— Добрые духи велят нам исчезнуть отсюда как можно быстрее. — А что думаешь ты, Арнак? — Я думаю так же, как и ты, Белый Ягуар. — Хорошо! — заключил я. — Но куда ты нас поведешь? — посыпались со всех сторон вопросы. — На это есть только один ответ: среди нас четыре молодые негритянки, любящие, как мне кажется, своих мужей… — Да, это правда, но что из этого следует? — А то, что они хорошо знают плантацию Бленхейм и сослужат нам добрую службу. Мы переберемся в окрестности этой плантации и найдем там подходящее убежище для нашей шхуны. — Белый Ягуар — Великий вождь! — обрадовался Мигуэль. — А плантацию сожжем или… — Не горячись, друг Мигуэль! — попытался я его сдержать. — Ну, ладно, тогда поможем рабам устроить побег… — Это уже лучше! Плантация Бленхейм лежала на самом берегу Эссекибо; неподалеку находилось еще несколько плантаций. Четыре негритянки оказались на редкость ценными союзницами и были рады нам помочь. Они хорошо знали территорию всей плантации, знали, кому здесь можно довериться, кого надо опасаться, кто — явный предатель, кто — мучитель и палач. Знали они приблизительно и местонахождение ближайшей деревни карибов, расположенной в нескольких милях от Бленхейма, знали и тропы, по которым шныряли людоловы. Узнав эти столь ценные и важные сведения, все единодушно согласились как можно скорее покинуть наш залив и найти новое укрытие вблизи плантации Бленхейм. Завершая это важное совещание, я обязал мужей молодых негритянок, и прежде всего Мигуэля, немедленно заняться изучением голландского языка. Одна из четырех негритянок владела им вполне сносно, а поскольку все остальные взялись за дело горячо и с охотой, вскоре они добились заметных успехов. Помогал им и Фуюди, в ходе учебы и сам совершенствуя свои знания. В тот же день, сразу после совета, четыре лучших разведчика нашего отряда были отправлены на разведку в верховья реки на двух небольших яботах. Каждую лодку сопровождала негритянка, хорошо знающая расположение плантации Бленхейм, чтобы помочь разведчикам лучше изучить, что и где там находится. А тем временем мы продолжали устраивать засады на лесной тропе, и на третий день терпеливого выжидания нам удалось уничтожить трех карибов, возвращавшихся из столицы на юг, вероятно, в свою деревню неподалеку от плантации Бленхейм. Операция прошла успешно и бесшумно. Командам обеих лодок предстояло разведать оба берега Эссекибо, одной — правый, другой — левый. Когда через четыре дня они вернулись (па следующий день после нашей операции в засаде), обстановка прояснилась. На расстоянии около двадцати миль от нынешнего нашего укрытия и примерно в трех милях от плантации Бленхейм команда, изучавшая левый, западный, берег Эссекибо, отыскала почти идеальное убежище для шхуны в виде глубокой узкой излучины, куда, хотя и с трудом, могла войти наша шхуна. Густо поросшая по берегам излучина представляла собой прекрасное укрытие для корабля. Плантация Бленхейм лежала почти прямо напротив, на другой стороне реки, ширина которой в этом месте достигала примерно полутора миль. Наш переход в новое убежище прошел успешно и без осложнений в период прилива в одну из особенно темных ночей. Ничто не выдало нашего присутствия. Шхуна, как и пять наших лодок: две итаубы, две яботы и один большой кориаль, добытый у карибов, — исчезли, словно камень, брошенный в воду. Целый день мы просидели в укрытии, а на следующую ночь я, Фуюди, как переводчик, и Мария, самая старшая и разбитная из освобожденных нами негритянок, вооруженные только пистолетами, ножами и подзорной трубой, переплыли на другую сторону реки. Мария прекрасно знала всю территорию Бленхейма. В темноте мы подплыли почти к самой плантации и высадились от нее примерно в полумиле. Яботу тщательно замаскировали в речных зарослях. Мария лишь ей известной тропинкой вывела нас на опушку, у которой уже начиналась плантация. Оставалось еще с полчаса до рассвета, когда мы взобрались на дерево, растущее на краю леса, чтобы, скрывшись в ветвях, днем получше изучить окрестности. Где-то на плантации ударили в колокол и гонги, зазвучали человеческие голоса, послышались резкие крики команд. Слышно было, как бегают люди. Все это происходило в предрассветных сумерках, а когда взошло солнце, нашим глазам открылась вся плантация. Она занимала площадь около квадратной мили и представляла собой огромный участок выкорчеванных джунглей, одной стороной выходящий к реке. Почти на всем участке рос сахарный тростник, целое море зеленого тростника, рассеченное вдоль и поперек дорожками и тропинками. Посреди плантации виднелось множество строений: низкие, приземистые бараки для рабов, амбары, сараи, будки; чуть в стороне высился прочный и обширный, хотя и одноэтажный, дом владельца плантации. Это была помпезная постройка с колоннами у парадного входа — типичная помещичья усадьба времен колониальной эпохи. Все постройки попроще были из тростника и пальмовых листьев, а получше — из дерева, как и роскошная усадьба плантатора. Чернокожие рабы под присмотром надзирателей торопливо разбежались по полям, но среди хижин все же сновало еще немало людей, наверное, разных управляющих, дворовых и домашних слуг. Большинство из них составляли женщины. Большая группа негров обливалась потом у прессов для выжимания тростникового сока. Заметили мы и невольников-индейцев. Их, правда, не погнали на тяжелые работы в поле, они остались в усадьбе. Меня поразило отсутствие какой бы то ни было ограды или забора — вероятно, усадьба, закрывшись ставнями, сама превращалась в крепость на случай нападения врагов. Зато я заметил среди хижин нескольких вооруженных мушкетами и саблями негров. Как объяснила через Фуюди Мария, это были стражники из освобожденных негров. Пользуясь привилегиями, они, как собаки, преданно служили плантатору. — Они и правда как злые собаки! Особенно их главарь! — рассказывала Мария. — Настоящий палач! По воле хозяина он не колеблясь замучит до смерти любого раба. Все невольники и невольницы ходили почти нагими, в одних только набедренных повязках и своей наготой выделялись среди прочих, более привилегированных обитателей плантации, в том числе и вооруженных стражников, одетых в драные лохмотья, заменявшие им мундиры. Появился во дворе и начальник стражи, мулат, одетый чуть лучше, чем остальная его банда, и даже нацепивший на плечи эполеты. — Как его имя? — спросил я Марию, разглядывая это чучело в подзорную трубу. — Мы звали его минхер Давид! Он брал себе в наложницы всех молодых рабынь, а несогласных сжигали на медленном огне… — Как же это позволял плантатор? — Плантатор сам не лучше его… Я постарался запомнить лицо этого Давида, выражавшее беспредельную наглость, и решил: если кому-то и предстоит здесь понести кару, то этому минхеру Давиду в первую очередь. — Как зовут плантатора? — Минхер Хендрик. — А фамилия? — Не знаю, господин, право, не знаю. Чуть позже из усадьбы во двор выбежало трое нарядно одетых белых детей. — Это дети плантатора, — объяснила Мария испуганно дрогнувшим, как мне показалось, голосом. Я взглянул на нее удивленно и осторожно спросил, отчего у нее этот страх, ведь ей ничто теперь не грозит и впредь грозить не будет. — Ах, господин! — Мария судорожно передернулась. — Это очень злые дети. А вот тот мальчик, самый старший, ему всего девять лет, а для рабов он страшнее самой ядовитой змеи. Так его воспитывают родители… — Не понимаю! Как же они его воспитывают? — Они учат его ненавидеть рабов, бить их по каждому поводу и всячески над ними издеваться… — Мария, ты, верно, преувеличиваешь! Ведь это еще дети… — Да, дети, но родители учат их с детства ненавидеть и презирать нас, рабов… Весь день нам пришлось провести, укрывшись в ветвях, чтобы не выдать своего присутствия. Плантация сбегала вниз к реке, и здесь было сооружено некое подобие пристани с небольшим деревянным помостом. Возле него покачивались разной величины лодки, привязанные к доскам веревками. Об этих лодках следовало помнить — они могли представлять для нас определенную опасность. На закате, после более чем десятичасовой работы в поле под палящим солнцем, невольники вернулись в свои бараки. Видно было, что они едва держатся на ногах. — На плантации рабы почти совсем не получают пищи в быстро теряют силы, — говорила Мария. — Чтобы принудить их работать, надзиратели непрестанно стегают их плетьми. Еще будучи в столице колонии, я очень быстро понял, в чем состоит главный принцип голландской системы колониальной эксплуатации. Системы на редкость жестокой и даже более страшной, чем колониальные системы других стран, тоже, впрочем, не грешащих особой филантропией. Итак, в основе голландской системы лежал принцип: достаточно, если раб, занятый тяжким трудом на тростниковых полях, проживет два-три года, а после смерти от истощения и слабости будет заменен новым рабом. В течение этих двух-трех лет его буквально морили голодом, экономя на питании, а как следствие возникающую физическую немощь раба компенсировали постоянными побоями, таким варварским путем повышая производительность его труда. Раб был обречен на верную скорую смерть, но экономика колонизаторства, основанная на беспощадном грабеже человеческого труда, приносила плантатору неслыханные барыши, ибо дешевле было купить нового раба, доставленного из Африки, чем расходовать средства на питание старого. Часа за два до захода солнца мы стали свидетелями любопытного эпизода. Где-то недалеко от нашего укрытия, вероятно в джунглях, проходила какая-то тропа, и оттуда на плантацию вдруг вышли пять карибов. Как всегда, вооруженные ружьями, дубинами и копьями, они прошествовали через всю плантацию, никем не задержанные. Судя по всему, здесь они были людьми доверенными; во дворе возле усадьбы они остановились и по-приятельски поболтали с одним из надзирателей, а затем совершенно безбоязненно направились дальше на юго-восток и скрылись в джунглях. Их появление на плантации не вызвало никакого беспокойства — оно и понятно: это были союзники голландцев. …. — Скажи, там, где они вошли в лес, находится их селение? — спросил я у Марии. — Да, господин, оно называется Боровай… — Далеко она от плантации? — Полдня пути по тропе… — Значит, примерно пятнадцать-двадцать миль? — Наверно… — В селении много жителей? — Много, может, сто, а может, двести… Все они охотятся за беглыми рабами. Это они выследили нас и силой пригнали обратно на плантацию. Это плохие индейцы!.. Когда наступила ночь, мы спустились с дерева, размяли затекшие конечности и на яботе вернулись на шхуну. Зародился план. СБОРЫ И РАЗДОРЫ В ту ночь я спал крепко. Симара разбудила меня только часа через два после восхода солнца. Выкупавшись и позавтракав, я собрал всех на шхуне и рассказал о впечатлениях вчерашнего дня. Резкую реакцию вызвало появление на плантации карибов. — Для нас теперь ясно, что плантация Бленхейм — сущий ад для несчастных рабов. Царящие на ней жестокость и бесчеловечность столь ужасны, что я предлагаю не только освободить здесь всех рабов и отправить их на Бербис, но и покарать всех виновных в издевательствах над людьми, а саму плантацию сжечь. Со мной согласились. — Недалеко отсюда, — продолжал я, — насколько мне известно, есть еще две голландские плантации, и нам надо подумать, как освободить работающих там невольников. Все прислуживающие плантатору негры: надзиратели, стража, доносчики и палачи — должны быть преданы суду как преступники и предатели. Плантатора и его семейство следовало бы взять в качестве заложников. Но, прежде чем предпринимать какие-либо действия, нужно установить контакт со старейшими невольниками, достойными нашего доверия. В этом должны нам помочь Мария и ее подруги. К тому же нельзя забывать и о главном!.. Я на мгновение умолк и вопросительно взглянул на Арасибо и Арнака. Верные советчики, всегда отличавшиеся сообразительностью, должны были догадаться, что я имею в виду. Но они молчали, и я посмотрел в их сторону, насмешливо улыбаясь: