– А что? – Президент принял решение! Японии будет заявлена официальная нота. Я полностью отвечаю за свои слова. Два часа назад мне сказал об этом Гарри. – Так чего же мы стоим, проходи! – спохватился Плакс и едва не силой повел Сана в комнату. Тот подошел к столу, налил из графина воды и жадными глотками осушил стакан. Потом непослушными пальцами развязал галстук: – Вот же мерзавцы! – Ты можешь говорить яснее? – терялся в догадках Плакс. – К сожалению, оправдались худшие твои прогнозы! Эти негодяи все время водили нас за нос. Последние данные нашей разведки подтвердили информацию твоих источников в Токио. Теперь уже нет ни малейших сомнений в том, что эскадра вице-адмирала сосредоточена у Курильских островов и готова в любую минуту двинуться на юг. У границ с Бирмой происходит концентрация пехоты, подтягивается тяжелая военная техника… – А что по этому поводу говорят Номура и Курусу? – Подлецы! Их заверения ничего не стоят! Вчера, когда Хэлл припер к стенке этих лжецов, они так и не смогли дать вразумительного ответа. В конце концов у Хэлла лопнуло терпение, и он прервал переговоры. – Но это уже было не раз, – напомнил Плакс. – Сейчас все гораздо серьезнее. – Почему? – В Белом доме пришли к выводу, что в такой ситуации переговоры теряют всякий смысл. Как говорят в России, кот Васька слушает да ест! – И что намерен делать Хэлл? – Поставить зарвавшихся японцев на место. Как я сказал, в ближайшие дни, а возможно, и часы правительству Японии будет заявлена официальная нота протеста. – А не окажется ли она очередной пустой декларацией, от которой японцы попросту отмахнутся, как от назойливой мухи? – Я так не думаю. Нота будет выдержана в самых резких тонах. Я хорошо знаю Хэлла, на этот раз он не будет миндальничать. – Хотелось бы в это верить. – Скоро сам увидишь. – Надеюсь. А что, собственно, в ней будет? – допытывался Плакс. – Деталей я не знаю, но в общих чертах содержание сводится к тому, что Япония должна безоговорочно остановить продвижение своих военно-морских сил на юг, прекратить военные действия в Китае и в ближайшие месяцы вывести из него не только армию, но даже силы полиции. – Это же ультиматум! – По сути – да. – Но японцы его ни за что не примут, значит, тогда война? На лицо Сана набежала тень. – Видимо, да! Рузвельт понимает ее неизбежность, как и то, что Америка не готова к ней. Но дальше так продолжаться не может. Эта нота – последний шанс для Хирохито и Тодзио. Израиль, – голос Сана дрогнул, – войны еще можно избежать, и Гарри очень надеется на твои связи в Токио. В запасе остается всего два дня. Если твоим друзьям не удастся склонить разумных людей из окружения императора к миру, то за ошибки военных придется расплачиваться сотнями тысяч безвинных жизней. – Не знаю, – нахмурился Плакс. – Слишком мало осталось времени, чтобы найти убедительные аргументы. – Я все понимаю, Израиль, но это последний шанс, и его надо использовать, иначе война неизбежна. Лично я не хочу ее… – Я попытаюсь. – Желаю тебе удачи, а мне пора, – закончил разговор Сан. – Может, останешься? – предпринял попытку задержать его Плакс. – Нет-нет, только не сегодня, – помотал головой тот и, торопливо попрощавшись, покинул квартиру. Проводив Сана, Плакс не мешкая прошел на кухню. В одном из настенных шкафов был оборудован тайник, где хранились средства тайнописи. Очистив стол от посуды, он принялся за составление срочной шифрограммы. Спустя полчаса все было готово. Плакс подержал листок над газовой горелкой, дождался, пока исчезнут следы специальных чернил, и написал сверху что-то незначительное. Конспиративная квартира, где жила молодая супружеская пара радистов, находилась в часе езды, и надо было соблюдать осторожность. Положив листок в карман рубашки, он отправился в город. Спустя несколько часов донесение уже читал Фитин. Пилигрим – Центру Согласно данным Сана, в ближайшие часы правительство США собирается заявить Японии ноту ультимативного характера. Со слов Друга, Рузвельт настроен решительно и намерен потребовать от кабинета Тодзио незамедлительного прекращения военной экспансии на юге. Предложения по урегулированию кризисной ситуации в Юго-Восточной Азии и Китае, переданные ранее, в нынешней ситуации рассматриваются как абсолютно неприемлемые. Президент намерен в категоричной форме поставить вопрос о полном выводе военных и полицейских сил Японии с оккупированных территорий Китая, и только на таких условиях он согласен возобновить прерванные мирные переговоры. В Госдепе США надеются, что этот решительный протест и совместные дипломатические усилия с Великобританией позволят остановить агрессора и удержать его от развязывания широкомасштабной войны. Глава 17 Сталин отложил в сторону ручку и тяжело поднялся из-за стола. Ему так и не удалось полностью сосредоточиться на крайне важных в нынешней ситуации документах, оставленных Поскрёбышевым. Недавний звонок Берии смешал все мысли. Интригующим тоном Лаврентий сообщил о получении особо важных разведданных. Сталин терялся в догадках: по пустякам в столь ранний час Берия не стал бы его беспокоить. От Лубянки до Кунцева езда занимала не более получаса, а Лаврентий все не появлялся. Возвратившись к столу, Сталин попытался вернуться к изучению документов, но так и не смог. «Что за особо важные данные? – не давала покоя навязчивая мысль. – Совпадают ли они с данными в документах Поскрёбышева и его подчиненных? Но главное – чем они могут обернуться накануне контрудара по фашистам?» Готовившееся в глубочайшей тайне наступление под Москвой, на которое было поставлено все, в том числе и его, Сталина, имя, должно было разорвать танковые клещи врага, сжимающиеся вокруг столицы, остановить зарвавшегося Гитлера и показать всему миру, что он, Сталин, не сломлен неудачами первых месяцев войны и готов к борьбе. И вот теперь, когда до решающего часа остались считаные дни, «особо важные разведданные» могли смешать так тщательно отработанные планы. С чем к нему ехал нарком, оставалось только гадать. Лаврентий даже по ВЧ опасался сказать, что же такого сверхважного добыли его разведчики. Прошло больше сорока минут после звонка, а охрана дачи пока молчала, и в Сталине все сильнее нарастало раздражение. Наконец с улицы донесся шум автомобиля. Сталин подошел к окну и отодвинул штору. На аллее показался Берия. Широкополое пальто не могло скрыть брюшка, а шляпа, сбившаяся на затылок, – глубоких залысин, пропахавших лоб. О прежнем Лаврентии напоминали лишь неизменное пенсне и порывистые движения. Все мы бессильны перед старостью, с горечью подумал Сталин. Какой-то десяток лет назад Лаврентий был настоящим джигитом, а сейчас и на осла не залезет. Когда же это было? Он напряг память. Кажется, в двадцать девятом, на Рице. До этого Нестор и Серго не раз говорил ему о молодом, энергичном земляке-чекисте Берии. Но тот не произвел на него особого впечатления. Щуплый Лаврентий напоминал великовозрастного подростка. Пенсне, чудом державшееся на тонком птичьем носу, и мешковато сидящие галифе придавали карикатурность всей его фигуре. Несмотря на это, Лакоба души в нем не чаял, а Менжинский с Ягодой в один голос убеждали, что более хваткого и искушенного в закавказских делах, чем чекист Берия, им не найти. Но Киров, этот любимец народа и партийной фронды, был категорически против выдвижения. И тогда в пику ему он назначил Лаврентия на должность заместителя полпреда ГПУ в Закавказской республике. И как оказалось, не ошибся. Берия на удивление быстро освоился с новым и сложным участком работы. Без особого труда подмял под себя председателя Закавказского ГПУ – медлительного, частенько заглядывавшего в стакан и неравнодушного к хорошеньким юбкам Реденса – и фактически стал полновластным хозяином управления. К концу тридцатого года он не только ликвидировал в Грузии оппозицию из числа сторонников Троцкого, но и заткнул глотки оставшимся на свободе дружкам меньшевика Ноя Жордании. После этого Нестор с Серго стали подъезжать к нему с новым предложением: назначить Берию вторым секретарем Закавказского крайкома партии. На этот раз он не дал согласия, хотя это предложение совпадало с его далекоидущими планами – осадить самого Лакобу с абхазцами, которые враждовали с грузинами, и заставить понервничать зарвавшегося первого секретаря Закавказского крайкома Орахелашвили, возомнившего себя удельным князьком. Быстрый на решения, честолюбивый чекист Берия, как никто другой, подходил на эту роль, но он решил выждать, предложив рассмотреть вопрос ближе к пленуму. Ситуация зависла и еще больше обострила борьбу между Лакобой и Орахелашвили, а это было ему как раз на руку. Слухи о предстоящем назначении просочились сначала в Тифлис, а потом и в Сухум и еще больше подлили масла в огонь вражды, полыхавшей между этими двумя. Вражда ослабляла обоих, но особенно выводила из себя «отца всех абхазов» – гордеца Нестора, который в последнее время стал своевольничать и подвергать критике подходы ЦК и лично его, Сталина, к коллективизации на Кавказе. К лету тридцать первого Лакоба насмерть разругался с Мамией Орахелашвили и лез из кожи вон, стараясь пропихнуть в секретариат крайкома Берию, но Орджоникидзе на этот раз отошел в сторону. И тогда хитрец Нестор зашел с другой стороны: дождался, когда в октябре он, Сталин, приехал на отдых в Гагру, и вместе с Ворошиловым напросился в гости, а заодно прихватил с собой своего протеже. Появились они задолго до завтрака и, как водится, привезли собой подарки. Берия так расстарался, что не поленился приволочь бочонок хванчкары с виноградников Гори, но вперед не высовывался и скромно держался за спинами «старших друзей». Те, уже не раз бывавшие на даче, вели себя побойчее. Клим, азартно поблескивая глазами, косился в сторону чайного домика. Оттуда доносились звон посуды и тихие голоса прислуги. На летней террасе пыхтел жаром пузатый самовар, а в глубине комнаты тускло отсвечивал зеленым сукном великолепный бильярдный стол. Ворошилов не утерпел и подтолкнул плечом Нестора, тот тоже загорелся: оба были отменными игроками и не упускали возможности сразиться. Здесь, на даче у Холодной речки, бильярдный стол безоговорочно признавался как лучший, но солнечный денек и тонкое благоухание осеннего сада влекли на открытый воздух. После ливневых дождей и короткого похолодания в Абхазии снова установились теплые погожие дни. Днем уже не было той изнурительной жары, что стояла в сентябре, воздух стал чист и прозрачен. В сине-бирюзовой дымке причудливыми замками угадывались заснеженные вершины Большого Кавказского хребта, склоны гор полыхали багровым пожаром увядающей листвы. Привольно раскинувшаяся Бзыбская долина напоминала огромный персидский ковер, вытканный золотистым цветом созревающей в садах хурмы и мандаринов. Внизу, у скал, безмятежную гладь моря морщил дежурный сторожевик, а вдали белоснежными парусниками санаторских корпусов виднелась красавица Гагра. Снизу, со стороны поселка, долетали ароматные запахи. Там варили мамалыгу, чурчхелу и коптили мясо. Где-то в верховьях речки монотонно скрипело мельничное колесо, из глубины леса веселым звоном отзывалась пила, а в ответ раскатистым эхом ухали удары топора. Все это воскрешало давно забытые чувства. Он даже ощутил в ладонях шершавую виноградную лозу, а на губах появился сладковато-терпкий запах зрелой изабеллы. В нем на время пропал Вождь, уступив место обыкновенному человеку, испытывающему тягу к земле. Нарочито громко он прикрикнул: – Нестор! Клим! Хватит бездельничать! Гости оборвали смех и недоуменно переглянулись. Берия насторожился и нервно затеребил пояс. – Надо убрать дикий кустарник, он мешает саду! Этот призыв вызвал небывалый прилив энтузиазма, каждый стремился выставить себя в лучшем свете перед Вождем. Все пришло в движение. Охрана притащила садовый инвентарь. Сам он взял ножницы и, не торопясь, принялся срезать ветви дикого орешника. Настроение Вождя передалось другим. Ворошилов, как в кавалерийской атаке, лихо рубил топором сучья; Нестор, подобно заправскому дворнику, подметал дорожку к чайному домику. Берии достались грабли. Работал он неумело. Зубья то и дело цеплялись за расщелины, выскальзывали из рук, и это выводило его из себя. Рядом с ним охранник пытался перерубить толстый узловатый корень кизила. В неловких руках лезвие топора, соскальзывая на гранитный валун, высекало сноп искр. Берия отбросил грабли, пихнул охранника в бок, выхватил топор и громко – так громко, чтобы слышали все, – прокричал: – Мне под силу срубить под корень любой кустарник, на который укажет хозяин этого сада, Иосиф Виссарионович Сталин! Топор со свистом опустился, и корень отлетел в сторону. – Смотри, Лаврентий, чтобы между ног не зацепил, – поддел Ворошилов. Тот не отреагировал, опустив топор на плечо, он пожирал взглядом только его – Сталина! В последние годы так дерзко смотреть на него никто не отваживался. Берия рисковал, но, как расчетливый игрок, понимал: без риска добиться серьезных успехов в политике невозможно. Впервые он попал в ближний круг Хозяина, и это произошло не в холодном и чопорном Кремле, где сотни партийных секретарей проходили безликой массой перед «живым богом», а здесь, под Гагрой. На земле, где веками жили их предки, где родились и выросли они сами. Но их объединяло нечто большее, чем принадлежность к одной партии и узы землячества, – неуемная жажда власти. И, судя по всему, ради обладания ею амбициозный мегрел готов был служить хоть самому черту и рубить головы соперникам так же безжалостно, как кустарник. Чекист запомнился и в декабре тридцать шестого, когда Нестор не поддался на настойчивые уговоры оставить свою Абхазию и занять кресло наркома внутренних дел СССР. Берия понадобился, чтобы после Ежова, сделавшего свое дело, зачистившего партию от брюзжащих, вечно недовольных и путающихся под ногами бухаринцев и зиновьевцев, убрать вслед за ним ставших уже ненужными свидетелей-чекистов… Близкий шум шагов отвлек Сталина от воспоминаний. В комнату стремительно вошел нарком. Его лицо разрумянилось от мороза и возбуждения, за стеклами пенсне лихорадочно поблескивали глаза. – Что стряслось, Лаврентий? Ты, часом, не Гитлера поймал? – с сарказмом спросил Вождь.