – усмехнулся Сасо, попивая дулеповский коньяк, который в короткое отсутствие хозяина самовольно вытащил из шкафа. – Мы подождем, вдруг что-то все же прояснится. Нюх у полковника был отменный. Буквально сразу после его слов в кабинет ворвался Клещев, сопровождаемый Соколовым. – Ну, что там еще стряслось, Модест? – болезненно поморщившись, спросил Дулепов. – Азалий Алексеевич, еще не все потеряно! Мы… – Не все? Что? Где? – встрепенулся Дулепов. – Вы были правы, он засветился! – Кто – он? Кто? – Долговязый! Это он стрелял в Люшкова! Удалось установить его личность: Павел Ольшевский, работает в фармацевтической компании, – выпалил Клещев. – Я так и думал! – ахнул Дулепов. – Но почему же ты не пронюхал это вчера? Почему, твою мать! – Э… Позвольте уточнить, – прозвучал настороженный голос Сасо. – Вы так и думали? Как это понимать? Разве ваша работа не заключается в том, чтобы немедленно проверять все возникающие подозрения? Выходит, сегодняшнего инцидента могло бы и не быть? – Не цепляйтесь к словам, полковник! А то я вам тоже кое-что припомню. Где эта сволочь, где?! – закричал Дулепов, обращаясь уже к Клещеву. – Ищем! – коротко ответил тот. – У-у-у, – на одной ноте завыл Дулепов и, оттолкнув Клещева, плюхнулся в кресло. – Какие у вас есть зацепки на этого… Ольшевского? – спросил Сасо Клещева. Тот торопливо принялся докладывать: – Живет один, давно уже снимает квартиру в Старом городе. В компании работает больше пяти лет, близких связей с сослуживцами не поддерживает. Из дворян, в двадцатом вместе с отцом бежал от красных. – Из дворян? – встрепенулся Дулепов. – А что говорят его начальник и секретарша, если есть? – От начальника толку никакого, с перепугу забыл собственное имя… – А вот секретарша кое-что интересное рассказала, – подал голос Соколов. – Прорезался еще один японец. Он… – Какой еще, на хрен, японец?! Никифор, не морочь мне голову, говори яснее! – Короче, позавчера в контору заявился японец и… – Господа, господа, это был мой человек, он прорабатывал связи Гнома, – перебил Сасо. – Ну, работнички! Сами себя за хвост ловим! – возмутился Дулепов. – Азалий Алексеевич, только давайте не будем друг друга накручивать! Никто из этого тайны не делал, шла обычная проверка. – Да? И что же ваша проверка показала? – Это уже не имеет значения, – сказал Ниумура, до этого молчавший. – Интересующий нас и вас, – кивнул он в сторону Дулепова, – объект в конторе больше не появлялся. – И не появится! Вот она, ваша проверка! – взревел старый жандарм. – Ладно, оставим, чего уж теперь, – неожиданно сбавил он тон. – В квартире хоть что-нибудь нашли, Модест? – Этим занимался Никифор, – ответил тот. Соколов торопливо принялся докладывать: – Обыск провели по полной форме, вывернули все наизнанку, но ничего стоящего не нашли. Собака, как чувствовал, что мы придем, все следы замел, но кое-что найти удалось. В кармане пиджака завалялась вот эта записка. Соколов вытащил из пакета и положил стол смятый бумажный клочок. Дулепов и подошедшие японцы склонились над ним. От времени чернила на нем выцвели, отдельные буквы вытерлись на изгибах, часть текста вообще отсутствовала. Это был отрывок из какой-то записки, и из того, что сохранилось, трудно было понять, о чем, собственно, шла речь. – Ни черта не разберешь! – проворчал Дулепов. – Азалий Алексеевич, в записке есть одна интересная деталь, – подал голос Клещев. – И какая? – Здесь говорится о каком-то аптекаре. – Вот где у меня уже эти аптекари… – Дулепов выразительно постучал по шее, вытащил из-под груды бумаг лупу и склонился над листком. Филер не ошибся, в короткой, состоящей из десятка слов фразе под увеличительным стеклом проступило: «…жду у аптекаря…» Дальше текст прерывался, а заканчивался он так:«… для нашего японского друга…» «Почерк размашистый и угловатый, вне всякого сомнения, писал мужчина», – сделал первый вывод Дулепов и оживился. Чутье подсказывало ему, что это совсем другая аптека, не та, что посещал Люшков. Теракт не оговаривают в записках, тем более что записка пролежала в кармане довольно долго. Но кто этот «японский друг»? Он невольно покосился на Сасо. «Японский друг, японский друг… – заработала мысль. – А что, если это Гном, на связь с которым, как установлено, выходил Ольшевский? Скорее всего, он и есть. Но Гном – всего лишь звено, он передает информацию, а информация должна поступить к резиденту… Стоп! Значит, выход на резидента потерян. Тот уже наверняка узнал о том, что японцы наведывались в контору, и всей своей сучьей сети дал команду залечь на дно. Но остается этот неведомый аптекарь. И через него еще есть шанс выйти на советскую резидентуру…» Теперь все решало время. Отшвырнув лупу в сторону, Дулепов потребовал: – Модест, всех своих топтунов сюда! Переверни этот вонючий Харбин, но достань мне аптекаря! – Есть! – щелкнул каблуками филер. – Мы тоже немедленно подключим свои бригады! – сказал Сасо. – А что с квартирой Ольшевского? – спросил Соколов.