ПРЕДИСЛОВИЕ В истории Северной Америки, пожалуй, трудно найти более драматичный период, чем полтора столетия, начиная с момента основания англичанами колонии Джеймстаун в Виргинии и заканчивая 1763 годом, когда происходила последняя из так называемых французско-индейских войн. «Белый индеец» открывает серию романов, в которых пойдет речь об этой героической эпохе. Великобритания и Франция покоряли все новые и новые земли; оба королевства стремились установить свое господство в Северной Америке, отправляя в Новый Свет корабли с солдатами и колонистами. Еще несколько государств, в том числе Голландия и Швеция, также не хотели остаться в стороне. Слабеющая Испания прилагала неимоверные усилия, чтобы удержать захваченные ранее земли. Борьба осложнялась событиями, происходившими в далекой Европе. В 1685 году король Франции Людовик XIV отменил Нантский эдикт, некогда даровавший свободу вероисповедания протестантам, и тысячи французов-гугенотов хлынули в Новый Свет. Английские колонии враждовали между собой, и только общие страдания вынудили их объединиться. «Белый индеец» и последующие романы серии отдают должное этим отважным людям, как индейцам, так и белым. Пролог Однажды могауки, союзники сильного племени сенеков, поссорились с оттава, которые жили к северу от них. Оттава не хотели в одиночку сражаться с могауками и позвали на помощь племя алгонкинов, владевшее землями от Массачусетса до Квебека. Могауки могли обратиться за поддержкой ко всем четырем родственным племенам ирокезов, но в знак презрения к врагу послали клич только сенекам, одно имя которых вселяло ужас от побережья Гудзонова залива до испанской Флориды. Гонка, великий сахем племени сенеков, лично ответил на призыв. Он редко воевал, обычно выступая только во главе объединенных войск ирокезов. Но сейчас особые причины вынудили его изменить правилу. Десять лет Гонка мечтал о сыне, и все десять лет его заветная мечта не могла осуществиться. Первая жена родила великому сахему дочь, но и мать, и дитя погибли от лихорадки. Два года назад Гонка взял в жены Ину, женщину гораздо моложе себя, и был уверен, что теперь маниту[3] плодородия услышит его молитвы. В начале месяца сбора урожая Ина родила сына. Не успел великий сахем порадоваться, как ребенок скончался, и Ина тоже едва не умерла. В день смерти сына Гонка и узнал о ссоре могауков с оттава. На рассвете следующего дня он встал во главе трехсот крепких и могучих, как медведи, воинов. Оттава дорого заплатили за скорбь великого сахема. Гонка без предупреждения напал на их главное поселение и сжег его дотла. Отряд сенеков убил более ста пятидесяти человек, в то время как сами нападающие почти не пострадали. Затем воины Гонки вырезали еще два селения оттава. Враги в страхе бежали, а барабаны разнесли по бескрайним лесам весть о том, что Гонка вышел на тропу войны. Великий сахем повернул отряд на восток и шел двое суток, не останавливаясь на отдых. Воины, привыкшие к суровой дисциплине, не жаловались. Они бесшумно продвигались по сосновым и кедровым лесам, иногда обмениваясь улыбками, не предвещавшими врагам ничего хорошего. Сенеки были самыми грозными и доблестными воинами на свете, всегда готовыми в очередной раз подтвердить свою славу. Только Гонка оставался мрачным. Он шел, изредка отправляя в рот горсть сушеного маиса[4] или ломтик вяленой оленины, и иногда останавливался, чтобы напиться воды из ручья. Скальпы[5] оттава украшали набедренные повязки воинов, но Гонка не нуждался в подобных трофеях. Барабаны разносили весть о смертельной угрозе. Вожди и старейшины алгонкинов готовились к встрече с врагом. Они обещали оттава помощь в войне с могауками, но оттава потерпели позорное поражение, и алгонкины остались в одиночестве. Разумеется, обещания следует выполнять, но, как сказал один из старейшин (а ему было уже восемьдесят лет), алгонкины не ссорились с сенеками. И ни один разумный человек не пойдет воевать, когда сам великий сахем Гонка вышел на тропу войны. Алгонкины прислушались к совету старого мудреца, смыли боевую раскраску и отправили делегацию просить мира. Парламентеры встретились с отрядом сенеков на берегу озера Уиннипесоки, на земле, которую белые называли Нью-Гэмпширом. В обмен на мир алгонкины предлагали пятьсот связок вампума[6]. Но Гонка жаждал крови и потребовал большего. Он запросил семьсот связок вампума и еще сотню ожерелий из раковин гребешков[7]. Алгонкинам очень не хотелось воевать, и они согласились. Той же ночью оба отряда выкурили трубку мира и устроили пир. Гонка сидел в стороне, задумчиво глядя на огонь. Пир закончился, алгонкины ушли, а сенеки разбили лагерь и стали устраиваться на ночлег. Гонка продолжал неподвижно сидеть у костра, скрестив руки на груди. Глубокой ночью ближайшие помощники сахема, имевшие право спать рядом с ним, проснулись от негромкого звука. Великий сахем что-то напевал, но воины не могли разобрать слов. Индейцы вежливо заткнули уши. Ведь только Гонка и верховный хранитель веры имели право говорить с самим Великим Духом, отцом всех маниту, и подслушивать было невежливо. Воины не хотели навлекать на себя гнев собеседников, хотя трудно было сказать, чья кара представлялась им более страшной — божества или великого сахема. Наконец Гонка закончил молиться и уснул. С первым же лучом солнца он поднялся, и вскоре сенеки пустились в долгий путь домой. Они шли на запад, пока не добрались до реки Коннектикут. Двигаться вдоль берега было легче, чем прокладывать путь в зарослях. Вскоре сенеки подошли к Спрингфилду. Разведчики доложили великому сахему, что впереди находится сложенный из бревен форт белых. Стены его высоки, и нельзя сказать, сколько человек защищает крепость. Белые не отваживались заходить в землю сенеков, и Гонка не был с ними в ссоре. В прежние годы английские и французские торговцы приезжали к нему с подарками, и великий сахем знал, что у белых много хороших вещей. Из далекой страны они привезли острые топоры и чудесные ножи, а еще огненные дубинки. Такой дубинкой можно было с большого расстояния убить или ранить человека. Но Гонке не нравилось оружие пришельцев. Стрелы и дротики сделали сенеков величайшими воинами, и великий сахем не желал изменять обычаям предков. Однако белым принадлежало еще множество других хороших вещей. Может быть, это богатство способно заполнить пустоту, возникшую после смерти сына. Победа над оттава разожгла аппетит Гонки, а трусость алгонкинов лишила его возможности завоевать новую славу. Великий сахем сделал знак, и отряд остановился. Воины спрятались в лесу, ожидая наступления ночи. Каждый житель долины реки Коннектикут знает, что даже в мирное время настоящего спокойствия не бывает. Индейские племена постоянно воюют между собой, либо, объединившись, нападают на города и поселки англичан, французов-гугенотов, голландских беженцев из Нью-Йорка и немногочисленных скандинавов. Время от времени регулярные французские войска, вместе с отрядами союзных индейских племен устраивают истребительные рейды, чтобы держать коренных жителей залива Массачусетс в постоянном напряжении и не позволять им укреплять свои границы. Все белые обитатели пограничных земель берут с собой в поле мушкет, а ночью держат его у постели. Около сорока лет назад, после войны, завершившейся в 1637 году, когда колонисты истребили почти всех индейцев этой местности и заняли их территории, действительно наступил мир. Агавамы и чикопи покорились англичанам, и форт Спрингфилд стал центром западной части колонии Массачусетс. Деревянный форт на восточном берегу реки Коннектикут с гарнизоном в сотню человек считался неприступным. Толстые дубовые и кленовые бревна стен создавали надежную защиту от стрел и дротиков. Кроме того, в форте было четыре пушки. Самая большая, стрелявшая ядрами размером в половину человеческой головы, была, правда, не очень точна, но одного ее грохота оказывалось достаточно, чтобы дикари в панике покидали окрестности форта. Единственной проблемой была нехватка людей, и об этом хорошо знали офицеры. Полный военный состав собирали только в случаях крайней необходимости. Часовых выставляли из добровольцев-фермеров, и в обычное время на посту находилось не больше пятнадцати-двадцати стрелков. Две недели назад Джед Харпер с восторгом узнал о рождении первенца. Его супруга Минни перед разрешением от бремени чувствовала себя не очень хорошо, и Харпер заблаговременно отвез ее в форт, где она и оставалась под присмотром доктора до самых родов. Джеду пришлось вернуться на ферму, находящуюся в пяти милях от крепости. Урожай не мог ждать, и Джед трудился от восхода до заката, собирая дыни, тыквы, маис, лук и горох, чтобы маленькой семье хватило продуктов на долгую зиму. Закончив работу, фермер вернулся в Спрингфилд за женой и ребенком, но доктор решил, что Минни должна побыть под его присмотром еще пару дней. Джед остался с семьей в форте — как раз настал его черед нести караул. Вот уже два года индейцы не показывались в окрестностях Спрингфилда, так что часовые просто посматривали с наблюдательной вышки, нет ли кого в лесу. Ночь была темной, тяжелые облака затянули небо. Джед все равно не смог бы ничего разглядеть, даже если бы пытался. На вахту Джед прихватил с собой бутылку рома, чтобы распить ее с другими караульными, и скучающие часовые чудесно проводили время, провозглашая тосты за здоровье новорожденного колониста. Бедняги и не подозревали, что их ждет. Джед почувствовал какое-то движение сзади, обернулся и с удивлением, смешанным со смертельным ужасом, обнаружил перед собой рослого индейца, словно материализовавшегося из темноты. Это было последнее, что Джед Харпер видел в жизни — его череп хрустнул под ударом томагавка. Ловкие сенеки двигались молча. Одна группа занялась часовыми, другая пошла по домам. Гонка велел не брать пленников и никого не оставлять в живых. Воины в точности исполнили приказ. Времени было мало, и индейцы забирали только кухонные принадлежности, одеяла, топоры и ножи. Всего в ту ночь погибло сто восемьдесят девять мужчин, женщин и детей — это был самый страшный налет за всю историю форта. Ни поселенцы, ни офицеры, ни власти Массачусетса впоследствии так и не смогли установить, кто совершил нападение. Никому и в голову не пришло заподозрить индейцев сенеков, живших далеко на западе, по берегам озера Онтарио, в землях, принадлежавших колонии Нью-Йорк. Гонка успевал повсюду, проверяя, как выполняются его приказы. Индейцы не брали больше, чем могли донести до родного поселения. Воины продвигались от дома к дому, от комнаты к комнате, истребляя белых. В своей постели только что погибла молодая женщина. Простыни были залиты кровью, а воин уже занес топор над ребенком, находившимся рядом с матерью. Минни Харпер так и не успела сменить сыну пеленку, так что младенец лежал голышом. Гонка увидел крепкого, здорового мальчика и неожиданно для себя самого приказал воину: — Остановись! Тот послушно отвел топор. Гонка подошел к постели. Малыш посмотрел на него. В детских глазах не было ни страха, ни удивления. Великий сахем рассмеялся. Ребенок улыбнулся и загугукал в ответ. Это решило дело. Гонка взял дитя на руки и неуклюже завернул его в одеяло. Сын, долгожданный сын. Теперь его жене Ине есть кого приложить к груди, будущее рода обеспечено. Вождь назовет сына Ренно, в честь маниту плодородия, которого будет чтить до конца своих дней. Спустя полчаса после начала нападения индейцы ушли в ночь. Единственным оставшимся в живых из всех обитателей форта был младенец, которого родители не успели назвать. Теперь он будет носить индейское имя Ренно. Глава первая Милдред Уилсон сидела у камина в огромном зале, в усадьбе своего мужа в Корнуолле, предаваясь невеселым раздумьям. Конечно, они с Эндрю любили друг друга, а трехлетнего Джефри баловала вся семья, но в остальном их жизнь была пуста, а будущее не сулило ничего радостного. Совсем не об этом мечтали они перед свадьбой каких-то четыре года назад. Милдред отчаянно пыталась вспоминать только приятное. Она была хороша собой, изящна, богата. Впрочем, красавец Эндрю, младший сын знатного вельможи, вернувшего все свои владения после реставрации Карла II[8], не нуждался в ее приданом. Молодая семья занимала огромный дом в Корнуолле, и в распоряжении Уилсонов был еще один, чуть поменьше, в Лондоне. Дюжина слуг с радостью исполняла любое повеление хозяев. К услугам Милдред были самые модные портные и лучшие магазины. Они с мужем провели несколько лет в Лондоне и даже были представлены Карлу, «королю-весельчаку», который всячески осыпал их своими милостями. Но придворные нравы пришлись Милдред не по душе, и теперь Уилсоны сидели взаперти в Корнуолле, и у Эндрю не было даже собственного титула.