Наши отряды находились в это время в какой-нибудь полумиле от хижин, и я удивился, ибо не слышал никаких выстрелов: — Испанцев? Вооруженных? Сколько их? — Много! Целая куча! Сто! — отвечал парнишка, едва переводя дух. — Одни только испанцы? — Нет… Испанцев мало, зато с ними куча индейцев… — Они напали на вас? — Нет. Мы раньше заметили их итаубы и убежали из хижин в лес… — Они из ружей стреляли? — Не знаю… Не слышал… — А за вами гнались? — Вроде бы нет… В тот день наших в селении оставалось немного — большинство было в лесу на учениях или работало на полях, разбросанные среди джунглей. Неподалеку от моего командного пункта занимались отряды Арнака и Вагуры. Я тут же приказал им немедленно прибыть ко мне, и все вместе мы бросились на берег залива, откуда как на ладони была видна на другом берегу Кумака. Скрытые в чаще от вражеских взоров, мы сами видели, что хижины наши не тронуты, пожаров в селении нет, никаких грабежей незаметно. У меня случайно была с собой моя верная подзорная труба, и я без труда высмотрел лодки, причаленные к берегу, — несколько испанцев и с ними группу индейцев. Казалось, настроены они довольно мирно, но, ясное дело, доверять им было бы явной оплошностью. Слишком свежа еще была у меня память об их прошлогоднем вероломном набеге на наши земли. Тогда они тоже явились в таком же составе из Ангостуры, чтобы здесь у нас, в нижнем течении Ориноко, разжиться рабами для своих плантаций и серебряных копей. Вероятнее всего, и нынешние пришельцы были из той же банды, что и подлый дон Эстебан. Поэтому не приходится удивляться, что их появление вызвало в нашем селении переполох. Я с тревогой всматривался в толпу пришельцев на том берегу, но дона Эстебана среди них не обнаружил. Казалось, испанцы кого-то ждут, возможно, даже меня. Я долго не раздумывал и решил: боем барабанов, по заведенному у араваков обычаю, оповестить об опасности отряды, находящиеся в лесу, призвав их форсированным маршем двигаться к Кумаке. Затем, оставаясь в лесу, изготовить к бою оружие и скрытно окружить испанцев полукольцом, прижав их к берегу залива. Сам я со своим отрядом прокрался к селению и отправил двух резвоногих юношей в свою хижину за парадным капитанским мундиром. Не пристало мне выходить к испанцам полуголым, в одной набедренной повязке. Полчаса спустя, одевшись в соответствии с торжественностью случая и уверенный, что пришельцы уже окружены нашими отрядами, я вышел из чащи и размеренным шагом направился к испанцам. Шагах в пятнадцати сзади меня, рассыпавшись широким веером и не скрывая оружия, шествовал мой почетный эскорт. Завидев нас, испанцы с не меньшей торжественностью двинулись нам навстречу. Их было трое, разодетых как на парад. «Интересно, что им от меня нужно, черт побери? Новой трепки захотели?» Десятков пять индейцев, их гребцов, вооруженных луками и палицами, не представлялись мне грозным противником. Никаких ружей у них не было, разве только, может быть, испанцы припрятали под мундирами пистолеты. Но лица у них, во всяком случае, расплывались в вежливых улыбках. Когда нас отделяло не больше десяти шагов, мы остановились, а испанцы с галантностью истинных кавалеров приветствовали меня широким взмахом своих шляп, едва не метя поляну украшавшими их перьями. Чуть ли не одновременно с ними, сняв шляпу, и я сделал подобный жест. Стоявший в центре и чуть впереди тридцатипятилетний испанец с гордой осанкой и благородным лицом, в роскошных одеждах, держа шляпу в низко опущенной руке, с на редкость галантной улыбкой представился: — Дон Мануэль Паррас и Гайегос Годье де Торрес Васкес, посланник его светлости коррегидора Ангостуры и полномочный представитель сеньора губернатора Каракаса. Я едва не обалдел от столь высокой чести, оказанной мне, и никак не мог прийти в себя от изумления. Чего же, собственно, могут хотеть от меня столь достославные и лукавые сеньоры? А этот самый дон Мануэль Паррас и т. д. и т. п., не прерывая своей изысканной тирады, на одном дыхании продолжал: — …Свидетельствую свое почтение вашей милости, капитан дон Хуан Бобер, всем известный под высокочтимым именем Белый Ягуар!.. Видя, что пока нам грозит лишь поток любезных комплиментов, притом без всякой злой иронии со стороны непрошеных гостей, я почувствовал некоторое облегчение. Свое изумление тем, что им так хорошо известно мое имя, я в шутливой форме выразил на вполне сносном испанском. Услышав мои слова, трое испанцев сразу стали серьезными, лица их исполнились многозначительного достоинства, а дон Мануэль сделал паузу, прежде чем с необычайной высокопарностью изрек три слова: — Нам известно все! Вероятно, это заявление почему-то казалось ему столь важным, что он изрек его еще раз: — Нам известно все! Сознаюсь: я вздохнул с облегчением. Напряжение первых минут постепенно исчезало. Взирая на их чертовски серьезные, источающие галантность лица и слыша столь поразительные слова, я не удержался от шутки и с ироничной улыбкой спросил: — Так, значит, вы сам господь бог? — Господь бог? — Дон Мануэль был несколько озадачен. — Как прикажете вас понимать? — Да очень просто! — На этот раз я уже откровенно рассмеялся. — Ведь только господь бог всеведущ, а вы, ваша милость, утверждаете, что вам известно все! — Я имел в виду лишь, что нам известно все о вашей милости, досточтимый дон Хуан!.. Именно по этой причине мы здесь! Странный замысел испанцев Видя, что со стороны испанцев нам не грозит непосредственной опасности, я частично отменил тревогу, но лишь частично, поскольку в непосредственной близости, в самой Кумаке, находилось все-таки почти пятьдесят индейцев чужого племени с луками и палицами в руках. С этой ненадежной братии, как, впрочем, и с самих испанцев, нельзя было спускать глаз. Испанцы буквально остолбенели при виде выходящих из зарослей наших отрядов, совсем недурно вооруженных всевозможным оружием. Сохраняя все ту же изысканную вежливость, гости объявили мне, что приплыли с важной миссией, которую хотели бы со мной обсудить. В ответ я пригласил их в свой тенистый бенаб — прохладную хижину под просторной крышей без боковых стен. Пригласил я также Манаури как верховного вождя, Арнака, Вагуру и негра Мигуэля. Гости расселись на циновках, а я — на принесенной Ласаной шкуре ягуара. На мое приглашение отведать паивари — напитка гостеприимства, дон Мануэль ответил просьбой оказать ему честь и распить привезенную из Ангостуры бутылку рома. — Отчего же! — откликнулся я охотно. — Только не потерять бы нам при этом головы или не оказаться отравленными… — Клянусь! — ответил в том же полушутливом тоне дон Мануэль. — Никто головы не потеряет!.. Ром был превосходный, и после того как мы все его понемногу отведали, дон Мануэль, приступив к главному вопросу, опять почти с маниакальным упорством завел прежнюю песню о том, что им, испанцам, известно обо мне все. — Рад, искренне рад! Даже счастлив! — Довольно сдержанно изобразил я на лице удовлетворение, выслушав очередное его признание, а про себя подумал: «Сейчас дон Мануэль начнет безудержно превозносить до небес нашу победу на Каииве, которая в известной мере была и победой испанцев». Ведь здесь, на земле, которую испанцы считали своим исконным владением, мы в пух и прах разбили отряд акавоев, снаряженный голландцами — заклятыми врагами испанцев в Гвиане. Но, оказалось, я был не прав и сильно ошибался — дон Мануэль повел речь совершенно о другом. Не скрывая удовлетворения нашей победой над акавоями, он тем не менее совершенно неожиданно заговорил о визите ко мне в Кумаку Джеймса Пауэлла — капитана английского брига «Каприкорн». Оказалось, испанцы какими-то неведомыми путями узнали о содержании той моей беседы с Пауэллом, когда я несколько месяцев назад категорически отказался от участия в захватнических планах англичан, и теперь всячески меня за это восхваляли. — Ваша милость, сеньор капитан, — продолжал дон Мануэль, — мы считаем вас своим союзником и готовы всячески поддерживать… — Меня заботит лишь судьба индейцев! — заметил я. — Нас тоже! — отвечал испанец. — Наши взгляды полностью совпадают. Мы именно того и хотим, чтобы вы, ваша милость, как и прежде, оставались их покровителем и другом!.. — Потом помолчал и добавил: — С нашей помощью, сеньор капитан, вы сумеете сделать немало добрых дел для своих подопечных, если примете почетное предложение, которое имеет честь сделать губернатор Каракаса. — Почетное предложение? — Именно почетное, хотя нелегкое и даже опасное. Но нам известно, что такое Белый Ягуар: храбрости и мудрости ему не занимать?.. Звучало все это в высшей мере лестно и, само собой, разжигало мое любопытство. Дон Мануэль не стал испытывать моего терпения. Испанцы хотели — ни больше ни меньше, — чтобы я, Белый Ягуар, «победоносный вождь, прославленный по всей Гвиане, прославленный и высокочтимый», отправился на берега реки Эссекибо к голландцам и от имени своих индейских племен, а так же от имени испанцев Венесуэлы потребовал от них соблюдения границ и поддержания добрососедских отношений. Каракасский губернатор готов был снабдить меня и моих спутников меморандумом, и эта охранная грамота, составленная на английском, испанском и голландском языках, несомненно, гарантирует, дескать, моей миссии к голландцам полную безопасность. Дон Мануэль умолк и смотрел на нас, следя за впечатлением, произведенным его словами. Воцарившуюся тишину первым нарушил Манаури, верховный вождь. Годы рабства, проведенные им у испанцев на острове Маргарита, обогатили его горьким и печальным опытом. Он заговорил резко и гневно: — От голландцев ваша бумага, возможно, нас и охранит, но Канаима — демон мести акавоев читать не умеет… — Это правда! — согласился дон Мануэль. — Но Ангостура готова дать Белому Ягуару и его свите все необходимое для защиты: ружья, порох и пули, деньги и даже людей, индейцев… — Индейцев? Ха-ха! — с иронией отозвался наш шутник Вагура и, указав пальцем на щуплых гребцов, доставивших к нам на лодках трех испанцев, спросил: — Уж не этих ли отощавших от голода вояк с палицами вы хотите нам дать? Можно себе представить, как они защитят Белого Ягуара от акавоев! — Мы предлагаем вам индейцев, ибо испанских солдат посылать туда нельзя. Их вид может вызвать ненужное раздражение у голландцев с Эссекибо, — миролюбиво пояснил дон Мануэль. Я согласился с его доводами и, не желая понапрасну раздражать испанцев и накалять обстановку переговоров в моей хижине, заявил, что не имею ничего против такого визита к голландцам на берега Эссекибо, поскольку для меня лично превыше всего — мир и благо индейцев. Однако согласие на это должно выразить все племя араваков в Кумаке. Потому я попросил дона Мануэля оказать любезность более подробно изложить весь замысел нашей миссии, а также в деталях обрисовать положение дел на берегах Эссекибо. — Я готов это сделать сейчас же! — ответил испанец и повелел одному из своих спутников достать из сумки и разложить перед нами карту Гвианы. Карта меня потрясла. Она была значительно точнее, чем та, какую несколько месяцев назад показывал мне капитан Пауэлл. Реки, насколько я мог судить, были нанесены довольно точно. Не было причудливых фантазий в изображении устья Ориноко и его правых притоков Карони и Итамаки, а также русел Померуна и Эссекибо с их притоками Куюни, Мазаруни и Рупуни. На карте обозначены были реки Демерара, Бербис, Корантейн, цепи гор: Итамака, Эмерия, Отомунг, Пакараима и гордая вершина Рорайма. Но более всего меня поразили точно нанесенные места обитания индейских племен Гвианы: варраулов, араваков, акавоев, арекуна, карибов, патамонов, макуши, вапишанов. «Не карта, а просто какое-то чудо!» — Не подлежит сомнению, — убеждал нас дон Мануэль, — что земли по всем правым притокам Ориноко, таким, например, как Карони и Итамака, принадлежат испанской короне. Что же касается голландских поселений, то большинство их земель расположены преимущественно по нижнему течению Эссекибо, Демерары и рек Бербис и Корантейн. Резиденция голландского губернатора, или, как его называют, генерального директора, сейчас находится, насколько нам известно, в Нью-Кийковерал на берегу Эссекибо, вот здесь, — ткнул он пальцем в карту. — Прошу вас обратить внимание на голландские форты, возведенные главным образом по берегам Эссекибо, особенно в нижнем ее течении, вплоть до впадения в море, и на важнейший из них — старый форт Кийковерал. Он находится в восьмидесяти английских милях от моря, в месте впадения в Эссекибо Мазаруни и Куюни. Кийковерал, возведенный когда-то на одном из островов Мазаруни, считается неприступным. До недавнего времени он был столицей всей голландской колонии и резиденцией ее генерального директора. Ныне в ближайших окрестностях давнего Кийковерала и ниже вдоль Эссекибо расположено множество богатых плантаций сахарного тростника, на которых трудятся сотни африканских рабов. Вам надо знать, что с этими невольниками в результате на редкость жесткого обращения с ними многих плантаторов у голландцев немало хлопот — среди рабов не утихают постоянные волнения и бунты… — Вы сказали, ваша милость, что Кийковерал до недавних пор был столицей голландской колонии, значит, теперь это уже не столица?.. — Насколько нам известно — теперь нет. Несколько лет назад голландцы, кажется, основали новую резиденцию колониальной администрации, тоже на берегу Эссекибо, но ближе к морю, и назвали ее Нью-Кийковерал. Похоже, там сейчас и обосновался их генеральный директор… — Правду ли говорят, — поинтересовался Мигуэль, — что многие негры бегут с голландских плантаций в безлюдные джунгли и живут там на свободе? — Да, это правда! — ответил дон Мануэль. — Они действительно бегут, но джунгли далеко не так уж безлюдны. В них обитают индейцы племени карибов, наиболее воинственные в Гвиане. Карибы верно служат голландцам и непрестанно охотятся за беглыми неграми, а плантаторы щедро им за это платят: за каждого пойманного беглеца — пятьдесят флоринов или два ружья с запасом пуль и пороха, а за руку убитого негра — двадцать пять флоринов. Подкупленные карибы шныряют в лесах вдоль всего морского побережья на протяжении более двухсот английских миль — всюду, где разместились голландские плантации, и вылавливают несчастных беглецов. Повсеместно там зреет недовольство, то и дело вспыхивают бунты. Но, несмотря ни на что, многим неграм все-таки удалось ускользнуть от своих белых и краснокожих преследователей и основать в лесах долины реки Бербиса свои негритянские поселения. Эти так называемые «джука» стали грозной опасностью для голландских плантаторов. Словом, у голландцев там буквально земля горит под ногами, у них масса разных сложностей, и в переговорах с ними у нас будут огромные преимущества… — А если я соглашусь, ваша милость, с предложением принять на себя миссию проведения переговоров с голландцами, сколько человек я могу взять с собой? — Чем больше, тем лучше. Свита Белого Ягуара должна выглядеть внушительно… — Так сколько же, пятьдесят? — Может быть, пятьдесят, а может быть, и больше. — Сейчас начинается сезон дождей, и продлится он три, а то и четыре месяца, так что отправиться туда можно будет только с началом сухого сезона…