Да, это была правда! Восточной частью Венесуэлы испанцы занимались мало, селений своих основали здесь немного в отличие от центральных и западных районов — главных опорных пунктов своей интенсивной колонизаторской деятельности. Да, здесь, на востоке, они были слабыми. Эхо истории и эхо у реки Вскоре Дабаро уведомил нас, что акавои хотели бы исполнить прощальный танец. Мы отправились к ним, отложив продолжение разговора на более позднее время. Танец мало отличался от вчерашнего, военного. Акавои, держась за руки, притопывали, издавая вопли, а один громко бил в барабан. Арасибо, с достойной удивления выдержкой с самого рассвета посылая на них злые чары, сбивал акавойский ритм. Я велел Арасибо не мешать им и утихомириться. Манаури бросил на меня недоумевающий взгляд. — Пусть сообщит своим обо всем, что у нас здесь происходит, — ответил я, указывая глазами на капитана Пауэлла. — Нам это только на пользу и, уж во всяком случае, повредить не может. Заблаговременно мы выслали две легкие лодки с двумя разведчиками па каждой с задачей укрыться на реке: одной на милю выше устья нашего пролива, другой ниже и проследить, куда поплывут «торговцы». Акавои покинули Кумаку два часа спустя. Солнце давно уже перевалило па западную половину неба, а наши разведчики во главе с Арнаком все еще не вернулись с того берега реки. Невзирая на это, мы занялись подготовкой к ночному бою, в котором предстояло принять участие большинству наших воинов, почти ста пятидесяти человекам. Нужно было разделить их на отряды, распределить между ними лодки, дать предводителям указания. Распорядился я также тщательно замаскировать лодки по бортам ветвями, сделав их похожими на плывущие кусты или деревья. Все с большей тревогой ждал я возвращения Арнака. Неужели с ним что-нибудь случилось? Я стал уже жалеть, что так бездумно его отпустил. Всего час оставался до захода солнца, когда лодка его наконец появилась на озере. О радость! Вся команда в полном составе. Навстречу Арнаку я выслал гонца на яботе, чтобы уведомить его о прибытии англичан. Юного своего друга я ждал, стоя па берегу. Арнак был сумрачен и, едва выскочив из лодки, сообщил: — Мы не нашли их лагеря. Это был удар! Все наши планы рушились. Акавои снова стали неуловимы. — Вы хорошо обыскали озеро за мысом? — Еще как! Чуть ли не каждый клочок берега. Поэтому и задержались. — И никаких следов? Ничего? — Ничего. — Значит, они все-таки разбили лагерь выше по течению, чем мы предполагали. — Наверно. Подошли Манаури, Мабукули и Уаки. Я коротко изложил им суть дела, добавив: — Из всего этого один вывод: мы снова переходим к обороне и удваиваем нашу осторожность и внимание. Меня тревожит, что нынешней ночью будет происходить на реке? Куда поплывут восемь акавоев? Установим тщательное наблюдение за рекой. Выставив дополнительные посты вокруг Кумаки, я выбрал наконец свободную минуту и мог теперь мысленно вернуться к тому, о чем говорил мне Джеймс Пауэлл. Разве это не заманчивые перспективы, позволяющие питать большие надежды? Неприязнь к испанцам и жестокому их обращению с индейцами вошла мне в плоть и в кровь до такой степени, что изгнание их из этой страны представлялось более чем желательным. А кроме того, установление господства здесь Англии разве не привело бы к миру на берегах этой реки и не устранило бы навсегда сложностей, подобных тем, что свалились сейчас на нас со стороны акавоев? И разве в то же время не открылся бы передо мной путь к личной карьере? Все это сулило бесспорные выгоды, но отчего все же не вызывало во мне того энтузиазма, какого, рассуждая здраво, вполне заслуживало? Быть может, нависшая над нами угроза со стороны акавоев притупила мое воображение, затмила перспективу отдаленного будущего? «Англия навела бы здесь порядок, — мысленно повторял я, но тут же у меня невольно возник вопрос: — Порядок, но какой?» Что сулил этот английский порядок индейцам, я слишком хорошо знал по личному опыту в наших североамериканских колониях. Прежде, когда я оценивал это исключительно с позиций белого пионера, истребление индейцев представлялось мне делом естественным и даже неизбежным, но теперь все обстояло иначе. Теперь, когда провидению угодно было бросить меня на сторону индейцев, на многие деяния белых людей я смотрел глазами индейцев. Солнце касалось уже верхушек деревьев, я отдавал последние распоряжения на ночь, а из головы у меня все не выходила далекая Вирджиния. Перед мысленным моим взором словно живые вставали воспоминания о не столь отдаленных днях зарождения этой колонии, днях, необыкновенно трудных для англичан. Поначалу туда прибывали горе-пионеры, обитатели лондонских трущоб, социальные отбросы. Погаттан и его индейцы приняли их гостеприимно и в течение многих лет не раз спасали от голодной смерти щедрыми дарами. Пришельцы, пока чувствовали свою слабость, были кротки, по, когда их появилось больше, они оперились, открыли забрало, возгордились и обнаглели. На своих недавних благодетелей они смотрели теперь как на диких зверей, которых следует уничтожать. Не прошло и сорока лет со времени прибытия первых англичан, а колонисты истребляли уже остатки некогда великого и славного народа погаттан. Можно сказать, это неизбежный ход истории, и перед лицом твердости, энергии и деловитости англичан туземцы были обречены на такую судьбу. А должен ли я, зная об этом, способствовать проникновению на Ориноко столь опасных людей, исполненных твердости, энергии и деловитости? Конечно, Гвиана и устье Ориноко — это не Вирджиния и не Массачусетс. Здесь англичане уже появлялись в прошлом и будут появляться в будущем, преимущественно в качестве купцов, основывающих фактории, но затем неизбежно наступит черед плантаций, для плантаций потребуются руки рабов. Черпать их станут из порабощенных индейских племен, как это уже делают сейчас голландцы, а если племена попытаются защищаться, на многих примерах известно, что их ждет. Нет, приглашать сюда столь опасных людей было бы неблагоразумно, их захватническим устремлениям надлежало противостоять упорно и как можно дольше. Солнце заходило, и на земле сгущался мрак, когда в сознании моем стали проясняться важные вещи. Созрела мысль: в силу своей слабости здесь, на Ориноко, самыми подходящими союзниками являются испанцы, слабость их позиции в этих краях обеспечивает местным племенам относительную независимость и свободу. Впустить сюда других европейских властителей, и особенно моих земляков, — значит, лишь осложнить жизнь туземцев. Прежде чем вернуться к беседе с Пауэллом, надо было выслать дозоры на реку. Мы выделили для этого четыре небольшие яботы и по два самых зорких воина на каждую, а лодки искусно замаскировали ветвями. Одну яботу предполагалось оставить в проливе между озером и рекой, остальные разместить на реке, но где? Посоветовавшись с вождями, в конце концов решили, что тремя четвертыми мили выше пролива лодки станут на якорях из камней, перегородив на определенном расстоянии друг от друга всю ширину реки так, чтобы никто не мог проплыть мимо незамеченным. Согласовав затем еще способ передачи донесений, я мог наконец поужинать, а затем пригласить на беседу капитана Пауэлла. В сдержанных, но ясных выражениях я изложил ему у костра свою точку зрения, не скрывая причин, в силу которых не мог поддержать планов англичан. Он слушал меня внимательно и вежливо, но под конец моих рассуждений глаза у него сузились и небольшая вертикальная складка прорезала лоб. Он задумался, не торопясь куря сигару и выпуская клубы дыма, чтобы отогнать комаров. Потом проговорил: — Положение индейцев на Ориноко нельзя сравнить с тем, что происходило на севере, впрочем, ты, ваша милость, и сам это подметил. Ты правильно определяешь торговый характер интересов нашей колонии в Гвиане. И заметь — мы, англичане, никогда не считали индейцев рабочим материалом для плантаций. Если мы и будем закладывать здесь когда-то плантации, то доставим сюда негров, не трогая индейцев, или, самое большее, потеснив их несколько в глубь джунглей. Но ты ошибаешься относительно испанцев и недооцениваешь опасность с их стороны. Да, сегодня у них здесь слабые позиции, но значит ли это, что так будет всегда? Спустя немного лет положение может в корне измениться. А деспотическую их жестокость по отношению к индейцам ты, видимо, сам знаешь лучше меня. В нашей истории случалось, что в высших государственных интересах нам приходилось бороться с индейскими племенами, — хотя, повторяю, здесь, на юге, это не входит в наши расчеты, — но, борясь, мы никогда не допускали зверств и жестокости. Он провозглашал все это довольно напыщенным, тоном, и хотя в рамках вежливости, но с оттенком превосходства и убежденности в правоте своего мнения, не допуская, чтобы кто-то мыслил иначе. Кровь ударила мне в голову, но я сжал зубы и сдержался. Лишь минуту спустя я ответил ему: — Это произошло, если не ошибаюсь, в 1644 году, а значит, около ста лет назад. Индейцы в Вирджинии для наших все более многочисленных колонизаторов стали в конце концов — самим фактом своего существования — непереносимым позором. Было решено нанести туземцам сокрушительный удар. Дабы исполнить это поосновательней, колонисты прибегли — все колонисты края, как один, — к низкому коварству: они вдруг резко изменили свое отношение к индейцам, демонстрируя к ним свою сердечную приязнь, чтобы выманить их из укрытий. Это коварство во имя высших государственных интересов в полной мере удалось, и началось окончательное уничтожение народа погаттана. Колонисты, как это не раз бывало и прежде, убивали всех, в том числе женщин и детей, само собой разумеется — в высших государственных интересах. Индейцы защищались отчаянно, но безуспешно, и одной из последних жертв был мудрый их вождь Опенчаканук, брат давно уже покойного Погаттана. Старца по странной случайности не убили на месте, а взяли в плен и препроводили в Джеймстаун. Здесь губернатор наш измыслил для него ужасную смерть. Посередине городской площади он приказал построить клетку и, словно зверя, посадил в нее пленника на посмешище черни. Зеваки и впрямь не скупились на издевательства и насмешки над индейцем, многие плевали в старика и тыкали в него палками. Губернатор обрек его на голодную смерть, и Опенчаканук действительно по прошествии какого-то времени умер от истощения… Единственная его вина, как вынуждены были признать наши историографы, состояла в том, что мудрый вождь до конца сражался за свою землю, за свой народ… Нет, сэр, мы, англичане, никогда не допускали жестокости по отношению к индейцам, никогда, не так ли? Капитан воспринял мой рассказ спокойно и даже с некоторым юмором. Он долго смотрел на меня сквозь клубы сигарного дыма, потом потянулся, громко зевнув, и проговорил с легкой улыбкой: — Well, мистер Бобер, вы упрямец, ваша милость, и к тому же, вероятно, возбуждены неопределенностью положения с этими вашими акавоями. Продолжим нашу беседу завтра. Спокойной ночи, молодой человек. — Спокойной ночи, мистер Пауэлл. Не забудь выставить сегодня ночью на борту брига надежную охрану! И прикажи подсыпать свежего пороха на полки ружей и пистолетов!.. Стояла уже глубокая ночь, когда вернулась одна из двух ябот, высланных пополудни вслед за восемью акавоями. Акавои, выплыв из озера на реку, пустились вниз, к Ориноко, но, не достигнув даже Серимы, высадились на берег и укрылись в зарослях до вечера. Наши разведчики тоже пристали к берегу, чтобы убедиться, нет ли там других акавоев: других не было. С наступлением темноты «торговцы» снова погрузились в лодку и поплыли теперь обратно, вверх по реке, миновали пролив между рекой и нашим озером и продолжали грести дальше. К сожалению, в темноте наши потеряли их из виду, после чего одна ябота вернулась в Кумаку, а вторая осталась в проливе. Это сообщение лишь подтверждало наши предположения, что лагерь акавоев находится где-то выше по течению реки. Я вернулся к себе в хижину. Ласана, услышав приближающиеся шаги, тотчас же встала и раздула потухающий костер. В одном углу спал Арнак, в другом Вагура, неразлучные мои друзья. Погруженные в глубокий сон здоровых молодых людей после тяжкого труда, они сжимали в руках свои ружья в полной готовности, как и большинство жителей Кумаки в эту ночь. Несмотря на боевое оружие, от них веяло глубоким покоем, лица их выражали умиротворенность и доверчивую безмятежность. Юные индейцы слепо верили в меня, и я вдруг ощутил странное волнение, непреодолимое желание мысленно дать себе клятву не обмануть их доверия. Обняв Ласану, я бросился на подстилку, погрузился в глубокий каменный сон, словно события последних дней придавили меня к земле. …Меня долго тормошили, прежде чем я стряхнул с себя сон. Еще не пробудившись, я почувствовал в хижине необычайное волнение. Их было несколько, склонившихся надо мной: Ласана, Манаури, Мабукули, Фуюди и группа воинов. Они заполнили всю хижину. Входили все новые. — Ян! — донесся до меня взволнованный голос Манаури. — Вставай! Акавои выступили… В мгновение ока я очнулся, сон с меня сняло как рукой. Я вскочил. — Где они? — На реке. — На реке? — Да. Плывут вниз по течению, проплыли мимо Кумаки, направляются в сторону Серимы. — Удалось установить, сколько их? — Больше восьмидесяти. Столько удалось насчитать в темноте нашим постам. На девяти лодках. — Когда проплыли? — Только что. Они еще недалеко. Я велел разбудить все селение. — Хорошо. Вслед за ними кто-нибудь поплыл? — Да, две яботы, стоявшие на реке. Проснулся Вагура, Арнак продолжал спать как убитый: беднягу изнурила предыдущая бессонная ночь и на редкость знойный день. Я осторожно потряс его за плечи и ласково, но громко крикнул в самое ухо: — Арнак, дружище! Вставай, началось! Он широко открыл глаза. В Кумаке все кипело — Серима в опасности! Все думали одинаково: акавои, узнав, что мы в Кумаке настороже и готовы к отпору, решили напасть не на нас, а на Сериму. Вероятно, им известно уже, что болезнь там отступила. Следовало спешить сородичам на выручку. Несмотря на спешку и темноту, не было никакой неразберихи: каждый воин заранее знал свою лодку. Моя итауба с воинами нашего рода отчалила первой и, рассекая воду, летела как стрела. Вот позади уже озеро, скользнули через пролив. На реке гляди в оба — как бы не нарваться на засаду. Но впереди все было тихо, небо черное, без зловещего зарева. Вдруг впереди что-то замаячило, вроде бы лодка. По чуть слышной команде гребцы вырвали из воды весла. Несомненно, перед нами что-то двигалось, слышен стал приглушенный торопливый плеск весел. Лодка мчалась в нашу сторону, прямо на нас. — Хо! — подал я условный сигнал. Оттуда тотчас же ответили. Это была одна из трех наших ябот, несших ночью охрану на Итамаке. Обнаружив в полночь плывшие лодки акавоев, она устремилась за ними, а теперь возвращалась с важной новостью: акавои не напали на Сериму, миновали ее и плывут дальше, к Ориноко. Мы вздохнули с облегчением. Опасность миновала Сериму, помощь оказалась ненужной. — Где две другие яботы, стоявшие с вами на реке? — спросил я.