В голове у меня еще шумело, но и эти неприятные ощущения вскоре исчезли, и, казалось, отравление не оставило никаких следов. Карапана с преувеличенным почтением вынул из моей руки трубку и сам затянулся из нее раз, второй, третий, глубоко вдыхая и затем выпуская густые клубы дыма. Я наблюдал за ним с пристальным вниманием: ни одно малейшее его движение не ускользало от меня. Но хотя шаман ничего в трубке не заменил и курил ее так же, как и я, мне не удалось заметить у него ни единого признака недомогания. Яд на него либо не действовал, либо — и это казалось наиболее вероятным — его вообще не было в дыме, когда он курил, и я не мог найти этому объяснения. Карапана, заметив мое недоумение, удовлетворенно захихикал и с издевкой произнес: — Кажется мне, табак наш пришелся тебе не по вкусу! Я встал. Ноги у меня еще дрожали. Наклонившись над шаманом и сурово нахмурив брови, я сжал кулак и процедил сквозь зубы: — Не советую тебе, Карапана, найти во мне недруга! И глупые свои шуточки со мной ты оставь! Слова эти, переведенные Арнаком, Карапана пропустил мимо ушей, словно не поняв их смысла и считая все происшедшее просто удачной шуткой. В глазах его светилось немое торжество, торжество и издевка, когда он елейным голосом, с показным сочувствием и как бы оправдываясь, проговорил: — Да, не на пользу тебе наш табак. Белый Ягуар, не на пользу! Все это происшествие, несомненно, призвано было служить скрытым предостережением, и я отлично это понимал. Итак, ослаблять бдительность и благодушествовать в этой обстановке с моей стороны было бы непростительным легкомыслием. Конесо точит зубы Яд, данный мне колдуном, не повлек за собой каких-либо особых бед, и спустя полчаса я совершенно пришел в себя. Когда мы остались одни, Арасибо через Арнака объяснил мне уловку шамана. Его бамбуковая трубка разделялась деревянной пластинкой на две изолированные друг от друга части. В одной находился обычный табак, а в другой — табак с ядом, вероятно, с какой-то ядовитой травой. Там, где трубку держат, незаметно можно было надавить бамбук пальцем, закрыть отверстие с отравой и спокойно втягивать дым из другой трубки с обычным табаком. Не знающий этого вдыхал дым сразу из обеих трубок и, одурманенный, терял сознание. — А это сильный яд? — спросил я. — Еще как! — убежденно проговорил Арасибо. — Если принять его чуть больше, человека уже не спасешь. — Откуда ты, брат, все это знаешь? — взглянул я на Арасибо не без тени удивления. Охотник, явно польщенный, в улыбке растянул рот до ушей. — Я подглядывал за ним, подсматривал потихоньку, учился его колдовству и хитростям… — Поэтому они и не любят Арасибо, — вставил Арнак. — Карапана и Конесо? — Да. Будь их воля, они удушили бы его… Хижина, выделенная мне главным вождем для жилья, находилась на берегу реки в полумиле от резиденции Конесо, а в двух десятках шагов от нее стоял шалаш, в котором должен был пока жить Манаури. Между Серимой и этим нашим новым поселением протянулась, словно пограничная полоса, небольшая роща, закрывшая нам вид на Сериму. Когда на следующий день утром, после ночи, проведенной на палубе шхуны, я направился в свою хижину, первым, что бросилось мне в глаза, был человеческий череп, венчавший небольшой холмик у стены. Это пугало скалило зубы навстречу входящим. Я содрогнулся при виде жуткого зрелища и поспешил позвать своих друзей. Охваченные ужасом, они сначала остолбенели, потом энергично закивали головами. — Здесь умер человек, — объяснил мне Арнак, — а это его могила и череп. Карибы хоронят умерших в хижинах, где они жили. — Ты говоришь, карибы? Разве это хижина не араваков? — Нет, это старая хижина, и, вероятно, здесь жила какая-то семья карибов. В такой хижине не смеет жить никто, кроме духа умершего. — Почему же тогда Конесо велит мне здесь жить? — удивился я. — Возможно, он думает, — сказал Арнак, — что этот обычай касается только нас и не относится к тебе, белолицему… — Не верю! — буркнул Манаури. Посовещавшись, мы единодушно решили, что в — хижине с могилой я жить не стану. Пребывание в хижине, где жил покойник, мало мне улыбалось, а главное — могло восстановить против меня, как против святотатца, многих индейцев. Временно я разместился в шалаше Манаури, а мои соратники вместе со мной и многими добровольцами из числа туземцев не мешкая тут же принялись возводить для меня новое жилище. Среди всеобщей радости и веселья работа шла споро, и уже к полудню возвышалось строение разве что чуть похуже резиденции самого Конесо. Прочная пальмовая крыша, три бамбуковых стены и четвертая, хотя и частично открытая, но с широким навесом надежно защищали от бурь и ливней. Хижина, а точнее — просторный шалаш, была настолько вместительна, что я предложил поселиться в ней вместе со мной Арнаку и Вагуре, неразлучным моим друзьям. Остальные наши товарищи, не теряя времени, тоже сооружали себе хижины, но не вразброс, как это принято у индейцев, а все вместе — одну подле другой. Как видно, род наш намерен был и впредь держаться сообща. Оставалось лишь удивляться, как в расположении хижин, словно в зеркале, отражались личные чувства, симпатии и привязанности: негры построились вокруг хижины Манаури, словно личная гвардия вождя; Арасибо предпочел место подле меня и стал ближайшим моим соседом, по другую сторону, тоже поблизости от моей хижины, расположилась в шалаше Ласана с ребенком. Под вечер нас посетил Конесо, пришедший посмотреть, как мы разместились, и, пользуясь случаем, я выложил ему все, что думал по поводу хижины с могилой, дав недвусмысленно понять, что характер у меня вспыльчивый, не терпящий оскорблений, и нанесенные мне обиды я не всегда склонен оставлять безнаказанными. — Обиды? — сказал он с деланным удивлением. — В этом нет ничего обидного. — А что же тогда? Неудачная шутка или вероломная ловушка? — Верно, ловушка, — плутовато согласился Конесо, и его мясистые губы сложились в какое-то подобие улыбки, — но не вероломная. Это была просто проверка твоих сил! — Один сует мне в трубке яд, другой посылает жить в хижину-табу, — стал укорять я его. — Ты удивлен? — Губы вождя все еще улыбались, но раскосые глаза его смотрели холодно и настороженно. — Да, удивлен: разве я не гость ваш? — Ты наш гость. Но какой? Необычный! Не такой, как другие гости. Ты, говорят, обладаешь таинственной силой, и мы хотим подвергнуть ее испытанию. — Для этого вы сунули мне яд? — Да! Яд на тебя действует, теперь мы это знаем. И знаем, что дух мертвого сильнее тебя! Ты боишься его! Он вселяет в тебя страх. — В этом ты ошибаешься, Конесо! — Разве ты не бежал из хижины-табу? — Бежал, а как же! Но не из страха перед духом, можешь мне верить! — О-ей! — На одутловатом лице Конесо отразилась недоверчивая глумливость. — Я чту ваши обычаи и обряды! — продолжал я многозначительно. — Я не хочу осквернять жилища мертвого! И это все! Однако сомнение в его глазах не угасло, и он в упор бесцеремонным взглядом изучающе окидывал меня с ног до головы. — Говорят, мушкетные пули отскакивают от тебя… — Это выдумки. — А стрелы из лука не пробивают твоего тела. Это правда? — Глупости! — не на шутку вскипел я. — Я такой же смертный, как и всякий другой… Конесо не спускал с меня подозрительного взгляда и, как видно, не очень-то мне верил. Голова его как-то недоверчиво склонилась и странно подергивалась. — Не станешь же ты отрицать, что у тебя есть нечто, чего нет в других? — Не стану! — живо откликнулся я. — А, вот видишь! Он произнес это с торжеством, но я тут же охладил его пыл: — Да, правда, у меня есть нечто, и это нечто — мой большой опыт! Я повидал мир, видел много врагов! Одних побеждал я, другие побеждали меня — и у этих последних я больше всего научился. Научился, слышишь? В этом и кроется вся моя тайна… Тут мы заметили Ласану, возвращавшуюся от реки к своему шалашу с большой тыквой для воды на голове. При виде стройной индианки глаза Конесо округлились от похоти, и он буквально пожирал ее взглядом. — Ты здесь? — спросил он удивленно. — Здесь! — коротко ответила она и пошла дальше, не обращая на нас внимания. — Стой! Ласана! — окликнул он. — Я что-то тебе скажу! Твое место не здесь! — А где? — обратила она к нему гневное лицо и замедлила шаг. — Твое место в моем доме! — объявил он. — Ступай туда сейчас же! Не медли! Ласана окинула его не слишком приветливым взглядом, но и страха своего скрыть полностью не смогла. — Что это пришло тебе в голову? — фыркнула она. — Не спорь, женщина! Покорись и ступай! — Не пойду! — отказалась она твердо. — Я принадлежу к роду Белого Ягуара, и здесь мое место, да, здесь! — Нет, пойдешь! — крикнул Конесо резко. — Марш! Живо!